Башня вавилонская

Когда дождь выгонял из воздуха кислород, а невидимое за тучами солнце нагревало этот жидкий воздух до невыносимой температуры, казалось, что тело перестает выжимать из себя пот ровно потому, что окружающее не вместит ни капли лишней влаги. Тогда он дремал в гамаке, накрыв лицо широкополой хлопковой панамой. Не спал, а дремал — и думал о двух слишком наглых попугаях, об их уязвимых точках и слабостях.

А мир вокруг смещался с насиженных мест.

И когда грянуло — грянуло быстро, как всегда и бывает с такими операциями. Всегда стараются не дать противнику шанса опомниться и ответить. Инспекция-заявление-шумиха… а на следующий день проректор Моран уже мертв и оказывается, оказывается, все последние годы управлял филиалом незаконно, ах как интересно. Только не всех можно поймать вчистую. И не у всех первое столкновение отбивает желание драться. Моран мертв… но зато ожил адрес, куда никто не писал несколько лет. Адрес, известный всего двоим.

Карл не удивился. Это было… совершенно неудивительно. Закономерно. Естественно. На кого еще мог по-настоящему рассчитывать человек, который знал его лучше прочих? На кого мог положиться?

Раньше он не выходил на связь, потому что просто не мог. Знал, что Карл переживет все, что случилось, переживет и справится, а иначе и смысла нет на него полагаться. Кому нужны слабаки? Что с ними можно делать — только закопать поглубже. Хотя, конечно, придет момент — и все вернется сторицей.

Когда я был один, когда я был забыт — разве ты был со мной? Ты отвернулся, испытывая. И ты будешь слаб, и я отвернусь…

Потом.

Он проснулся резко, полностью, как учили — рывком. Не потому что нужно, а потому что приятно. Прогнать по телу ледяную волну, ощутить ее сразу и везде, словно кошка, брошенная в прорубь. Здесь нет ни прорубей, ни кошек — разве что одичалые глубже в джунглях. Всех домашних сожрали. Остался только один. Воображаемый сам себе кот.

До Низука — три часа по прямой, но по прямой здесь даже вертолеты не летают и правильно делают. Потому что предсказуемое направление — верный путь на тот свет. Так что мы вместо этого доберемся до побережья, до туристской зоны… там и одежду сменим, и транспорт. И будет у нас вместо слишком белого обитателя джунглей — слишком загоревший турист из старушки-Европы, на автомобиле, принадлежащем отелю. А мозоли и все такое прочее, так яхты на что? Кого тут удивишь? Низук, конечно, зона уже не совсем безопасная — но и Карл не дама и не девица, чтобы не рисковать соваться туда без сопровождения. Промышленный город, порт… контролируется корпорацией. Пока. Через годик-другой поглядим. А, может быть, и не поглядим, найдутся дела поинтересней. Главное, Низук — транспортный узел и туда летают самолеты из Европы. Прямые рейсы.

Потом белый повернет за угол, и оттуда уже выедет местный на ржавой развалюхе. Помповик на заднем сиденье. вонючая сигара, очки на половину лица.

Потом… потом…

Ждать, просто ждать. Сомнительный бар, убогий номер на втором этаже — зато здесь чисто. Увы, только в профессиональном смысле. Ни жучка, ни укромного угла для наблюдателя. Только естественные флора и фауна. Отличный обзор — окна, щели в стенах и полу. Скрипучие половицы. Великолепное место для встреч. Ноут на изъеденном древоточцами столе смотрелся нелепо, но эти резвые машинки с очень живучими аккумуляторами в последние два года заполонили всю Терранову. И не отказываться же от хорошей вещи из-за ненавистного лазоревого логотипа?..

Гость вошел без стука — зачем еще стучать-то? — а дверь за собой прикрыл на щеколду. Судя по звукам, был не в соседнем номере, но где-то тут, на этаже.

Почти не изменился. Чуть постарел. Немного устал. Но, видно, отоспался во время перелета — глаза чистые, без прожилок, что в его возрасте… Нет, совсем не изменился. Ох, какого мы с ним наворотим.

— Господин декан, — говорит Карл Векшё Вальтеру Шварцу, — я рад видеть вас здесь.

Он правда рад. Рад видеть — и еще больше рад видеть здесь. Теперь Шварц знает, что такое обрушившийся мир. Пустота. Отсутствие опоры. Теперь они на равных.

Шварц выглядел совсем местным — вот он, высший класс. Обмятый, ношеный, но не с чужого плеча светлый костюм, галстук-шнурок, модная, но явно краденая шляпа с блестящей лентой. В одной руке стакан с пойлом из бара, в другой пистолет. Здесь пятеро из шести так ходят, не скрываясь. Шестой таскает обрез, словно портфель. Походка, улыбка — да, есть чему подучиться.

Декан стоял, слегка отставив ногу, салютуя стаканом, и смотрел внимательно. Местные обычно целуются трижды при встрече, обычай мерзкий, пришлось привыкнуть.

Целоваться Карл не полез. И не встал.

— Я должен предупредить, — сказал он. — Почти все, что я знаю о технической стороне «Сфорца С.В.» — засвечено. Я накапал часть этой информации кому не жалко — и посмотрел, что с ними станет. Сами понимаете, нас учили одни и те же люди.

Только я этих людей не предал. В отличие от Щербины.

— Но не мне вам рассказывать, что есть вещи важнее сиюминутных секретов.

И самое важное — сведения о людях. О том, как они тикают внутри.

— Д-да, — хрипло сказал Шварц, удивленно хмыкнул и от души прокашлялся в отворот рукава. — Извини, Карл, я запоздал…

Пуля, выпущенная в голову почти в упор, разрушает мозг гораздо быстрее, чем человек успевает осознать, что произошло. Поэтому ошибкой было бы предполагать, что для Карла Векшё было хоть какое-то «затем». Он просто кончился, словно и не было.

* * *

Господин да Монтефельтро не опаздывает, и даже не задерживается в приемной, хотя он туда пожаловал не за пять минут до назначенного времени, как требует деловой этикет, а за добрых полчаса, каковые означенные посвятил общению с персоналом. Персонал, судя по тому, что легкие отголоски хихиканья слышны и через стену, в экстазе. Господин да Монтефельтро бывает и таким; а может шествовать подобно каменной статуе из толедской пьесы. Монументально и величественно. Все зависит от того, что у него сейчас составляет доминанту. Какие чудесные интерференции это создает, подумать страшно. Вот сейчас выйдет он после разговора, став тих и мрачен, или, напротив, еще веселее — и поползет по коридорам слух, и наложит свой отпечаток на происходящее. Повлияет на «котировки». А принимает ли Антонио во внимание такие колебания, использует, игнорирует или рассчитывает на них как на защитную окраску — неведомо. Никому.

Возможно, даже части его парламента.

Дверь закрыта, звукопоглощающие перегородки опущены, жучков нет, аппаратура отключена — на всякий случай.

— Дорогой коллега, — говорит мистер Грин, — расскажите мне, пожалуйста, почему ныне покойный господин Личфилд так ополчился именно на Сфорца и вас.

Да Монтефельтро не промахивается мимо кресла. Но в сидячем положении оказывается несколько быстрее и резче, чем собирался. Глаза распахнуты. Импульсивный кто-то у него ведет сегодня.

— Вы хотите сказать, что убили его не поэтому? Что вы ничего не знали?

— В каком смысле «вы»? Максим, к его чести, вообще не собирался никого убивать, он просто хотел вышвырнуть Личфилда из политики. А я ничего не знал. Я убил его, потому что он мне мешал.

Антонио не будет просить не морочить ему голову, спрашивать «правда, нет, правда?» и прочим образом пытаться поставить временный забор между собой и фактом. Он просто смотрит. Вокруг глаз светлые круги: добропорядочно проводил время в горах. Как попросили.

— Ныне покойный Личфилд считал наиболее опасными именно нас, потому что ныне покойный Моран предоставлял ему некоторую информацию, якобы полученную от выпускников. Заговор корпораций Личфилд сочинил сам, но топор в эту кашу сунул Моран.

Интересным все же человеком был покойный. На этот раз Моран, а не Личфилд. Но куда более интересный человек сидит сейчас в кресле, вписавшись так, будто этот предмет обстановки собирали и калибровали лично для него, под параметры фигуры.

— А теперь я, если возможно, хотел бы услышать, почему я или Сфорца не узнали обо всем этом от вас — и перед пресловутым заседанием.