Басилевс

– Эта… женщина, она твоя мать? – на миг опешил Палак: только теперь он узнал бывшую наложницу отца; но тут благоразумие оставило царевича, и он в ярости воскликнул: – Тогда и ты убирайся вон, паршивый щенок! – уже и вовсе не помня себя, Палак хотел наотмашь ударить Савмака нагайкой.

Сверкнуло лезвие акинака, и Савмак коротким, но точным ударом плашмя выбил нагайку из рук брата.

Палак взбеленился. Словно обезумевший, он вырвал из ножен свой акинак и набросился на Савмака, горя желанием изрубить дерзкого подростка на куски. Но, запальчивый не менее старшего брата, сын наложницы не дрогнул – взвизгнув, как рысь, он вихрем закружил вокруг наследника престола, нанося пусть недостаточно сильные, но коварные и точные удары.

На шум драки сбежались рабы-сыровары, служанки и наложницы царя, вытряхивавшие неподалеку ковры. Бедная Сария несколько раз порывалась броситься под меч Палака, чтобы грудью защитить свое дитя от неминуемой, как ей казалось, гибели, но ее удерживали подруги-служанки. Кто-то из них побежал позвать стражу – разнять сцепившихся в поединке братьев не было никакой возможности. Телохранителю, было сунувшемуся на помощь Палаку, его повелитель едва не выбил зубы сильным ударом кулака – царевич хотел сам расправиться со строптивцем. Но в Савмака словно вселился дух бога войны Вайу: он рубился, как заправский воин, и временами Палаку приходилось переходить в защиту, чтобы спасти свою жизнь от разящих выпадов.

– Остановитесь… – это было сказано негромко, но внушительно, голосом, привыкшим повелевать; казалось, что где-то рядом тихо пророкотал гром.

Окружавшие драчунов низко склонили головы – никто не заметил, как подъехал на невысокой мохноногой кобылке сам царь. На плечи у него был накинут плащ-гиматий пурпурного цвета, а длинные вьющиеся волосы с обильной сединой схватывала на лбу красная лента, шитая золотом.

Братья опустили акинаки. Они стояли перед отцом потупившись, с напускным смирением, но в душе каждого бушевал огонь ненависти.

– Идите за мной… – царь тронул поводья.

По дороге он приказал двум телохранителям, сопровождавшим его всегда и везде:

– Пусть мои сыновья, не мешкая, соберутся в парадной зале дворца.

В зале, довольно обширном помещении с высокими расписными потолками, было прохладно. На свежепобеленных стенах висели ковры, дорогое оружие и доспехи. Ковры устилали и пол. В центре стоял круглый очаг из глины; его окружали шестнадцать резных деревянных стояков, поддерживающих конусообразное перекрытие с отверстием для дыма. В очаге неярко тлели древесные угли, к которым примешивали ароматные травы. Это был алтарь покровительницы царского рода, матери всего живого, Великой Табити.

Царь Склиур суровым взглядом обвел стоящих перед ним сыновей. Уже извещенные о случившемся, они не смели от стыда поднять головы. Смертельный поединок между братьями у скифов считался большим грехом, и они с трепетом ждали решения отца.

Впереди, рядом, стояли Зальмоксис и Палак. Старший сын царя, как всегда был угрюм и невозмутим. И только временами в его черных, глубоко посаженных глазах мелькали искорки затаенного злорадства – непомерный гонор и заносчивость наследника престола вызывали в его душе неприязнь. Изредка он поглядывал на трепещущего Савмака, и тогда в его густой бороде проскальзывало подобие улыбки.

Красный, как вареный рак, соправитель и наследник Скилура нервно покусывал губы, мысленно бичуя себя за непозволительную в его положении несдержанность. Он ощущал глухое недовольство братьев – многие были сыновьями наложниц и из-за этого более благосклонно относились к Савмаку, нежели к нему, – и пытался подавить клокочущую в груди бессильную ярость.

– Из родников берут начало ручьи, затем сливающиеся в полноводные реки, – Скилур начал говорить медленно и тихо. – Родник можно забросать камнями, забить глиной, и ручей иссякнет. Но попробуйте таким образом остановить и высушить Борисфен! – он подошел к стене зала и снял с крюка набитый стрелами горит [221] , богато украшенный золотыми чеканными пластинами. – Возьмите… – царь вручил по одной стреле Зальмоксису, Палаку и еще нескольким сыновьям. – Ты тоже… – подозвал и бледного от страха Савмака. – А теперь – сломайте!

Note 221

Горит – футляр для лука и стрел.

Недоумевающий Зальмоксис сжал своей широкой, в мозолях от меча, ладонью тоненькое древко, и оно тут же с сухим треском сломалось. Какой-то миг поколебавшись, разломал стрелу и Палак, а за ним и остальные.

– Как видите, легко и просто, – Скилур достал из горита пучок стрел и подал Палаку. – Попробуй теперь поломать.

Палак, все еще не понимая к чему клонит отец, запыхтел над пучком стрел.

– Не получается? – спросил царь. – Передай Зальмоксису.

Но старший сын, несмотря на свою медвежью силу, тоже не сумел справиться с заданием отца. Не смогли сломать стрелы и остальные сыновья – Скилур вручал пучок каждому, в том числе и Савмаку.

– Сыны мои, – голос Скилура дрогнул. – Не за горами тот день, когда наш прародитель Таргитай призовет меня в заоблачные выси, в земли, где никогда не бывает зимы и вечнозеленая трава сочна и ароматна, как молоко молодой кобылицы. На вас оставлю государство, моими великими трудами сотворенное. Много врагов окружает нас. Языги и аорсы уже захватили наши исконные земли на берегах Борисфена. Меоты заключили с ними союз, и теперь воды Темарунды [222] для нас враждебны. Эллины закрыли нам выход к Понту Евксинскому, все самые удобные и защищенные гавани в их руках. Зерно преет в зерновых ямах, потому что единственный морской путь наших торговых караванов из Ольвии оседлали пираты-сатархи. Как быть дальше? Где найти такие силы, такое оружие, которое способно разрубить аркан, уже стягивающий нашу шею? Где, я вас спрашиваю?!

Note 222

Темарунда – «мать-море»; скифо-сарматское название Азовского моря.

Сыновья молчали в глубокой задумчивости. Царь поднял над головой пучок стрел.

– Вот оно, это оружие! Вот наша сила – единство и сплоченность! И пример в этом должны подавать вы, мои сыновья. Поодиночке вас сломает каждый, но когда вы вместе – никто и никогда.

Скилур подошел к алтарю, разгреб маленькой бронзовой лопаточкой угли, подбросил в огонь мелко нарубленных душистых трав. Взяв со столика у стены ритон из электра в виде бычьей головы, наполнил его вином, брызнул немного на угли, отпил глоток сам.

– Клянитесь, – показал на алтарь, – именем Священной и Великой Табити, что никогда не поднимите оружие друг против друга. Что мысли ваши и дела будут сливаться, как ручьи в одну реку, принося благо нашему государству. И пусть на голову преступившего эту клятву падет гнев богов. Клянитесь!

Сыновья по одному подходили к очагу-алтарю и, положив правую руку на обожженную глину, произносили слова клятвы. Испив глоток вина из ритона, каждый из них торопился уступить место следующему.

Скилур остановил свой суровый взгляд на виновниках нынешних событий.

– Подойдите ко мне, – подозвал он Палака и Савмака. – Обнимитесь. Пусть ваши дурные помыслы улетят вместе с дымом священного очага в небо, где ветер унесет их подальше от Неаполиса.

Братья обнялись и потерлись по скифскому обычаю носами о щеки друг друга. Савмак был напряжен, как тугая тетива лука, а Палак холоден, как лед.

– А теперь оставьте меня… – велел царь.

Зальмоксис у выхода придержал Савмака за рукав и шепнул на ухо:

– Завтра придешь в казармы. Я возьму тебя своим оруженосцем, – и, уже не скрывая довольной улыбки, шлепнул подростка по-братски ниже спины…