Барабаны зомби

Дурацкая рука болела как черт-те что. У меня имелось с полдюжины – один другого краше – поводов бояться, что я и делал. Тошнее всего мне делалось при мысли о том, что допусти я ошибку, и за нее может поплатиться Мёрфи. А уж если случится такое, я даже не знаю, что делать.

Я впитывал все это – хорошее, плохое, безумное, то негромкое жужжание, от которого дрожали мелкой дрожью идолы, и свечи, и курильницы на окружавших меня полках. В стеклянной двери я видел свое отражение: на месте левой руки пульсировал, плюясь сердитыми брызгами, клубок голубого огня. Я собирал воедино окружавшую меня энергию, накапливал ее в заряд для обороны – или для нападения. Я не знал, чего хотели от меня эти две фигуры в черном, но если они искали драки… что ж, я не собирался их разочаровывать.

Завернувшись в энергию как в плащ, я вышел на улицу и направился к тем, кто ждали меня на тротуаре напротив. Я не спешил, шагая медленно и ровно, и следил за теми двумя, но лишь краем глаза. Со стороны казалось, наверное, что я смотрю себе под ноги, и я шел так, пока голубой свет моего оберега не коснулся темных ряс, окрасив черную ткань синим, и провалив тени в складках еще глубже. Только тогда я остановился и медленно поднял глаза, встретившись с ними взглядом.

Возможно, мне только показалось, но эти двое чуть отшатнулись как от порыва ветра. Октябрьский ветер, и правда, завывал вокруг нас, обжигая кожу ледяным холодом с озера Мичиган.

– Что вам нужно? – спросил я, стараясь, чтобы голос мой не уступал холодом ветру.

– Книгу, – отозвался тот, что выше.

Какую еще книгу? Занятно…

– Гм… Судя по вашему виду, вы большой поклонник Шуберта, – предположил я.

– Скорее, Гёте, – возразил он. – Отдай ее мне.

Что ж, значит, его определенно интересовал der Erlking. Голос его звучал как-то… странно, что ли. Несомненно мужской, но не совсем человеческий. Какое-то в нем слышалось вибрирующее жужжание, отчего слова казались едва заметно искаженными. Говорил он медленно, размеренно. Впрочем, иначе вышло бы и вовсе неразборчиво.

– Поцелуйте меня знаете куда, – ответил я. – Ищите себе книгу сами, прихвостни Кеммлеровы.

– К безумцу Кеммлеру я не испытываю ничего, кроме отвращения, – возразил тот. – И оскорбления твои меня не задевают. Это дело вообще тебя не касается, Дрезден.

Это заставило меня, как бы это сказать, призадуматься. Одно дело, разбираться с надменными, пусть и сильными, но не имеющими представления о том, на что способны вы, чернокнижниками. Совсем другое дело справляться с теми, кто хорошо подготовился к встрече и кто знает, кто вы такой. В общем, настал мой черед переходить в оборону.

Это не укрылось от внимания фигуры в черном. Его не совсем человеческий голос сделался громче, и он рассмеялся.

– Туше, о повелитель темных халатиков, – произнес я. – Тем не менее, своего экземпляра книги я вам не отдам.

– Меня зовут Коул, – сообщил он. Что это послышалось в его голосе – уж не усмешка ли? Возможно… – И нынче вечером я терпелив. И еще раз прошу тебя: отдай мне книгу.

Die Lied der Erlking хлопала меня по ноге,болтаясь в кармане моей ветровки.

– И еще раз отвечаю: поцелуйте меня сами знаете куда.

– И в третий, и последний раз прошу тебя о том же, – произнес тип в черном уже более угрожающе.

– Эй, дайте подумать. Как мне лучше ответить на этот раз?.. – хмыкнул я, расставив ноги пошире.

Коул испустил шипящий звук и чуть развел руки, не поднимая их. Холодный ветер с озера задул сильнее.

– В третий и последний раз прошу тебя о том же, – повторил Коул негромко, но уже с нескрываемой злобой. – Отдай… мне… книгу.

Неожиданно вторая фигура сделала шаг вперед и заговорила. Голос у нее оказался таким же странным, искаженным, как у первой, только в женском, так сказать, исполнении.

– Пожалуйста, – произнесла она.

Последовала секунда потрясенного молчания, потом Коул очнулся.

– Кумори. Придержи язык! – прорычал он.

– Вежливость денег не стоит, – возразила Кумори. Бесформенная ряса не давала представления о ее фигуре, но жест рукой не оставлял сомнения в ее женственности. Она снова повернулась ко мне.

– Знания, заключенные в der Erlking, могут представлять опасность, Дрезден, – сказала она. – Вам не обязательно отдавать книгу нам. Вы можете просто уничтожить ее здесь. Так даже лучше. Я прошу вас, ну пожалуйста.

Мгновение-другое я молча смотрел на них, переводя взгляд с одного на другого.

– Я вас видел уже раз, – произнес я наконец.

Они не пошевелились.

– На маскараде у Бьянки. Вы были с ней на помосте, – по мере того, как я говорил, уверенность моя все крепла. Оба не открывали лиц, но что-то в их манере двигаться было мне хорошо знакомо. – Это вы тогда вручали Леанансидхе тот сувенирчик.

– Возможно, – произнесла Кумори, чуть наклонив голову, что в лишний раз подтвердило мои догадки.

– Вечер тогда пошел на редкость наперекосяк. Мне этот кошмар вот уже который год все снится.

– И будет сниться еще не год, – кивнул Коул. – Много такого, что определило ход событий, произошло в тот вечер. И большая часть этого неведома тебе пока.

– Блин-тарарам, – заметил я. – Пусть я чародей, но до сих пор меня тошнит от штучек типа «я знаю, а ты нет». Если честно, это бесит меня даже больше всего другого.

Коул с Кумори переглянулись.

– Дрезден, – обратилась ко мне Кумори. – Если вы хотите избавить себя и других от боли и страданий, уничтожьте книгу.

– Это у вас работа такая? – поинтересовался я. – Разгуливать по белу свету и уничтожать тираж?

– Их напечатали меньше тысячи, – подтвердила Кумори. – Время уничтожило большую их часть. За последний месяц мы разделались с остальными кроме этих двух, в Чикаго.

– Зачем? – удивился я.

Коул едва заметно пожал плечами.

– Разве мало того, что последователи Кеммлера могут использовать эти знания во зло?

– Вы что, на Совет работаете? – спросил я.

– Разумеется, нет, – ответила Кумори из-под капюшона.

– Ну-ну, – сказал я. – Сдается мне, если бы вы так заботились о предотвращении зла, вы работали бы с Советом, а не просто разыгрывали бы «451 по Фаренгейту».

– А мне кажется, – отозвалась Кумори, – что если бы вы так верили в чистоту их помыслов, вы бы сами известили их о происходящем.

Здрасьте-пожалуйста. Это выходил уже новый мотив: типа того, что Совет – бяка, а я белый и пушистый. Не знаю, к чему клонила Кумори, но грех был не разыграть эту партию дальше – посмотреть, что она еще такого скажет.