Барабан на шею!
Шрифт:
– А все-таки круто нас смыло, – пробубнил он.
Стали обшаривать мокрые стены. Ничего путного не нащупали, но, похоже, что-то задели. Одна из стен с треском провалилась, открыв путь в просторный, метров сорок на тридцать, зал, освещенный волшебными негаснущими свечами на высоких люстрах.
В центре висели на цепях семь открытых хрустальных гробов. В каждом лежал мертвец, но не простой, а меднокожий.
– Знак ГТО на груди у него, больше не видно на нем ничего, – прокомментировал Коля особенности одежды семи усопших.
– Да, хоть бы саваны накинули, – согласилась Марлен.
Молодые люди ступили на
Лавочкин прошептал:
– Мне кажется, или они действительно похожи на братцев Пупеншпиллеров?
– Не кажется, – ответила девушка.
– Ну, колдун, елки-ковырялки… Гений, блин. Надеюсь, они не металлические.
Семеро умрунов вылезли из домовин. Двигались не спеша, в унисон, механистично. Становилось жутко.
Коля сжал в руках отломанный рычаг. «Жалкая картина, – подумалось солдату. – Два мокрых, обтекающих чучела с ржавой палкой против семерых странных мужиков. А драка будет…»
– Приказано не пускать, – хором сказали медные Пупеншпиллеры, шагая навстречу пришельцам.
Каждый паренек умеет махать «мечом» – любой палкой, шваброй, сломанной клюшкой. Лавочкина в школьной юности вдохновляли гонконгские боевики, как и любого другого юного россиянина эпохи бесконтрольного видео. Были у него и нунчаки, справленные из ножек старого столика, и подобие бокэна – бамбукового меча, правда, из клена… И махалось Коле легко. Ловкий рос пацанчик.
Сейчас он выступил вперед и начал «пляску смерти», надеясь запугать противников. Они остановились, наблюдая, как рычаг превращается в гудящий круг, гуляющий вокруг тела солдата. Эффектное выступление кончилось неожиданно: рычаг выскользнул из руки и прилетел в лоб одному из близнецов. Тот кулем рухнул на пол.
Оставшиеся в строю переглянулись и решительно направились к Коле. Он виновато развел руки, мол, я случайно.
«Ну, хоть не из меди ребятки, и то хлеб», – отметил он.
– Сопротивление задержанию, – выдвинули обвинение стражи.
На протяжении следующих трех минут Лавочкин вдохновенно месился с угрюмыми соперниками. Марлен не вмешивалась, стоя на пороге зала. Меднокожие гомункулусы дрались ужасно. Точнее, вообще не дрались. Они тупо шли под раздачу, норовя повиснуть на руках, вцепиться в ноги и туловище, повалить наземь и придавить. Получая в нос, они падали, но тут же вновь медленно вставали и упрямо следовали за противником. Коля, призвав на помощь дзюдошную память, проводил серии остроумных подсечек, впрочем, не входя с гомункулусами в захват – это было бы равноценно проигрышу. Наконец, солдат изловчился вернуть себе «боевой» рычаг. Оглушив пару Пупеншпиллеров, он крикнул виконтессе:
– Беги к выходу! Там, за гробами!
Девушка рванула по дуге. Гомункулусы растерялись, позволив ретироваться и Лавочкину.
Медные стражи бегать не умели.
Коля и Марлен одновременно врезались плечами в закрытую дверь. Заперто.
Парень дернул за кольцо-ручку. Без толку.
Принялся колотить в доски рычагом, словно ломом. Дерево поддавалось. Сзади маячили четверо гомункулусов.
– Давай я, а ты отбивайся! – крикнула Марлен.
– Руками не отмашусь, – пропыхтел солдат.
Он отскочил от двери и набросился на врагов с яростью берсерка. Колины противники не чувствовали
боли. Их мог остановить лишь расчетливый удар в голову.Виконтесса окликнула солдата:
– Поучилось, ходу!
Дверь была открыта, Марлен вышла вон. Хромая на подрезанную колдуном ногу, Коля вывалился из страшного зала. Захлопнул дверь.
Путники очутились на склоне огромного холма. В предрассветных сумерках носился влажный ветер. Вокруг в разные стороны разбегались поля, окутанные туманом.
– Вниз! – скомандовала девушка.
Они чуть ли не скатились к подножию. Погони не было. Наверное, гомункулусам не разрешалось покидать пещеру.
– Где мы есть-то? – выдохнул Лавочкин.
– Если я не ошибаюсь, то за этим полем будет неширокая полоска леса, а за ней – Мраморшвиммер.
Когда люди говорят, что жизнь прожить – не поле перейти, они имеют в виду явно не то поле, на которое попали Коля и Марлен. Полдня путники ковыляли до леса. Порезы болели, под ногами расплывалась грязь. Зарядил мерзостный дождь. Впрочем, они и так были мокрые после «смыва».
Стремясь отвлечься от своего гадкого положения, Лавочкин размышлял о событиях последней ночи. Поужасался, вспоминая маньяка-зельевара. Содрогнулся, прикинув, каково должно быть тупому клону, пусть и краснокожему. Удивился тому, что им с виконтессой все-таки посчастливилось вырваться. Потом мысли солдата перескочили к родине. «Лучше бы я нашу, подмосковную грязь месил, – думал он. – Домой хочется неимоверно… Когда же появится долбаный Всезнайгель? А то обложили, как волка!»
– Марлен, а ты Тиллю послала надежную птицу?
– Отличную, – пропыхтела девушка.
Потом солдат лопотал всякие нескладушки, сочиняя их в такт шагам и не особенно морочась над смыслом:
Нивы сжаты, черт возьми, рощи голы,дождик весело саднит по приколу,у меня нога болит,дома хлещет замполит,и уж точно не боржом с кока-колой.Шум работ давно умолк на тех нивах,вышел на дорогу волк, смотрит криво.Жрать охота, но нема,на носу сидит зима,полезай-ка в закрома, Бульба милый.Не выходит с волком слон, зверь печален.Отопительный сезон, эх, провален.Рядом топает Марлен,лыблюсь я, как Гуинплен,сочиняю этот стих гениален.Добрели до леса. Отыскали охотничий сарай, удобный для привала. Внутри были сухие дрова и печь. Растопили. Сидели, стуча зубами, и грелись. Коля надудел курятины.
– Надеюсь, так называемая полоска леса не окажется полосищей, – язвительно сказал парень.
– Не сердись, я же только карту видела, а на ней все мелкое. – Марлен закусила губу. – Лес не поле, обсушимся – пойдем легче.
Одежда сохла несколько часов. Путники поняли, что под вечер выдвигаться не следует, тем более усталость буквально валила с ног. Ночевали здесь же, на соломе, завернувшись в какую-то подозрительную мешковину.