Башня. Новый Ковчег

— Саш, я ведь сначала не поверила этой Анне, — Ника смотрела перед собой, уткнувшись взглядом в облезлую серую стену. — Просто невозможно поверить, когда тебе говорят такое. Но папа… я же его спросила потом… папа всё подтвердил. Господи! Зачем она только пришла к нам!

В голосе Ники сквозило неприкрытое отчаяние, боль и злость. Эта женщина, Анна, назвавшаяся её тётей, перевернула Никин мир. Сашка видел, чувствовал это по полным смятения словам девушки, хотя и не понимал в полной мере её удивления. Да, Савельев был одним из тех, кто принимал закон об эвтаназии, тоже мне новость. Он же член Совета, и было бы странно, если бы он не приложил к этому руку. А сам закон… им с детства внушали, что эта мера — единственная, которая спасла их мир от неминуемой катастрофы. Да, жителям Башни приходится платить жизнью больных и стариков, и ты сам живёшь, только пока приносишь пользу. Жестоко? Да. Справедливо? Ну, может, и не очень, но где вы вообще видели ту справедливость? Внизу, где жила семья Сашки, хорошо помнили голод тех лет, до принятия закона, в воспоминаниях взрослых нет-нет, да и проскальзывало это, поэтому сам Сашка особого диссонанса и дискомфорта не испытывал. Разумеется, люди болели и старились, и случались трагедии. Но трагедии, они постоянно случаются, и лучше… лучше об этом не думать. Так проще. Сашка был уверен, что так — проще.

На самом деле в рассказе Ники, точнее, в поведении её отца его смущало другое.

По мнению Сашки, у Павла Григорьевича была возможность спасти своего сына. Он же не какой-нибудь слесарь с нижнего уровня, в его руках — власть. Что он, не мог найти для себя лазейку? Мог, конечно. Даже проработав совсем немного на Антона, Сашка видел, как легко и просто открываются, казалось бы, самые неприступные двери. А ведь Антон, в отличие от Никиного отца, даже не был членом Совета. И Никин отец тоже мог. Мог бы. И тогда не было бы всего этого. Жил бы себе спокойно с Никой, с больным сыном и женой. Никто бы и слова ему поперёк не сказал. И жена бы его с катушек не слетела и не покончила с собой. По телу Сашки пробежала холодной струйкой нехорошая дрожь.

— Папа сказал… он сказал, что так было правильно, — Ника словно прочитала Сашкины мысли. — Что закон един для всех. И что мама тоже должна была это понять… а она…

Ника запнулась, её как будто разрывало на части.

— Получается, что папа прав? Да, Саш, он же прав? Но… и всё равно… это ж мама моя…

Она замолчала и с отчаянной надеждой посмотрела ему в глаза. И Сашка вдруг понял, какой ответ она ждёт от него. Какие слова надо произнести. И совсем неважно, что он сам про это думает. Он притянул Нику к себе, развернул и твёрдо сказал:

— Конечно, твой отец прав. Ну же, Ника. Ты и сама это знаешь. Закон един для всех.

Продолжать дальше этот неловкий разговор не хотелось. Он наклонился к ней, ощутил её жаркое дыхание, осторожно коснулся своими губами её губ. Провёл рукой по телу девушки, чуть задержавшись на маленькой упругой груди. Она не ответила, но и не отстранилась.

С другими девчонками было проще. Опыта у Сашки было немного, но кое-какой всё же водился. Наглости и самоуверенности ему не хватало, это факт, но, чтобы получить своё, совсем не обязательно всегда идти напролом и демонстрировать желание залезть кому-то под блузку или в трусы. Хотя желание как раз-таки было. Причём очень сильное.

Ника сводила его с ума. Её волосы, кожа, запах. Тонкие пальцы, которыми она касалась его рук и лица. Губы, горячие, слегка шершавые, сладкие.

Дальше поцелуев дело не заходило. Вечерами, пока Павла Григорьевича не было дома, они валялись на кровати в её комнате. Волнующая и опасная близость. Но каждый раз, когда Сашка пытался пойти чуть дальше, она напрягалась. Не отталкивала, нет, просто замирала и тихонько говорила:

— Ну, Саша.

И было непонятно, то ли она подбадривает его, то ли просит ещё немного подождать.

После таких встреч у него всё болело. Ныло в паху, самоудовлетворение не приносило желанного облегчения.

По утрам на работе он, невыспавшийся, растерзанный и злой, чувствовал на себе весёлый взгляд Антона. Тот безошибочно угадывал истинное положение дел.

— Да-а, парень, — за показным сочувствием начальника звучала неприкрытая насмешка. — Не жалеет тебя твоя девушка.

И, наклонившись, по-отечески положив руку Сашке на плечо, шептал на ухо:

— Давай адресок один дам, а? Берёт недорого, а обслужит по первому классу, — он сладко цокал языком.

Сашка краснел, сидел, выпрямив спину, не смея сбросить руку Антона со своего плеча.

— Мне не надо.

— Ну не надо, так не надо, — смеялся Антон, в примирительном жесте вскидывая перед собой ладони.

По-прежнему не отрывая своих губ от губ Ники, Сашка мягко, но в то же время сильно, поддерживая девушку за спину, опрокинул её на неразобранную кровать. Навалился всем телом, подминая под себя, словно пытаясь взять реванш за все предыдущие месяцы.

— Саша, — Ника попыталась высвободиться, но как-то вяло. Эмоции пережитого непростого дня, казалось, выжали из неё все соки, так, что сил сопротивляться не осталось. А, может, она не очень-то и стремилась. Сашке хотелось думать, что это так. Кажется, она сказала ещё что-то, но он не слышал. В висках бешено стучало, в голове было пусто и звонко. Левой рукой он неловко возился с пуговицей на её брюках, пуговица не поддавалась, никак не хотела поддаваться. Не выдержав, он с силой дёрнул пояс на себя. Треск рвущейся ткани и дробный цокот отлетевшей на бетонный пол пуговицы, чёртовой непокорной пуговицы эхом прошёлся по комнате. Сашка почувствовал, что его сейчас разорвёт.

Ника сдавленно вскрикнула лишь в самый первый, самый болезненный раз, инстинктивно вцепившись ему в плечи, а потом как-то обмякла и лишь жалобно всхлипывала с каждым толчком.

Когда он наконец кончил и, тяжело дыша, перекатился на спину, она отвернулась от него, подтянув острые коленки к подбородку, и замерла. Молчание было дурацким и неловким. Сашка понимал, что надо что-то сказать. Но что? Что вообще говорят в таких случаях?

— Ника, — он повернулся, уткнулся носом в упругие завитки волос на её затылке, тихо повторил. — Ника.

И добавил:

— Я тебя люблю.

Он даже сам почти верил в это. Именно сейчас — верил. А она… она словно ждала этих слов. Не повернулась, нет — просто прижалась к нему, отчего его снова бросило в жар.

— Сашка, — пробормотала она. — Саш. Получается, что мы теперь вместе? По-настоящему вместе? Навсегда-навсегда?

— Конечно, навсегда, глупенькая.

И опять он ни на секунду не усомнился в правдивости сказанных слов.

Глава 16

Глава 16. Ника

Бывают дни, которые начинаются скучно и неторопливо, и так же скучно и неторопливо текут, медленно, сонно, неповоротливо, и, кажется, нет такому дню ни конца и ни края. И в этой иллюзорной бесконечности нет ничего плохого или хорошего, просто ещё один день в копилку других, таких же обыденных и скучных, из которых, собственно, и состоит канва человеческой жизни — суровый и серый холст, где крупными мазками кто-то рисует твою судьбу.

Сегодня был именно такой день. Он плавно плыл по полупустым коридорам работающей Башни, впитывал в себя уютный смех дяди Миши на КПП, ленивые переклички уборщиц, скрип детских качелей, сердитую Веру и обрывки Никиных мыслей, а потом, словно, оттолкнувшись от чего-то, понёсся вперед, стремительно набирая обороты. И удивительно, сколько всего может вместить в себя один короткий день.

Ещё каких-то пару часов назад Ника пришла к Сашке, расстроенная и сбитая с толку, пришла даже не в надежде, что он как-то поможет (потому что чем бы он мог ей помочь), нет, она просто пришла, испытывая наивную детскую потребность разделить с кем-то своё горе, переложить на кого-то груз внезапно свалившихся на неё знаний. Совершенно ненужных ей знаний, которые мешали и тяготили.

Но то, что произошло, что случилось потом… это только всё усложнило.

Они оба чувствовали себя неловко. Она отводила от него глаза и старательно куталась в одеяло, а он пытался скрыть свою растерянность за суетливыми движениями. Проводил ладонью по её волосам, пытался заправить за ухо непослушную прядку, которая то и дело выскакивала обратно тугим солнечным колечком. Спрашивал: