Барышня ищет работу

— Доброго тебе утра, Иван, что, Пал Палыч на месте? — спросил Пуговкин.

— Как не быть, на месте, — поклонился тот. — Ожидает вас, велел приглашать, как только появитесь.

— Вот и славно.

Иван вышел из-за стола и стукнул ещё в одну дверь, безо всяких табличек. Вошёл и доложил:

— Профессор Пуговкин пришёл, с девицей.

— С какой ещё девицей? — раздался из кабинета характерный такой начальственный рык.

Но Пуговкин подмигнул мне и показал — следуй, мол, за мной. И мы вошли.

12. Я весьма желаю учиться

12. Я весьма желаю учиться

В кабинете за крытым сукном столом расположился вальяжного вида мужчина. Помладше Пуговкина, мощный, когда-то, очевидно, черноволосый, а теперь наполовину седой — соль с перцем, так говорят, да? Зацепился за меня взглядом — суровенький был тот взгляд, скажу я вам. Глаза голубые, холодные, брови кустистые, нависающие, очень живые. Как увидел меня — так и взлетели.

— Что ещё за девица, Афанасий Александрович?

— Изволь видеть, Пал Палыч, госпожа Филиппова, Ольга Дмитриевна.

— Неужто учиться?

— Именно, голубчик Пал Палыч, иначе зачем бы я тревожил твой покой так рано с утра, да ещё и сразу после праздников? — усмехался Пуговкин.

— Какого возраста, сословия, вероисповедания?

— Прошу, — Пуговкин подмигнул мне.

Я же поняла, что у меня снова что-то вроде собеседования. А я-то думала, меня уже везде приняли! Бумагу же я подписала! Ладно, расскажу.

— Возраст — двадцать пять лет. Сословия мещанского, — подумала, что так всем проще и понятнее, дворяне-то все наперечёт должны быть. — Вероисповедания православного.

— Ещё и мещанского, мне ж потом скажут, что всех подряд принимаю!

— Когда эти все подряд смогут похвастаться подобным даром, мы непременно их примем, — ласково сказал Пуговкин.

— Родом откуда? — Мезенцев всё ещё хмурился.

— Юбилейный, это под Сибирском, на левом берегу Ангары, на горке, до станции полдня пути, — сообщила я, не моргнув глазом.

Прикинула — если тот путь, что мы преодолевали дома в такси, здесь ехать в экипаже, или даже на телеге — быстро не будет.

— И что, прямо самородок? Чего ради в академии-то учить? Может быть — так, домашним порядком да частным образом? Пусть силу обуздает, да замуж идёт и рожает детей со способностями, а тех детей уж выучим как-нибудь.

И на лице его прямо написано, что только девиц непонятных с края географии ему тут не хватало!

— А ты взгляни, Пал Палыч, — и Пуговкин с улыбкой подал ему уже знакомую мне бумагу, которую вытащил всё равно что из воздуха.

Тот взял, разложил на столе, принялся читать, громко сопя.

— Рехнулись вы там все, да? — спросил, когда дочитал. — И Болотников, и ты?

— Отчего же сразу — рехнулись, — Пуговкин забавлялся. — Ничего подобного, все в уме и памяти. Чиновник Восточно-Сибирской губернии увидел возможного служащего для своего аппарата, а какого пола тот служащий — ему дела нет, лишь бы работал. Сам знаешь, спрос на нас велик, а предложение вот подкачало. Потому и хватаем мёртвой хваткой каждого одарённого, кого нам судьба-то покажет. Судьбе, понимаешь ли, нет различия — девица то или юноша. Опять же, девицы — они мирные, в сходках не участвуют, в противоправных выходках не замечены, с бомбами не бегают. Учатся себе да учатся.

— Это ты кому говоришь про девиц? Всякие девицы случаются, и с бомбами — тоже, — пробормотал Мезенцев. — Жить где будет? Хозяев квартирных надо проверить на сто раз, мало ли.

— У меня и будет, в нашем флигеле. Нас с Аннушкой Мироновной тоже будешь на благонадёжность проверять?

— Тебя не буду, — засопел Мезенцев. — Сам будто не знаешь, отчего я всё это говорю.

— Да можно подумать, у наших ребят есть время на бомбы, партии и прочие революционные кружки, — вздохнул Пуговкин. — Учатся они, света белого не видят. Мои — точно.

— Вот как раз про твоих-то мне и накляузничали уже с утра, что где-то на общественном балу отметились. Пили что попало, вели себя безобразно, то есть как обычно. Разберись, что ли?

— Непременно разберусь. Но это обычные студенческие шалости, от века ж безобразничали. А ты — революция. Если и маги подадутся в революцию, то спасения от той революции нам не видать. Оленька, хочешь в революцию? — внезапно спросил он меня, впрочем, очень таким, знаете, участливым тоном.

— Упаси боже, — замотала я головой.

Если революция здесь тоже впереди, то мы все её ещё увидим, а пока — дайте взять всё, что можно, от учёбы и вообще от здешней приличной жизни.

— Вот, видишь, Пал Палыч? Упаси боже. Правильная барышня. Понимает, что потрясения сами нас найдут, ещё и создавать их самим вовсе и не нужно. Подпишешь бумагу-то?

Пал Палыч снова уставился на меня тяжёлым взглядом.

— И что же, госпожа… Филиппова желает учиться?

— Желаю, — кивнула я. — Выучиться и отправиться к месту службы.

— Да она хоть понимает, что это за служба? Ты объяснил, чем некроманты на службе занимаются? Это ж, ну, даже не сестрой милосердия работать, это ж, ну!

Казалось, уважаемый Пал Палыч никак не может придумать, как отговорить меня от этой затеи.

— Я уже подписала документ, Павел Павлович. И намерена выполнить условия соглашения, — мягко сказала я.

— Будь по-вашему, — сухо кивнул тот. — Но я предупредил. Вас обоих предупредил. Временя непростые, малейший намёк на политику — и поедете вы, Ольга Дмитриевна, обратно в своё Юбилейное, и до конца дней будете там коз гонять. И курам разъяснять основы некромантии.

Я едва не рассмеялась, потому что вообразила кур, которым объясняю основы некромантии. Ничего, я прорвусь, я справлюсь.

Ректор подставил свою подпись на бумаге, которую дал ему Пуговкин, и ещё раз глянул на нас обоих.

— Иван унесёт, приказ сделаем. Индивидуальное расписание, так?

— Так. Иначе не выйдет. Общие предметы послушает вместе с другими студентами, а вот специальные будет постигать со мной и с теми, на кого я укажу.

— В конце обучения экзамен?

— Верно, будет держать экзамен по тем самым общим дисциплинам, а потом — и по специальности, и пригласим комиссию, чтобы потом нам не говорили, будто мы за просто так дипломы раздаём.