Барабаны осени. Книга 1. О, дерзкий новый мир!
Шрифт:
Ее пальцы наконец выпустили его руку, Джокаста взяла свою чашку. Чашка стояла так, чтобы Джокасте не пришлось нашаривать ее тонкую ручку.
— Вот и хорошо, — сказала тетушка. — И не пора ли тебе позавтракать? А вы, Фархард… может быть, еще одну лепешку?
— О, нет, Cha ghabh mi'n c`orr, tapa leibh. У меня есть дело в городе, и лучше я поспешу. — Кэмпбелл аккуратно поставил чашку на блюдце, встал, поклонился мне, потом Джокасте. — Всегда к вашим услугам, леди. Миссис Фрезер… — добавил он, чуть приподняв одну бровь, и, еще раз поклонившись, вслед за Юлисесом вышел из гостиной.
Джейми
— Твое поручение, тетя… что, Дункан отправился искать рабыню?
— Да, — Джокаста, нахмурившись, повернула слепое лицо к Джейми. — Ты ведь не будешь возражать, Джейми? Я понимаю, Дункан — твой человек, но дело было безотлагательным, а я не знала, когда ты вернешься.
— И что же рассказал тебе Кэмпбелл?
Я просто слышала, о чем думает сейчас Джейми; уж очень это казалось непохоже на Кэмпбелла, такого несгибаемого и сурового, судью по своей природе, который и пальцем бы не шевельнул, чтобы предотвратить какое-нибудь чудовищное линчевание… и чтобы такой человек вдруг вступил в тайный сговор с целью спасти какую-то рабыню, да к тому же еще и специалистку по тайным абортам? Нет, в это невозможно было поверить. И тем не менее… тем не менее, он мог, например, рассматривать это как компенсацию за то, что он не смог предотвратить совсем недавно.
Красивые плечи Джокасты чуть заметно приподнялись в небрежном жесте, в уголке рта дернулся крошечный мускул.
— Я знакома с Фархардом Кэмпбеллом двадцать лет, а mhic mо pheathar. Я гораздо лучше слышу то, о чем он умалчивает, нежели то, о чем он говорит.
Майерс весьма заинтересовался этим словесным пассажем.
— Ну, про мои уши такого не скажешь, — мягко заметил он. — А я только и слыхал, что он говорил о какой-то бедняжке, которая сама себя нечаянно убила, пытаясь избавиться от бремени. И сказал, что не знает, кто она такая. — И Майерс вежливо улыбнулся мне.
— И этого, кстати, достаточно, чтобы понять: эта женщина не здешняя, — сказала Джокаста. — Фархард знает и всех жителей вверх по реке, и всех горожан, не хуже, чем я знаю своих людей. Она не дочь никому и не служанка из какого-то дома.
Джокаста поставила чашку на блюдце и со вздохом откинулась на спинку стула.
— Все будет в порядке, — сказала она — Поешь-ка лучше, парень. Ты, должно быть, умираешь с голоду.
Джейми секунду-другую пристально смотрел на нее, держа в руке нетронутый хлеб. Потом положил его обратно на тарелку.
— Что-то у меня аппетита нет, тетушка. Из-за этой покойницы у меня брюхо пучит. — Он встал, расправил сюртук. — Может, она и не дочь никому, и не чья-то служанка, но сейчас она лежит во дворе, а вокруг нее вьются мухи. Я подыщу ей имя, прежде чем похоронить. — Он развернулся на каблуках и вышел из гостиной.
Я одним глотком допила чай и поставила на стол тихо звякнувшую китайскую чашку костяного фарфора.
— Извините, — жалобным тоном сказала я, — мне тоже что-то есть не хочется.
Джокаста не шевельнулась, выражение ее лица ничуть не изменилось. Когда я выходила из комнаты, я видела краем глаза, как Майерс потянулся к столу и аккуратно сцапал оставшиеся лепешки.
Был уже почти полдень, когда мы добрались до королевского пакгауза на Хай-стрит. Он стоял на северном берегу реки и имел собственный причал, немного выше городского. Похоже, сейчас на этих складах охранять было нечего, потому что вокруг здания не было
видно ни души, и только несколько зеленовато-желтых бабочек, невзирая на отчаянную жару, без устали порхали над цветущими кустами, что росли сплошной массой вдоль берега.— Что они тут хранят? — спросила я Джейми, с удивлением оглядывая мощное, массивное строение. Огромные двустворчатые двери были заперты на замки и засовы, и один-единственный часовой в красном мундире, неподвижный, как оловянный солдатик, стоял перед ними. Рядом с собственно пакгаузом стояло здание поменьше, и над ним красовался английский флаг, повисший в безветренном воздухе, как мокрая тряпка; видимо, под флагом и следовало искать того сержанта, который был нам нужен.
Джейми пожал плечами и отмахнулся от назойливой мухи, пытавшейся сесть ему на лоб. Мух вокруг нас собиралось все больше и больше, по мере того, как солнце поднималось выше и жара нарастала, — они слетались к нам, несмотря на то, что фургон двигался. Я принюхалась, но уловила только слабый запах чабреца.
— Что-то такое, что кажется весьма ценным королевским властям. Меха, привезенные из глубины страны, или военно-морские припасы — вар и терпентин. Но стража тут стоит из-за спиртных напитков.
Хотя при каждом постоялом дворе имелась собственная пивоварня, и в каждом доме был свой собственный рецепт изготовления яблочной водки и вишневой наливки, все же более крепкие напитки принадлежали исключительно Короне: бренди, виски и ром доставлялись в колонии в небольших количествах и под усиленной охраной, а потом продавались по бешеным ценам по королевской лицензии.
— Не думаю, чтобы сейчас там было что-то такое, — сказала я, кивнув в сторону одинокого солдата.
— Да, они доставляют спиртное по воде, снизу, из Велмингтона, раз в месяц. Кэмпбелл говорит, они каждый раз меняют день доставки, чтобы уменьшить риск нападения и ограбления.
Джейми говорил рассеянно, а на его лбу, между бровями, упорно держалась небольшая морщинка.
— Как ты думаешь, Кэмпбелл нам поверил? В том смысле, что она сама это сделала? — Я совершенно машинально бросила косой взгляд в нутро фургона за своей спиной.
Джейми чисто по-шотландски насмешливо хмыкнул, причем звук исходил из самой глубины его горла.
— Конечно же нет, Сасснек; этот человек совсем не дурак. Но они с моей тетушкой старые друзья; он не станет поднимать шум без особой необходимости. Будем надеяться, что и у этой бедняжки не окажется таких друзей или родных, которые могли бы устроить скандал.
— Весьма жестокая надежда, — негромко заметила я. — Когда мы обсуждали это в гостиной твоей тетушки, мне показалось, что у тебя несколько иное мнение. Но ты скорее всего прав, конечно; если бы у нее был кто-то, на кого можно опереться, она бы не умерла.
Джейми уловил горечь в моем голосе и повернулся ко мне.
— Я вовсе не хотел выглядеть бездушным, Сасснек, — мягко сказал он. — Но бедная малышка уже мертва. И я ничего больше не могу для нее сделать, кроме как достойно похоронить; опасаться надо живых, ведь так?
Я подавила готовый вырваться глубокий вздох и на мгновение сжала его руку. У меня в душе царила такая путаница, что нечего было и пытаться объяснить ее; я видела эту девушку живой всего несколько минут, и я ничем не могла ей помочь, она все равно бы умерла, — но она умерла у меня на руках, и из-за этого меня обуревал гнев, присущий только врачам, — гнев из-за того, что я проиграла, что меня на этот раз перехитрил Темный Ангел. А кроме гнева и жалости я испытывала еще и невыразимое чувство вины: ведь эта девочка была примерно такого же возраста, как Брианна, — Брианна, у которой в силу обстоятельств тоже никого не было.