Барон и рыбы

— Что вы намереваетесь предпринять, г-н барон?

— Увидите. Пока я всего лишь намереваюсь добраться до пещер Терпуэло и найти рыбу. На карту поставлены высшие интересы. Если бы анатомы былых времен не воровали трупов, так нынче никто не нашел бы в вашем животе даже аппендикса. И потом: разве отяготит меня мелкое браконьерство, меня, гонимого, подвергнутого проскрипциям, лишенного родины? Не бойтесь, г-н доктор! Вы спокойно можете оставаться на стезе буржуазной добродетели. Вы останетесь замещать меня в Пантикозе и всем, кто будет интересоваться мною, отвечать, что я рыбачу где-то неподалеку. И это будет чистая правда. Для здешних людишек я вообще не отлучался, меня просто трудно застать. Полагаю, с этим ваша совесть примирится. Где Пепи?

***

Следующие дни прошли под знаком сборов тайком от всех. Барон не посвятил в тайну даже г-жу Сампротти, хотя Симон и уверял, что почтенная провидица все и так давно знает и, может быть, даже предскажет что-нибудь насчет поющей рыбы. Барон только бросил на секретаря уничтожающий взгляд и продолжал диктовать ему письма для отправки в ближайшее время. В отсутствие барона Симону надлежало переписать письма набело и отправлять их с определенными интервалами, что обещало дополнительное, хотя и не очень надежное, алиби.

— Как вы скроете наше исчезновение от г-жи Сампротти и ее домочадцев — ваше дело. Я совершенно уверен, что она не желает мне зла и войдет в мое положение, но ни в коем случае не хочу, чтобы научная экспедиция явилась поводом для всяких телепатических фокусов-покусов. Верно, вы и сами уже заметили, что я избегаю испытующего взгляда этой медузы, и поверьте, у меня есть на то причины. Я никакому шарлатану не позволю говорить, что он копался у меня в голове. И вообще, если иначе будет никак нельзя, так скажите ей всю правду. Но сплетнику Кофлер де Раппу и ему подобным, если им вздумается интересоваться мной, вы изложите нашу версию.

— Я буду нем, как рыба.

— Поющая? Уж лучше — как могила.

В следующую среду, засветло, барон и Пепи забросили за спину рюкзаки, перекинули через плечо чехлы с гарпунами и удочками и через боковую дверь выскользнули из дома. Во дворе их поджидала г-жа Сампротти, подобная опирающейся на клюку норне ^{116} , в темно-сером жреческом одеянии в складку.

— Доброе утро, сударыня, — недовольно поздоровался барон.

Саломе Сампротти ответила небрежным жестом.

— Вероятно, бессмысленно отговаривать вас от вашей затеи?

— Я твердо решил. Но откуда вы знаете…

— Дорогой барон, я все-таки ясновидящая. Вы в этом все еще сомневаетесь? Может, вы хоть Пепи оставите, а возьмете вместо него г-на доктора?

— И речи быть не может, — встрял Пепи. — Я — слуга г-на барона и последую за ним, куда он ни прикажет!

— А если предположить, что он не прикажет? — спокойно спросила г-жа Сампротти.

— Я приказываю, — резко бросил барон.

— Ну, тогда счастливого пути и удачного клева!

— Благодарю, сударыня.

***

Через решетчатые ворота они вышли на мокрую темную площадь. Как двое подмастерьев, промаршировали в ногу по блестящей булыжной мостовой, в которой отражался единственный горевший в столь ранний час фонарь. Симон глядел им вслед из окна и махал, но они не обернулись. Саломе Сампротти стояла посреди двора, пока они не скрылись в темноте. Потом подошла к маленькой статуе какого-то святого, стоявшей в нише ограды, кивнула ему и пошла в сад. Симон озяб. Он потуже затянул пояс надетого поверх пижамы халата, забрался в постель, взбил повыше подушку, сел и неторопливо, щепотка за щепоткой, набил трубку. Не постучав, в дверь вошла Теано.

— Я все видела.

— Да?

— Почему ты не пошел с ними?

— Я должен быть здесь и делать вид, что барон и Пепи никуда не делись. И будь добра молчать об этом! Почему ты встала так рано?

— Я хотела пойти к тебе, но услышала, как на лестнице топает тетя. Из окна коридора выглянула во двор и увидела, что она разговаривает с Пепи и бароном. Куда они пошли?

— Барон решил поймать в пещере поющую рыбу, — объяснил Симон и подвинулся. — Раз уж ты пришла, так не стой на холоде!

Теано присела рядом, укрывшись одеялом.

— У тебя плохое настроение, — заявила она.

— Прости. Я принял эту разлуку слишком близко к сердцу. С нашего отъезда из Вены я еще ни разу не расставался с ним так надолго. Уженье рыбы в последние месяцы не в счет; теперь же он лезет в пещеру, где подстерегают Бог знает какие опасности.

— Дракон?

— Брось глупые шутки! В пещере все может случиться. Тем более — в пещерах Терпуэло. Я тут не видел пока никого, кому удалось бы побывать в этом подземелье, и меня мучают самые мрачные предчувствия. Может, они необоснованны и глупы. Мне и прежде не удавалось уследить за бароном, в конце-то концов.

Теано молчала, крутя пуговицу на рубашке.

— Я не хотел обидеть тебя, принцесса цирка!

***

А тем временем барон и Пепи шли пологими холмами, оставшимися от огромного ледника четвертичного периода и лежащими меж Пантикозой и горами. Ровным шагом опытных ходоков они шли каменистой дорогой, вившейся вдоль покрытых остатками ноздреватого снега склонов, переходили по замшелым бревенчатым мосткам лепечущие ручейки, повстречали стадо только что покинувших хлев коров, которых гнал на пастбище заспанный крестьянин, и через два часа пришли в деревню Иркида, откуда был родом садовник г-на Кофлера. На церковной колокольне тренькал маленький колокол. Им навстречу попался священник в развевающейся сутане и с удивлением благословил их на ходу. Скудными полями, над которыми только начал рассеиваться туман, они дошли до мрачного леса, меж серых от лишайника стволов уже виднелись тут и там огромные замшелые скалы.

Дорога превратилась в узкую тропку, покрытую толстым ковром еловой хвои. Через бурные ручьи они перебирались на поваленных ветром или водой деревьях, облепленные землей корни которых казались огромными грязными растрепанными цветами и были ненадежной опорой, когда приходилось забираться по ним на ствол. Через некоторое время лес поредел, скалы победили, и по протоптанной охотниками или пастухами тропинке в колючих зарослях ежевики, голой и дремучей как клубки ржавой проволоки, они вышли на открытое место. Взошло яркое солнце, его холодные лучи косо легли на верхушки деревьев и осыпи, мимо которых пробирались барон и Пепи, окрасили в красный цвет голые склоны гор, ударили дружным залпом по сверкающим снежным полям и зеленому льду; потом оно взобралось выше по бледному небу, съев по пути несколько тощих облачков, и бросило на склон длинные голенастые тени обоих путников.

Под скрюченной сосной устроили привал. Пепи достал из мешка с провизией бутерброды, холодную курицу и бутылку красного вина. У протекавшего внизу ручья нарвал больших лопухов и аппетитно сервировал на них скромную трапезу. Барон достал из своего рюкзака небольшой серебряный бокал, Пепи до половины наполнил его вином, барон долил до краев ледяной воды горного ручья. Тайное нетерпение, подстегивавшее их всю дорогу, прошло. Они глядели назад, на оставшиеся внизу холмы, где-то среди них на узенькой дорожке, к пыльной серой ленте которой лепились два уединенных хутора, осталась Пантикоза, и Симон помогал сейчас Теано и немому вскапывать огород или беседовал с Кофлер де Раппом и бургомистром на рыночной площади, прежде чем отправиться выпить кофе в «Поющую рыбу». На десерт у барона и Пепи был изюм в алюминиевой коробочке. Потом барон закурил «Олимпику», изысканнейший продукт императорской табачной фабрики, несколько коробок этих сигар сопровождали его из Австрии в Шотландию, а из Шотландии — в Испанию. Пепи же с ловкостью левантийского портовика скрутил себе папиросу.