Башня. Новый Ковчег 6

Дверь стала приоткрываться. Мария Григорьева продолжала что-то гневно говорить, но Кир уже не вникал в смысл слов. Его живое воображение тут же нарисовало сцену, где ему, как обычно, отводилась роль последнего дурака, и ноги сами понесли его к шкафу. Кир быстро открыл створку, бесшумно просочился внутрь и затаился между развешенной одеждой, прижавшись к стенке и стараясь не дышать.

— …значит, вот так это выглядит? Значит, я тебя преследую? Что ж… понял, не дурак, больше не подойду, не волнуйся. Докучать не буду!

— Очень буду вам признательна, Борис Андреевич!

Хлопок закрываемой двери. Тихие шаги. Они поссорились, и Литвинов ушёл — догадался Кир. А ему что теперь делать? Выскочить из шкафа с криком «сюрприз!»? Поняв, что снова загнал себя в идиотское положение — хуже некуда, Кир не придумал ничего лучше, чем затаиться.

Маруся тем временем, судя по звукам, присела на кровать, и Киру даже показалось, что она то ли вздохнула, то ли всхлипнула. Потом он снова услышал шаги, звук наливающейся воды.

А если ей сейчас понадобится что-то в шкафу, запоздало подумал Кир. Переодеться, например. Он даже не мог представить, как она отреагирует на его появление. Будет орать и ругаться, как непременно сделал бы её брат? Или начнёт издеваться и насмешничать, как Литвинов? Кир не знал, что хуже.

Пока он размышлял, опять раздались шаги, а потом до Кира донёсся стук закрывшейся двери и звук запираемого замка. Маруся ушла.

Выждав несколько томительных секунд, Кир осторожно приоткрыл шкаф, убедился, что комната пуста, вылез на свет божий, всё ещё не веря, что так легко отделался, быстро подошел к двери. И тут до него дошло.

Звук запираемого замка!

Его заперли!

Маруся заперла его в комнате!

Всё ещё не в силах поверить в такой поворот, Кир взялся за ручку, попытался выйти. Идиот, какой же он идиот. Записной придурок, угодивший в очередную ловушку. Он даже объяснить никому толком ничего не сможет, ни Марусе, ни всепонимающему и всепрощающему Гоше, а уж если до Савельева дойдёт…

Кир нервно задёргал ручку, с силой навалился плечом на дверь — бесполезно. Пластик был очень прочным, сделано на совесть, что и говорить. Кирилл в изнеможении опустился на корточки, прислонился спиной к запертой двери и от безысходности несколько раз с силой ткнулся затылком. Где-то на задворках сознания опять всплыла мысль про Гошу Васильева. Гоша проснётся, увидит, что его нет, может, забеспокоится. Может…

Сидеть было неудобно, сзади как будто что-то давило, мешало, какая-то вещь в заднем кармане тесных брюк. Кир встал, сунул руку в карман и выудил ключ. Оторопело посмотрел на него, потом, машинально похлопав себя по груди, полез в нагрудный карман рубашки. Теперь он держал в руках два ключа — оба ключа от их с Гошей комнаты, — и чувствовал, как к горлу подступает нервный смех.

Здравствуйте, разрешите представиться. Я — Кирилл Шорохов. Моё второе имя — умственно отсталый идиот.

Кир застонал и крепко сжал руки в кулаки, чувствуя, как больно впиваются в забинтованные ладони острые бородки ключей.

Глава 2. Оленька Рябинина

Оля Рябинина опаздывала.

Вина в этом лежала целиком и полностью на новой горничной, которую мама наняла неделю назад. Эта дурёха вечно всё путала. Вот и сегодня: костюм был не готов, вернее, готов, но не тот — вместо строгого тёмно-серого, выгодно подчёркивающего Оленькину талию, в гардеробной её ждал чёрный брючный костюм, который стройнил, но был уж очень заурядным, Оля в нём походила на училку начальных классов, не хватало только очков и унылого пучка на голове. Дело, конечно, могли спасти замшевые туфли с элегантной серебряной пряжкой, но они были отданы в чистку. Если бы Олиным гардеробом занималась Нина, старшая горничная, ничего бы этого не было, но Нину мама прочно прибрала к своим рукам, а Оленьке досталась эта, как там её… Олеся, Оксана — имя новой горничной никак не хотело держаться в памяти.

Оля вспомнила нервные утренние сборы и поморщилась. Чёрный костюм был с негодованием отвергнут — я вам, что, на похороны иду? — равно как и идиотский зелёный, и придурочный розовый — ты мне ещё жёлтый предложи, дура! — и Оленька в итоге чуть не разрыдалась, но дело спасла Нина. Она появилась внезапно, словно выросла из-под земли, выгнала эту Олесю-Оксану, и буквально через пятнадцать минут на Оленьке было надето премиленькое жемчужно-серое платье с чуть присборенными рукавами и пышной юбкой.

— Идеальный наряд для первого рабочего дня в приёмной министра административного сектора, — Нина сухо улыбнулась, копируя мамину улыбку. — И намного лучше того тёмно-серого костюма.

Оленька, крутясь перед зеркалом, теперь и сама это видела — лучше, намного лучше, и как она сама не додумалась выбрать это платье…

Олины каблучки звонко стучали по полу, отскакивая весёлым эхом, и сама Оля, уже позабыв о досадном утреннем недоразумении, улыбалась безоблачной улыбкой. То, что она опоздает, её не сильно волновало: разве кто-то посмеет с казать ей хоть слово, ей, без пяти минут первой леди.

Первая леди.

Мама сказала, что раньше так называли жён правителей государств, и Оля, немного поразмыслив, решила, что это звучит не только красиво, но и величественно. Первая. Она — первая. А все остальные — вторые: и Маркова, которая сейчас начнёт строить из себя её начальницу, и бывшая подружка Вера Ледовская, и липовая принцесса Ника Савельева, и красавица Анжелика Бельская, и даже мама. Все они вторые. Всегда вторые. После неё, Ольги Андреевой, первой леди, жены Верховного правителя.

До исполнения мечты оставалось совсем чуть-чуть, каких-то три недели. Мама настояла на том, что надо дождаться совершеннолетия, и Сергей Анатольевич, задумчиво покивав головой, согласился. Оля, конечно, подозревала, что дело тут совсем не в морали (да и кому она сдалась, эта мораль), — просто мама, помешанная на безупречности и на желании произвести на всех небывалое впечатление, катастрофически не успевала со свадебными приготовлениями. Она и сегодня убежала ни свет ни заря: то ли в очередной раз согласовывать меню в ресторане, то ли к декоратору и дизайнеру — маме категорически не нравился цвет стен в малом зале, где планировалось проводить церемонию бракосочетания, они плохо гармонировали с цветом платья невесты.

Платье. Оленька блаженно зажмурилась.

Если бы её бывшие подружки, Вера с Никой, видели это платье, они бы удавились от зависти, потому что не удавиться было нельзя (Оля, как и любой другой человек, охотно примеривала на других свои собственные чувства и эмоции). Описать это платье было невозможно, все слова меркли перед сверкающим произведением искусства, коим этот наряд безусловно и являлся. После мучительно-долгих примерок, — а иногда приходилось выстаивать перед портнихами (их было трое, трое тех, кто трудились над созданием этого шедевра) по полчаса и даже больше — Оленька утешала себя картинами предстоящей свадебной церемонии. Вот она появляется в малом зале, укутанная лёгкой дымкой фаты. Отец торжественно и строго ведет её к жениху, и они шествуют по красной дорожке (нет, не красной, дорожка будет голубой с едва заметными серебристыми звёздами), мимо гостей, склонившихся в подобострастном поклоне, которые хотят, но не могут скрыть свои завистливые взгляды, и лёгкий шепот восхищения веером раскидывается над ними.