Башня

Легче оказалось заплакать.

Что она и сделала. Марина крепко обхватила Валерика и прижала к себе, машинально подумав, как было бы хорошо, если бы он был таким же маленьким, красным, со сморщенной кожей, как тогда, когда родился.

Она бы засунула его обратно, в утробу, и тогда наверняка смогла бы защитить сына, спасти от этого злобного и грозного мира, от этой судьбы — людоедки с окровавленными клыками, чьи подарки, перевязанные алой ленточкой, всегда таят в себе что-то недоброе.

Что-то, что рано или поздно тебя убивает…

Кстин отыскал глазами указатель с надписью «МКАД — Запад» и свернул под стрелку.

МКАД — не самая удобная дорога для мотоциклиста, по крайней мере, для мотоциклиста, который едет на «ИЖ-Планете 5». Он забился во второй ряд, считая справа, и дал полный газ.

Двигатель натужно тарахтел — от «двухтактника» ничего другого ожидать не приходилось, — но он упорно работал и нес хозяина вперед.

«Суббота… Вчера… Всего лишь вчера — и так давно. „Я тебя люблю“, — вот что я должен был сказать. И не сказал. Почему? Наверное, я боялся, что она рассмеется. И может быть, это было бы правильно — с ее стороны. Где она, эта граница между „вы мне нравитесь“ и „я тебя люблю“? Где она проходит и в чем она заключается? В дрожании рук и в томительном сосании под ложечкой? Или в том, что ни о чем другом думать не можешь — все время пытаешься представить себе лицо, запах, жесты, движения, голос?

А она бы и рассмеялась. Ну может, не прямо в глаза, тихо улыбнулась бы — холодной и немного отдаляющей улыбкой, но… Что угодно — только не эта улыбка. Поэтому я и не решился. Глупо. Что плохого в том, что я ее люблю? И что плохого в том, чтобы сказать ей об этом?»

Он знал что. Самое страшное — услышать в ответ: «А я вас — нет». Или главное — любить, а остальное пусть катится ко всем чертям?

Они ехали в лифте на тридцать девятый этаж, и лотки с мороженым холодили ему руки. Он думал, что эти секунды, проведенные так близко от Марины, запомнятся ему навсегда. Он чувствовал, что вряд ли они еще когда-нибудь будут так близки, разве что опять поедут вместе в лифте.

Кстин украдкой наклонился к ней и вдохнул запах, льющийся от ее мягких волнистых волос, и аромат тела, пробивавшийся из-за воротника блузки. Ему хотелось съесть эту женщину, как аппетитную булочку, и, кажется, он нашел ответы на все свои вопросы. Да, он любит ее. Просто потому, что она женщина и ОНА — это ОНА. Других причин он не видел.

От ее запаха у него начала кружиться голова, а от ее вида… Он прижимал к животу лотки с мороженым, покрытые холодными капельками воды, и от этого на футболке появлялись влажные пятна.

В тот момент ему хотелось, чтобы Башня была бесконечной; чтобы они ехали и ехали вверх не останавливаясь.

На табло появилось число «39», и лифт замер. Марина вышла первой и направилась к двери своей квартиры. Кстин отметил, что в ее движениях сквозила какая-то нервная неловкость, но… Это было пустяком по сравнению с теми кренделями, которые выделывали его ноги. Он дрожал, как от холода, но не мог отнести это на счет трех несчастных лотков с мороженым.

«Если бы можно было наброситься на нее, срывая одежду и лаская губами каждый сантиметр ее кожи… » Если бы…

Нельзя. С ней все было по-другому. Он не мог на нее наброситься — до тех пор, пока не прочел бы в ее глазах немое разрешение. Сейчас ему хотелось только любоваться этой женщиной — и ничего более. Любоваться и обожать.

Ах да! И еще — повесить занавески на кухне.

Марина достала магнитную карточку: здесь, в Башне, они заменяли ключи. Кроме того, электронный замок служил надежной сигнализацией. Марина открыла дверь, сняла телефонную трубку, набрала «О» и сообщила дежурному на пульте, что все в порядке.

«Наверное, еще и поэтому она не побоялась меня пригласить, — подумал Кстин. — Здесь хорошая охрана».

— Пойдемте сразу на кухню, — предложил он. Марина удивленно вскинула тонкие брови. — Надо положить мороженое в холодильник, — пояснил Кстин. — И потом… Знаете, я так привык: нет работы — нет еды.

— Ну, это вовсе не обязательно… — начала Марина. — Мне, честно говоря, немного неловко… Это выглядит, будто я вас использую в личных целях…

— Ну и что? — Кстин пристально посмотрел ей в глаза. — А может быть, я именно этого и хочу — чтобы вы меня использовали… В личных целях, — немного помолчав, добавил он.

Возникла пауза. Эти неловкие паузы возникали постоянно, но, по крайней мере (и Кстина это радовало), с каждым разом они становились все короче.

Марина развела руками.

— Ну, если вы…

— Да, конечно, — перебил ее Кстин. — Я настаиваю. Как и положено мужчине.

— Считаете, что мужчина всегда должен настаивать? — Кстину показалось, что в ее глазах промелькнула какая-то настороженность.

— Разумеется. Не выпрашивать же!

— Ну, не стоит так категорично. Скажем: не выпрашивать, а просить. А?

Кстин усмехнулся.

— Нет. Только настаивать. Еще лучше — требовать.

— Может быть… Но ведь это не всегда бывает уместным. В некоторых ситуациях приходится именно просить, а не требовать.

Кстин беззаботно пожал плечами. И пожалуй, в ту минуту он еще сильнее смахивал на второгодника, не до конца расставшегося с романтическими иллюзиями о взаимоотношениях полов.

— Лучше не попадать в такие ситуации… — он ненадолго замялся. — А если уж попал, то ждать.

— Ждать чего?

— Ждать подходящего момента, когда уместно будет потребовать.

Марина поджала губы. «Мороженое и занавески, — подумала она про себя. — Других точек соприкосновения я не вижу».

Кстин снова пожал широкими плечами, но на этот раз в его движениях сквозила какая-то жалкая обреченность.

Первый раунд закончился вничью. Для него это означало — проигрыш.

(«Бойся разведенных женщин, — говорил отец. — Особенно если они с детьми. Они только кажутся легкой добычей, но на самом деле… В брошенной женщине есть что-то нехорошее… ущербное, иначе она не была бы одинокой. Рано или поздно ты поймешь это, но потеряешь время. А время — это единственное, что дает нам Господь. Только время — и ничего больше».

В последний год жизни отец выглядел похудевшим и усталым. Он часто разражался приступами мучительного кашля, и потом сплевывал в платок розовую от крови слюну.

Было еще кое-что: в этот год Кстин постоянно видел его с Библией в руках. Это казалось странным: в застойные годы отец был героем коммунистического труда, никогда не ходил в церковь и даже не был крещеным. Но сейчас он целыми днями листал потрепанную книжку карманного формата и часто одобрительно усмехался — будто читал увлекательный детектив и был очарован неожиданным поворотом сюжета. Он словно хвалил изобретательного автора.)