Барон и рыбы
Шрифт:
Но вдова Маккилли опередила его. За ленчем она навела вращавшийся до того вокруг незначительных мелочей разговор на Афанасия Кирхера.
— Меня радует, что вам удалось отыскать среди моих книг ту, что сокращает вам ожидание.
Симон, занятый намазыванием масла на свежайший тост, поднял голову и встретил взгляд ее угольно-черных глаз, сверкавших на сильно напудренном лице подобно многоточию после незавершенного предложения.
— К моему стыду, вы опередили мою благодарность, а я как раз собирался поблагодарить вас. Я действительно премного вам обязан за разрешение пользоваться вашей бесценной библиотекой.
— Как вы находите Кирхера?
Насупившись, Симон призадумался, как ответить на столь неприятно-прямой вопрос. Он ни в коем случае не хотел разрушить лестного, хотя и не вполне справедливого
— Да, так вот о Кирхере: интересная личность, эрудит, — начал он наобум. — Лейбниц {51} наоборот. А какое прекрасное издание! Мне нравятся драгоценные старые книги. А в этой прежде всего восхищает единодушие автора и иллюстратора. Потрясающе, насколько тонко штихель {52} графика раскрывает подчас столь темный смысл текста: целый мир, школьной премудрости такого и не вообразить.
Перейти от обороны к атаке не удалось, это раздосадовало Симона. Ну, тут на помощь может придти незатейливое наведение разговора на нужную тему.
— Да в конце концов (в концах концов всегда столько всего собирается, что почти всякое относящееся к ним замечание оказывается верным; конец концов регулярно оказывается именно тем общим местом, где кишмя кишат все допустимые истины), в конце-то концов, разве Кирхера занимает не все та же древняя проблема: кто я такой?
Он поднял голову, чтобы откусить тоста, и одновременно открыто и прямо взглянул в глаза вдове.
— Кто я? — повторил он с нажимом. — Кто мы такие?
— Поистине, я в состоянии оценить выпавшую мне на долю честь принимать под моим кровом одного из мудрецов Гелиополиса {53} . Сознаюсь, я была потрясена, поняв, кто же скрывается под скромной оболочкой секретаря безумного ихтиолога. Пусть сама я — лишь скромная служительница науки, но я счастлива, что мне дозволено молчать о том, что вам угодно скрывать.
Дама подняла серебряный бокал, из которого имела обыкновение пить бордо:
— Ваше здоровье, мсье!
Он был еще в большем замешательстве, чем прежде. Мудрец Гелиополиса? Это подозрительно отдавало масонством. Следовало уйти в более безобидную сферу.
— Как книга попала к вам? Не могу поверить, что сэр Томас…
— Нет, — весело рассмеялась она. — Нет, разумеется, не Томас! Книга — из личной библиотеки Клода д'Иже, крестного моего дядюшки, Паламеда д'Экьокса.
— Примечательное происхождение!
Симон решил поискать Клода д'Иже в «Who's Who» {54} и в Британской Энциклопедии {55} .
Потом беседа вернулась к погоде, бывшей в последние дни необычно жаркой для Шотландии, а там подоспел десерт и молчаливая сытость за чашечкой исходящего паром мокко. Симон набил трубку, а вдова Маккилли достала из золотого ларчика длинную сигарету с монограммой. Она из-за полуопущенных век наблюдала за ним. Он пристально смотрел на гротескные, сдержанно-скабрезные фрески, украшавшие заднюю стену ограничивавшего сад здания.
У хромого привратника Пепи провел лишь первую ночь. Уже на следующий день тот был вынужден подчиниться категорическому приказу барона, не желавшего долее обходиться без камердинера. Пепи переселился в гардеробную рядом с комнатой барона, где Фергюс Маккилли приказал поставить ему походную койку.
Тем временем барону доставили два больших аквариума, заказанные для него тотчас по прибытии племянником, закупавшим в Баллиндалохе веревки для воздушных змеев. Он налил в них поверх тонкого слоя песка чистой родниковой воды, нагретой грелками
для пива до нужной температуры, и приправил ее несколькими каплями чрезвычайно богатого планктоном ила, набранного в пруду подле развалин башни Алевина Маккилли. И смог наконец освободить спасенных рыбок из тесных чемоданов. Они хорошо перенесли путешествие. Только серебряные окуни слегка окислились, но вскоре после переселения в аквариум это прошло. По ночам, когда барону удавалось ускользнуть от оравы родичей, он писал для марбургского зоологического общества, членом-корреспондентом коего состоял, небольшое исследование о связях рыбы-черта с инквизицией, где доказывал, что таковых связей не существовало. Таким образом, жаловаться на скуку ему не приходилось.Семь ночей спустя пришел день Святого Лаврентия. Накануне вечером барон завершил статью для Марбурга и вручил ее слуге для отправки с баллиндалохской почты. Приняв холодный душ и сделав обычную утреннюю гимнастику, Элиас Кройц-Квергейм появился на лугу, бывшем некогда турнирной ареной замка, где устраивались празднества, наблюдал за приготовлениями и беседовал с распорядителями. Пепи помогал, чем мог.
Симон же проснулся только от оглушительного шума, производимого семнадцатью марширующими по крышам замка волынщиками, а когда он наконец появился на лугу, уже начались состязания мужчин от двадцати до сорока лет: выступление команды старейшин он пропустил. А занимались тут весьма необычным спортом. На краю поля лежал штабель телеграфных столбов. По свистку арбитра все участники кинулись к штабелю и выбрали себе каждый по бревну. Потом они снова выстроились в ряд и, по команде ухватив длинные тяжелые бревна, лежавшие рядом с ними на земле, понеслись вперед (публика вопила от восторга, дети с визгом прыгали, дамы махали зонтиками, а мужчины — беретами); состязавшиеся швыряли бревна с такой силой, что, грянувшись оземь верхним концом, те подскакивали и только потом с грохотом обрушивались на траву. Выигрывал тот, кому удавалось дальше всех зашвырнуть свой телеграфный столб. Арбитр утихомирил двух здоровенных братьев, оспаривавших друг у друга победу, тем, что дисквалифицировал их обоих за неспортивное поведение, и увенчал пальмовым венком (блестевшим как жестяной) Джеймса Маккилли, рыхлого толстяка, чей бросок был самым коротким. Ошеломленные зрители сперва чуть не затеяли потасовку, но потом с облегчением расхохотались и унесли с поля на руках под громкое «Ура!» и арбитра, и победителя.
— Тут главное — как держишься, — объяснил барон секретарю. — Качество не менее важно, чем количество.
Симону разрешили участвовать в состязаниях двадцатилетних, при этом он занял вполне почетное шестое место. Он, правда, догадывался, что врученная в качестве приза красивая серебряная табакерка с самого начала ему и предназначалась, вообще торжества все больше напоминали ему венские детские праздники.
После обеда, принесенного девушками в больших, выстланных белым полотном ивовых корзинах, все возрастные категории перешли к схваткам на мечах. Симон уклонился, зато барон фехтовал с успехом и только в четверти финала уступил Голу Маккилли, пирату в отставке, стяжавшему сомнительную славу грабежами туристских судов в адриатических водах. Гол применил «двойной отвлекающий удар», выпад, им лично придуманный, которым он сразил в свое время даже ужасного Мухаммеда Бега, начальника черногорской пограничной стражи. Барон быстро утешился таким исходом поединка, ибо хотя в последнем круге Гол и уступил Гвейру Маккилли, экс-проспектору {56} в Курдистане, австрийскому гостю все же присудили второй приз «за спортивное мужество». Он получил меч с изумительной насечкой, а Гол, как третий призер, — миниатюрную сафьяновую волынку.
— Браво, кузен, — поздравил его Гол и протянул барону железный крюк, заменявший ему правую руку.
— Отчаянный парень, — заметил барон Симону, когда старый рубака затопал к трибуне, нежно прижимая к себе волынку. — Он и сегодня — синдик {57} МАСП.
— Чего, простите?
— Международного Анонимного Содружества Пиратов, — Барон подкрутил усы и с удовольствием поглядел на красивый меч, лежащий у него на коленях. — Кстати, а что с Александриной? Она ведь без ума от вас.