Барон Унгерн

Свой главный удар барон Унгерн направил на город Троицкосавск, расположенный в долине реки Кяхты, в нескольких верстах от русско-монгольской границы. H.H. Князев называл Троицкосавск «ключом всего стратегического плана» барона Унгерна. Для овладения городом барон вывел из Урги все наличные силы, оставив в монгольской столице лишь военное училище (60 чел.), комендантскую команду (150 чел.), интендантские мастерские и лазарет.

Унгерн вел свои войска параллельно с трактом. Этим маневром он обеспечивал, с одной стороны, скрытность движения, а с другой — хорошие корма для лошадей. Однако внезапность нападения была сорвана командиром отдельного Чахарского дивизиона Найден-ваном. Воспользовавшись тем, что он находился на тракте, вне поля зрения барона, Найден-ван решился на сепаратный налет на приграничный город Маймачен. 3 июня 1921 года цирики Найден-вана разгромили передовую заставу Сретенской кавалерийской бригады армии ДВР и ворвались в Маймачен. «В упоении своего блестящего успеха чахары с полным самозабвением отдались родной стихии — грабежу, — писал позже поручик Князев. — Но в 14 часов того же дня они были с треском выбиты из Маймачена, причем Найден-ван получил ранение, а его помощник попал в плен». Тем не менее за несколько часов пребывания в городе чахары успели превратить Маймачен в развалины, перебив заодно всех жителей-китайцев, не успевших бежать в Троицкосавск.

Уход Чахарского дивизиона из Маймачена нельзя назвать отступлением — это было самое настоящее бегство. «Своим паническим видом они произвели крайне невыгодное впечатление на подошедшие… унгерновские части, — вспоминал все тот же Князев. — 4 июня Унгерн отдал чахарам весь остаток полноценного ямбового серебра и отправил их в Ургу якобы на формирование. В действительности же он, к общему удовольствию, прогнал их от себя. Не задерживаясь в Урге, чахары ушли на родину». Что касается собственно унгерновских войск, то и они неожиданно двинулись в обход Троицкосавска.

Почему же барон не обрушился на город внезапно, в своем излюбленном, «фирменном» партизанском стиле? Вместо того чтобы с ходу вступить в бой за город, атаковать красных, Унгерн неожиданно делает крюк и заходит в Кударинскую станицу (50 верст на восток от Троицкосавска)… Причина такого маневра заключалась в том, что местные казаки обещали выставить для борьбы с большевиками целый вооруженный, хорошо подготовленный полк, как только барон со своими войсками появится у них в станице. Однако вместо вооруженных добровольцев в Кударе Унгерна поджидал станичный сход, собиравшийся всего лишь обсудить возможность сбора добровольцев. На сходе станичники заняли осторожную позицию: казаки заявили, что готовы пойти с бароном добровольно, но требуют гарантий неприкосновенности для их семей на случай большевицких репрессий — родственники добровольно присоединившихся к белым подлежали взятию в заложники с последующим расстрелом. Гарантией должен был стать приказ о мобилизации населения, который надлежало по требованию казачьего схода издать Унгерну: таким образом казаки всегда могли оправдаться перед большевиками — они, дескать, пошли к белым под угрозой оружия.

Однако Унгерн категорически отказался от подобного компромисса: «Или ступайте добровольцами, или же мне вас не нужно», — заявил он казачьему сходу. «Вследствие решительного отказа от мобилизации ни к барону, ни к Резухину пополнений так и не поступило, несмотря на явное в иных местах сочувственное отношение к ним, — вспоминал H.H. Князев. — Барон Унгерн искренне считал, что если он с жертвенным жестом протягивает руку братской помощи казачьему населению, жаждущему освобождения от советской власти, то никто не имеет права отказаться от принятия этой жертвы». Для барона, искренне верившего, что повсюду «найдутся честные русские люди», готовые бескорыстно присоединиться к нему для борьбы с совдепией, подобное рассудительное отношение казаков стало тяжелым ударом. Несмотря на то что Унгерн был крайне раздражен своей первой открытой неудачей, он 5 июня обходит Троицкосавск и отрезает гарнизон города от сообщения с базами. «По совершенно непонятным соображениям барон начал бои за обладание Троицкосавском вяло, как-то неуверенно, то есть не в свойственном ему стиле, — вспоминал H.H. Князев. — Чем это объяснить? Может быть, отсутствием у него соответствующего настроения?» Тем не менее в ночь с 5 на 6 июня барон произвел личную глубокую разведку позиций красных, проникнув в глубь расположения противника. Бой начался рано утром б июня атаками унгерновцев на северо-восточную окраину города. К 18 часам Русский дивизион ротмистра Забиякина подошел вплотную к городским окраинам. С сопки Забиякин рассмотрел в бинокль, как красные солдаты митинговали на площади. Очевидно, они обсуждали вопрос о сдаче города. Забиякин доложил об увиденном Унгерну и попросил разрешения войти в город. Однако барон ответил: «Я на митинги не хожу и тебе не советую…» и приказал дать отдых войскам. Итак, еще один день был потерян, и потеря эта оказалась для белых роковой — ночью в Троицкосавск прорвался один из полков 35-й советской дивизии… На рассвете 7 июня отдохнувшие белые части вновь перешли в наступление. Однако преимущество и в численности, и в вооружении было уже на стороне красных. Барон Унгерн прилагал максимальные усилия к тому, чтобы лично поспевать всюду, желая сохранить возможный контроль над ходом боевых действий. Дважды лично он водил свои сотни на занятые противником высоты, но обе попытки успеха не принесли. Тем временем красные, получив новые подкрепления в виде двух пехотных батальонов и артиллерийской батареи, перешли в наступление. Бой шел до темноты. Ночью окрестности города затихли. «Для нас, превратившихся… из нападающей стороны в обороняющуюся, в этой затаившейся тишине вырастали тревожные призраки», — вспоминал поручик Князев. Этими «призраками» оказались бойцы красной Сретенской бригады, которые под покровом ночи прошли хорошо знакомыми им глухими лесными тропами через слабоохраняемый юго-восточный участок фронта белых, оказавшись у них в глубоком тылу.

8 июня советские войска силами полка пехоты повели наступление на левый фланг белых со стороны Ургинского тракта. Унгерновцы стойко оборонялись, а сам барон, по свидетельству очевидцев, «комбинировал в голове какой-то контрманевр». Но все изменилось после того, как сретенцы открыли из засады артиллерийский и пулеметный огонь по обозу белых. В тылу поднялась паника. «Обозники порубили постромки и устремились через сопки на юг, без дорог, по кратчайшему направлению. В разбросанных по отдельным вершинам… сотнях создалось представление, что мы окружены: помилуйте, глубоко в тылу гремит неприятельская артиллерия… Унгерновцы начали отходить…» — вспоминал те жуткие минуты H.H. Князев. Положение усугубилось ранением самого Унгерна: он был ранен шальной пулей «в седалищную часть туловища». Ранение было легким, но весьма болезненным: пуля застряла возле позвоночника. Героическим усилием воли Унгерн заставил себя вскочить на коня, но, выехав из зоны обстрела, сам слезть с седла уже не смог. Выглядел тогда барон как тяжелобольной: он осунулся, совершенно пожелтел, а после перевязки долго лежал без движения.

Находившийся поблизости поручик Князев так описывает ситуацию с ранением Унгерна: «… Барон отказался от носилок. Он поехал верхом. Всего лишь три дня он позволял себе роскошь садиться на коня и слезать с помощью вестового. Унгерн проклинал свою рану — и не только потому, что она лишила его необходимых сил в самый критический момент: он считал подобное ранение оскорбительным для офицера. «Лучше бы меня ранили в грудь, в живот, куда угодно, но не в это позорное место», — говорил он не раз в первые дни после Троицкосавска».

При отступлении от Троицкосавска белые потеряли 6 орудий, несколько пулеметов, денежный ящик и, наконец, икону Ургинской Божьей Матери. Красные захватили свыше 100 пленных, преимущественно монголов и китайцев. По свидетельству очевидцев, русские сотни понесли в боях и при отступлении «ничтожные потери».

Военные аспекты последнего похода Азиатской конной дивизии многократно и подробно изложены как в мемуарной (воспоминания A.C. Макеева, H.H. Князева, М. Г. Торновского), гак и в современной исторической (работы Е. А. Белова, А. С. Кручинина, С. Л. Кузьмина) литературе. Все авторы — и очевидцы событий, и современные российские историки — сходятся в одном: главным ударом для Унгерна стало даже не болезненное поражение в боях под Троицкосавском, а совершенно равнодушное отношение местного населения, в том числе и казачества, к вступившим на российскую территорию белым войскам. Никаких ожидаемых массовых выступлений против большевиков не произошло. Число добровольцев, пополнявших дивизию, исчислялось десятками, но никак не тысячами человек. В этом-то и заключался весь трагизм положения Унгерна — от военного поражения можно было оправиться, собрать силы и нанести по красным новый удар. Но без активной поддержки местных жителей все эти планы превращались в бессмыслицу. Как мы уже отмечали, будучи лишенным полноценной правдивой информации о положении дел на подвластных большевикам территориях, дивизия генерала Унгерна двинулась на Советскую Россию в самый неподходящий политический момент. На западных границах РСФСР установилось относительное спокойствие: последний оплот Белого движения на юге России — Крым — был взят большевиками в ноябре 1920 года. С Польшей красные заключили мирный договор. Крупнейшее Сибирское крестьянское восстание, потрясшее всю Россию зимой-весной 1921 года, было подавлено большевиками самым жесточайшим образом. Об ожесточенности красных карателей говорят телеграммы, посланные Ленину председателем Сибревкома И. Н. Смирновым: в одной из них сообщалось, что при подавлении восстания в только Петропавловском уезде убито 15 тыс. крестьян, а в Ишимском — 7 тысяч. «… B ходе подавления западно-сибирского крестьянско-казачьего мятежа коммунисты уничтожили несколько десятков тысяч человек», — отмечает В. А. Шулдяков. Русские хлеборобы получили в 1921 году кровавый и жестокий урок. В «Сводке Тюменского губчека о состоянии бандитизма в губернии» от 16 июня 1921 года отмечалось: «Тюменский район в настоящее время от банд почти совершенно очищен. Небольшие группы и отдельные личности бандитов скрываются в северной части уезда… Активности пока никакой не проявляют, а не выходят лишь потому, что боятся правосудия… Туринский уезд от банд очищен, и сведений о нахождении бандитов нет… Уставшие бандиты намереваются разойтись по домам, но боятся расправы и правосудия». На местах коммунистические власти принимают постановления «О добровольной явке повстанцев». Понимая, что одними военными методами справиться с восставшими крестьянами и казаками невозможно, Советы решили пойти на временное тактическое политическое отступление. «Конечно, велики были жертвы и разрушения, которые произвели эти повстанцы, но мы должны простить их за их темноту, слепоту и несознательность. И мы уверены, что они раскаются в своих преступлениях», — говорилось в воззвании 3-го Тюменского губернского съезда советов.

Среди большевиков бытовало мнение, что с русским крестьянином «можно обращаться только двумя способами — пряником или палкой до бесчувствия». По законам жанра после усиленного употребления в дело палки должен настать черед и пряника. В марте 1921 года X съезд РКП (б) провозгласил переход к новой экономической политике. После нескольких лет проведения политики «военного коммунизма» в стране вновь была разрешена свобода торговли. Раздавив при помощи массового террора широкое народное антикоммунистическое движение, большевики пусть частично, в сильно урезанном виде, но удовлетворили ряд экономических (но никак не политических!) требований русских крестьян. По словам H.H. Князева, «перед нашим «визитом» в Забайкалье (т. е. вступлением войск Унгерна в пределы РСФСР. — А. Ж.) население знало о переходе к свободной торговле и временно было удовлетворено этим правительственным мероприятием. При таком положении дел барон в лучшем случае мог рассчитывать лишь на прохладное равнодушие широких казачьих масс к его партизанскому налету».

В утверждении большевиков о том, что «русский крестьянин отличается чрезвычайно узким кругозором», при всем его цинизме содержалась значительная доля истины. Действительно, русский крестьянин, и в прямом, и в переносном смысле, редко когда заглядывал дальше пределов околицы родной деревни или станицы. Такое «местничество» русского крестьянина, казака, предпочитавшего не удаляться далеко от своего селения, учитывал и барон Унгерн. В своем Приказе № 15 он писал: «При мобилизации бойцов пользоваться их боевой работой по возможности не далее 300 верст от места их постоянного жительства. После пополнения отрядов… кадром новых бойцов прежних, происходящих из освобожденных от красных местностей, отпускать по домам». Но в данном случае Унгерну пришлось столкнуться со своеобразным «политическим местничеством»: сельские массы, деморализованные красным террором, уставшие от войны, шедшей, казалось, уже бесконечно — восьмой год, начиная с августа 1914 г., — предпочли в очередной раз поверить лживым обещаниям коммунистов, что «НЭП — всерьез и надолго». Поверив в 1917 году ленинским посулам «мира, земли и свободы», русский мужик получил братоубийственную войну, красный террор, продразверстку, трудовую повинность, закрытие церквей… Поверив в 1921 году новой приманке в виде «свободы торговли», крестьяне просто не могли осознать, что никакой НЭП не отменяет коммунистического тоталитарного режима с его беспощадным репрессивным аппаратом. «… Русские люди в 1921 году не переболели большевизмом», — с горечью констатировал H.H. Князев. До свертывания НЭПа и начала сплошной коллективизации и массового раскулачивания оставалось около семи лет…

После того как шансы на немедленные массовые народные выступления в Забайкалье не оправдались, войскам Унгерна было необходимо достичь хоть какого-нибудь значительного военного успеха на территории Советской России. Только в этом случае оставалась еще возможность рассчитывать на вооруженную поддержку казаков в борьбе с большевицкой властью. Анализируя психологию участников массовых народных движений, русский историк Н. И. Костомаров писал: «В нестройных мужичьих мятежах всегда бывает так, что и малый успех привлекает к мятежу огромные массы, и малая неудача отнимает у них дух». Именно этим обстоятельством — надеждой на крупную военную победу, которая подтолкнет народное восстание, — и объясняется решение Унгерна дать краткий отдых своим войскам в лагере, устроенном на берегу реки Селенги, после чего продолжить вооруженную борьбу с советской властью. Д. П. Першин упоминал о планах Унгерна пробраться в Западную Монголию, где он мог бы объединить под своим командованием все белые отряды, которые находились друг от друга на значительных расстояниях, ничем не были связаны и «действовали вразброд, кому как Бог на душу положит…»

Однако вокруг барона уже начиналась эпидемия предательств, и первыми удар в спину нанесли именно монголы, на которых так рассчитывал Унгерн. Военный министр монгольского правительства Максаржав-ван, назначенный Богдо-гэгэном командующим Западным округом и отправленный в Улясутай для успокоения западных монгольских аймаков, верно оценил новую расстановку сил и переметнулся к красным. «В Улясутае и окрест его, — вспоминал Д. П. Першин, — под видом усмирения якобы белых этот палач устроил жестокое избиение с грабежами безоружных, много лет живущих русских торгующих». Считают, что в улясутайской резне, устроенной красными монголами под предводительством Максаржава, решившими выслужиться перед большевиками, было убито свыше 150 русских поселенцев и беженцев, в том числе женщины и дети. Позже министр-предатель уничтожил белые отряды есаулов Ванданова и Безродного, посланные Унгерном в Улясутай. При этом совершавший обряд принесения в жертву пленных лама Максаржава съел сердце есаула Ванданова. Позже — «подвиги» Максаржава были по достоинству оценены монгольским революционным правительством: Максаржав-ван стал военным министром Монгольской Народной Республики (МНР). В ответ на эту беспощадную резню подчинявшийся Унгерну атаман Казанцев устроил погромы в нескольких монгольских монастырях, убивая лам и послушников вне зависимости от их отношения к революционному правительству. Это была уже национальная война. В результате западный фланг белых, включавший в себя отряды Казанцева и Кайгородова, оказался отрезанным от частей Азиатской конной дивизии.