Башня. Новый Ковчег 4

Маруся фыркнула:

— Какой родственник? Мало ли Савельевых? Придумаешь, тоже…

И действительно — какой он ей родственник? Их ничего не связывает, подумаешь, брат по отцу. Это ничего не значит. По сути — совсем чужой человек. Но где-то внутри кольнуло: надо же, она теперь сестра члена Совета. Интересно бы посмотреть на этого Павла Григорьевича. Так, из чистого любопытства. Похож он на отца или нет? Скорее всего нет, во всяком случае ей почему-то так хотелось думать.

Отца своего Маруся почти не помнила. Остались какие-то смутные воспоминания из далёкого детства, больше на уровне ощущений и фантазий, сотканных из маминых рассказов. Приходил большой мужчина, брал её на руки, и маленькой Марусе становилось тепло и радостно. И ещё — она чувствовала себя защищённой и очень любимой. Она прижималась к нему, зарывалась мордашкой в его широкие плечи. Плечи Маруся почему-то помнила, а вот лицо… лицо сохранилось только на фотографиях. Одну, самую любимую (мама говорила, что это последняя фотография отца) Маруся всё детство и юность держала на тумбочке возле кровати. Мужчина, смотревший на неё с этой фотографии, был уже не молод, да и красивым его назвать было трудно, но для маленькой Маруси он всё равно был самым лучшим человеком на свете.

Она часто забиралась к маме на колени, брала в руки эту фотографию в простой пластиковой рамке и просила рассказать об отце. И мама рассказывала.

Её рассказы не отличались разнообразием (сейчас Маруся понимала почему — её родителям было отведено не сильно много времени, чтобы их совместная история обросла деталями, стала богатой и выпуклой), но для маленькой Маруси это не имело большого значения. Гораздо важнее было другое: когда мама говорила про отца, про своего Гришу, она менялась, в ней загорался свет, словно кто-то включал внутри лампочку, и от мамы шло сияние и тепло, которое окутывало Марусю, как мягкий воздушный плед.

— Он очень любил нас. И особенно тебя, Маруся, — мама улыбалась и ласково убирала выбившуюся из косички прядку Марусе за ухо. — Он не мог часто приходить, а когда выкраивал минутку, бывало, что ты уже спала. И он очень расстраивался. Подходил к твоей кроватке и подолгу смотрел на тебя…

— А почему он не мог часто приходить? — каждый раз спрашивала Маруся, хотя прекрасно знала ответ. Но ей почему-то было очень важно слышать это от матери.

— Потому что у него была работа. Очень важная работа. А ещё у него была другая семья. Так уж получилось.

Мама вздыхала. Марусе нравилось, что мама говорит с ней как со взрослой. Хотя многого она тогда не понимала, и что означало это выражение «другая семья», до Маруси дошло, только когда она сама стала взрослой. В общем-то, другой семьей, скорее были они с мамой. А настоящей семьей её отца была какая-то непонятная Марусе женщина, Елена Арсеньевна, и мальчик Паша, её брат.

— У него были непростые отношения с женой, — говорила мама. — Сложные отношения. Она же была из очень влиятельной семьи, эта Елена. В общем, так бывает, Марусенька. К сожалению, бывает.

При упоминании этой Елены, мама всегда темнела лицом и старалась перевести разговор в другую сторону. Чувствовалось, что её это тяготит, но, тем не менее, мама ничего от Маруси не скрывала, потому что — чего скрывать? И так бы нашлись доброхоты, которые бы рассказали.

— А почему папа не мог уйти от этой Елены? Почему? — теребивала Маруся маму, с непосредственным детским эгоизмом не замечая того, что разговор был маме не слишком приятен. Больше Марусю волновала эта Елена, которая представлялась почему-то злой ведьмой, околдовавшей папу — худой, с длинным крючковатым носом и в остром колпаке, как на картинке из детской книжки. — Взял бы, да и ушёл! — Маруся решительно стукала кулачком по подлокотнику кресла. — Если ему так было с ней плохо.

— Иногда, Марусенька, так просто не уйдёшь, — качала головой мама. — Да и не мог он уйти, не мог оставить своего сына. А он его очень любил. Очень.

— Больше чем меня? — ревниво вскидывалась Маруся, смешно выпячивая нижнюю губу.

— Ну что ты, Марусенька. Больше, чем тебя папа никого не любил. Это просто невозможно, — мама улыбалась и прижимала Марусю к себе.

— Ну и ушёл бы тогда жить к нам, раз так любил! — не сдавалась Маруся. — А к этому Пашке дурацкому ходил бы в гости.

Мама смеялась.

— Если бы всё было так просто, Марусенька. Но он хотел, правда, очень хотел. Мы ждали, когда Паша вырастет, и Гриша бы тогда всё ему объяснил. И стал бы жить с нами. Он действительно очень этого хотел. И так бы обязательно было. Всего-то ничего надо было потерпеть. Просто, он немножко не успел.

На мамины глаза набегали слёзы, и Маруся очень злилась, что всё получилось не так, как хотели её папа и мама. Она не желала понимать всех этих взрослых сложностей — ей тогда казалось, что всё должно быть просто. Есть мама, есть папа и она, Маруся. И они должны были все жить вместе. При чём тут какая-то страшная ведьма Елена Арсеньевна и непонятный Пашка. Этого Пашку Маруся недолюбливала. Ведь это из-за него папа не мог быть с ней.

Маруся торопливо ела суп, не поднимая глаз на маму, которая села за стол напротив неё и теперь смотрела на дочь с ласковой улыбкой.

— Не торопись ты, торопыжка, — наконец, проговорила она. — Возьми хлеб. Вон худющая какая стала, небось забываешь в столовую забегать, всё бегаешь с подружками да с мальчиками.

— Мам, ну какие мальчики! Нужны они мне! Тоже мне, радость большая. Дураки они все. Некогда мне с мальчиками бегать, — проговорила Маруся, недовольно взглянув на мать.

— Так уж и все дураки? — в маминых глазах забегали смешинки. — А как же Андрюша Попов? Он же тебе нравился в школе.

— Андрюша и есть самый большой дурак, — припечатала Маруся. — Знаешь, что он мне сказал неделю назад? Что девчонки не могут быть инженерами, настоящими инженерами. Потому что они глупые, и у них мозги по-другому устроены. А у самого по физике всегда тройки были. И по математике тоже. Дурак!

— Дурак, — согласилась мама. — Ну и бог с ним, с Андрюшей, другого себе найдёшь. Вон ты какая у меня красавица выросла.