Башня. Новый Ковчег 3

Рябинин, до этого мрачно молчавший, погружённый в какие-то свои думы, вышел из спячки, нехотя кивнул и снова потерял интерес к происходящему.

Чёрт, понабрали непонятно кого, разозлился Величко. Рябинин этот… куда ему до Алексея Игнатьевича, тот всю Башню со своими вояками в ежовых рукавицах держал, а тут… Куда ни кинь, опереться не на кого. С кем работать-то? Богданов? Этот вообще, кажется, глуп и даже не может этого скрыть. Достойная замена Литвинову, ничего не скажешь. Руфимов — тот просто открыто тяготится своей новой должностью, у него на лице написано, что дай ему волю, рванёт обратно на станцию и носа наверх не покажет — увлечённость и преданность своему делу главы энергетического сектора ни для кого не была секретом.

Нет, Величко где-то понимал, почему так вышло. Савельеву в предусмотрительности было не отказать. Такими как Руфимов, Богданов, Рябинин управлять легче лёгкого. Но всё это работало, только пока во главе Совета сидел он, Павел Григорьевич Савельев, вникавший во все проблемы, работавший с утра до вечера. Только нельзя всё было замыкать на одном человеке. Или почти всё. Вот нет теперь Савельева — и что? Всё трещит по швам и того и гляди рухнет.

— А вы что, Олег Станиславович, сомневаетесь в подлинности подписи? — ехидно спросил Богданов.

— Я во всём сомневаюсь, — буркнул Мельников.

— У вас доказательства какие-то есть? — продолжил Богданов ещё более ехидным тоном.

— Есть, нет — какая разница, — снова взвился Мельников. — Даже если подпись настоящая, даже если Савельев рехнулся и решил всё пустить коту под хвост. Почему мы сейчас-то должны следовать этому бюджету? Когда Савельев погиб?

— Но другого бюджета нет, — попытался возразить Ставицкий, но был прерван Мельниковым.

— Значит, надо сделать! — отрезал он. — Я не понимаю, почему мы должны подчиняться человеку, который уже мёртв? Мы тут вообще, зачем сидим?

Ох уж эти молодые, снова мысленно вздохнул Величко и наконец-то заговорил.

— Вы действительно не понимаете, Олег Станиславович, — чуть снисходительно заявил он, с удовлетворением замечая, что при звуке его голоса все как бы подобрались, стали прислушиваться. Всё-таки авторитет и опыт — великая вещь.

— Что я не понимаю? Что из-за какой-то бумажки непонятного происхождения…

— Всё не так просто, — Величко не дослушал, обернулся к главе юридического сектора, красивой, ухоженной блондинке, отметив про себя, что вот и эта женщина появилась в их Совете совсем недавно, ещё один человек Савельева, хотя, надо признаться, тут Павел Григорьевич сделал правильный выбор. — Анжелика Юрьевна, будьте добры, поясните, если кто тут ещё не в курсе. Я всех попрошу послушать.

Величко подумал, что не удержался, всё-таки взял на себя роль учителя.

— Дело в том, — с готовностью заговорила Анжелика Юрьевна, заправляя за ухо белокурую, выбившуюся из прически прядку. — Что формально Павел Григорьевич жив, и значит он всё ещё юридически считается Главой Совета.

— То есть, как это жив? — хохотнул Богданов. — Смеётесь, что ли, Анжелика Юрьевна? Его же убили.

— Официально он считается пропавшим без вести, потому что тело не найдено, — терпеливо пояснила Анжелика Юрьевна. — По закону только через месяц, если не будет иной информации, мы сможем признать его погибшим и вот тогда уже назначить нового Главу Совета. А до этого мы обязаны ещё месяц подчиняться всем тем распоряжениям, которые оставил Савельев.

— Месяц! — простонал Руфимов так громко, что все присутствующие обернулись к нему. — Целый месяц! Это невозможно!

— Что невозможно? — поинтересовался Величко, но Руфимов прикусил губу, отвёл взгляд и, кажется, ушёл в свои мысли.

— Нет, ну это чёрт знает, что такое! — снова вылез Богданов. — У нас что, какие-то глупые формальности важнее, чем…

— Дмитрий Владимирович, как вы можете такое говорить? — Анжелика Юрьевна вскинула на Богданова большие синие глаза и покачала головой. — Вы же глава административного сектора, должны понимать, что без этих формальностей не будет порядка.

— Да вы с ума сошли? — Мельников даже приподнялся со своего стула. — У вас там бумажки какие-то, у вас, Сергей Анатольевич, — он кивнул в сторону Ставицкого. — цифры и графики, у вас, Константин Георгиевич, — он упрямо посмотрел на Величко. — оборудование и машины. А у меня люди! Живые люди, которые нуждаются в помощи. Вы что, им предлагаете месяц обождать? Не болеть? Так, да?

Он медленно обвёл глазами каждого присутствующего.

— Мне всё это тоже не нравится, — ответил Величко, кажется, единственный выдержавший прямой взгляд Мельникова. — Но, к сожалению, Анжелика Юрьевна права. Существует определённый порядок, и если мы первые начнём его нарушать, как нам захочется, то всё очень быстро скатится в хаос. Вы этого хотите?

Судя по лицу Мельникова, плевать ему было на хаос, он думал сейчас только о своих больницах, которым совершенно безбожно урезали финансирование этим новым бюджетом. Думал об умирающих людях. И готов был спасать их любой ценой.

Вот в этом-то и есть наша беда, подумал Величко, не спеша оглядывая притихших членов Совета. Именно в этом — у нас тут полно специалистов во всех областях и ни одного управленца. Способного посмотреть на проблему масштабно, а не с высоты исключительно своей колокольни. Вот ведь неглупый же мужик Мельников. Совсем неглупый. А дальше своего сектора не видит и видеть не хочет. Подайте ему финансирование, а там — хоть трава не расти.

Он вспомнил, как совсем недавно, когда Савельев ещё не занял место Главы Совета, и шла невидимая борьба между ним и Борисом Литвиновым, и в этой борьбе каждый набирал сторонников, ведя предварительные беседы с тем или иным членом Совета, к нему пришёл Ледовской. И они долго с ним спорили, с генералом. Как раз про это спорили. Алексей Игнатьевич обстоятельно доказывал ему, Величко, что во время кризиса всей полнотой власти должен обладать один человек. Это обеспечивает быстроту принятия решений и их эффективность. Они тогда долго дискутировали на эту тему, засидевшись в его кабинете почти до самой ночи. Ледовской был умным мужиком и спорить умел отменно: приводил аргументы, подтверждающие его точку зрения, обращался к историческим примерам — Ледовской историю знал очень неплохо, для военного и вовсе великолепно. И тогда, в ходе спора Величко и сказал Алексею Игнатьевичу, что, может, диктатура оно и неплохо в определённых обстоятельствах, но беда всех диктаторов в том, что неизбежно мельчает их окружение. Потому что сильные и умные — это конкуренция, ими управлять сложно. Проще набрать людей из своих, пусть не самых лучших, зато самых удобных. И вот сейчас ему приходилось воочию наблюдать подтверждение своей правоты. Вместо властного и умного Литвинова — полный придурок Богданов, вместо самого железного генерала — его мелкая сошка Рябинин, вместо финансового гения Кашина — Ставицкий…

Словно подслушав, что Величко думает именно о нём, Ставицкий заговорил, по своему обыкновению смущаясь и нервно теребя папку с документами, лежащую перед ним.

— Но ведь Павел Григорьевич не просто так подписал этот бюджет. Наверняка у него на это были свои резоны. По сути, ничего невыполнимого там нет. Ну, подрезали немного сектор здравоохранения, да и прочие тоже…

— Это вы называете немного? — холодно осведомился Мельников.

— Но…

Ставицкий окончательно смутился. А Величко теперь не отрываясь смотрел на него. А ведь когда Савельев протащил сюда своего двоюродного братца вместо внезапно скончавшегося Кашина, Величко посчитал, что это решение как раз из той самой оперы — теперь в Совет будут набирать не профессионалов со способностями к управлению, а хватать кого ни попадя по принципу «свой-чужой». Ничем другим кроме родства повышение Ставицкого Константин Георгиевич объяснить не мог. Но после того, что он узнал вчера, Величко стал сомневаться. И теперь внимательно смотрел на смущённого и мямлящего Сергея Ставицкого, отмечая каждую мелочь. И временами ему казалось, что не так всё просто с этим заикающимся от волнения кузеном Павла Григорьевича. А временами, напротив, никак не мог поверить в то, что Ставицкий на самом деле ведёт свою игру, а значит, является холодным, расчётливым, хитрым… Да и доказательств никаких нет. И мальчик тот мог перепутать, да и вдова тоже — мало ли что взбредёт в голову женщине, чтобы обелить своего мужа, того самого повесившегося инженера Барташова.

***

— Константин Георгиевич, я ничего не мог поделать, правда…

Лицо Славы Дорохова выражало непривычное замешательство — такое Величко видел впервые. Его личный помощник был смышлёным и расторопным, не страдал излишней сентиментальностью, дела вёл умело и жёстко, и потому видеть растерянность в его глазах было немного непривычно.

— Ну не драться же я с ней должен был? — Слава развёл руками. — Не представляю, как вообще ей удалось проникнуть наверх, пройти охрану, военных…