Бастард Ивана Грозного — 2

Назавтра после заутрени царь объявил, что желает попоститься и душой, и телом, для чего заключает себя в келье Кремлёвского подворья Троице-Сергиевского монастыря. Подворье примыкало к двору Великого Князя и имело ворота, запираемые с обеих сторон.

Александр вместо себя оставил Адашева и прошёл в келью сразу после неожиданного объявления, попросил принести ему сухари и воду, и, заказав тревожить его семь дней, заперся изнутри.

Тут же, не теряя ни минуты, Санька переместился в свою кремлёвскую опочивальню, переоделся в плотницкий наряд, положил в карманы совсем немного денег, надел за спину рюкзак на двух лямках с вещами, инструментом и провизией, и перейдя в режим «поиска сверху», стал искать безопасную точку высадки. Дорога в Москву из Коломенского, как впрочем и все окрестные дороги, была запружена повозками и ходоками аж до самого брода.

— «И куда они все едут?!», — возмутился Санька, ища просвет хотя бы метров в пятьдесят. — «Жаль нет Петра Алтуфьева, так бы вместе с ним на телеге в Москву въехал».

Пришлось проявляться аж у Новоспасского монастыря. Он влился в толпу выходящих из ворот обители путников, нашедших в ней ночной кров, и побрёл по дороге неспешным шагом. Дорога была ему знакома. Она, почти прямая, но изобилующая большими и малыми мостками через ручьи и овражки, доходила до Варварских ворот Китай-города.

А в метрах ста от стен перед воротами справа и слева раскинулась плотницкая слобода и склады с произведёнными плотниками изделиями. В основном, это были заготовки для хором и теремов.

Послушался царь Иван Васильевич Александра и перенёс-таки пожароопасное производство за стены города. Да и как не послушаться, когда вскрытый в 1547 году заговор Захарьиных и Шуйских по свержению Глинских, показал, что поджечь Москву, как два пальца об асфальт.

Тогда пожар пресекли, а заодно и сохранили пороховые запасы, хранящиеся в кремлёвских стенах. К 1547 году пороха в Москве накопилось изрядное количество. И этот порох сильно пригодился при взятии Казани. Его использовали не для выстрелов, а для подрыва стен и настолько не жалели, что казанцы сдались после первых трёх взрывов. Для первого под Арские ворота заложили одиннадцать бочек, а для третьего, самого мощного, потребовалось сорок восемь бочек. Всего потребовалось только для подрыва стен около пяти тонн пороха.

Дорога хоть и не была слишком длинной, но думалось под размеренный шаг легко. Саньке давно так не думалось.

Стоя в очереди на вход в ворота, Санька вспомнил, как те Кремлёвские пороховницы показывал ему Иван и рассказывал, что ямчужное дело[4] заложил ещё его дед Иван, и именно с того времени стали повсеместно строится селитряницы — большие амбары с буртами отходов, перемешанных с мусором ветками и известью, и присыпанных землёй, регулярно поливаемых мочой.

Подать селитрой в Русском государстве собиралась со всех, даже с попов. Проходя Варварские ворота, Санька с гордостью вспоминал о былом, и о том, что его появление здесь восемь лет назад, всё-таки сохранило и человеческие жизни, и значительные ресурсы. А вот будет ли полезным его существование в этом мире в качестве правителя, — это ещё тот вопрос!

Порох тогда перенесли из стеновых пороховниц в подземные хранилища, коих в Кремле было достаточно. Некоторые, по словам Ивана, остались от давних пращуров, а некоторые были построены итальянскими архитекторами Фиораванти и Фрязиным при царе Василии.

На вопрос: «Где те архитекторы?», Санька получил ответ: «Первый тут так и умер, а другой отцом отправлен в Дорогобуж, а оттуда убёг, собака!»

Перед глазами Саньки вдруг проявился документ, запомненный им ранее: «Наука, как порох делати самопальной, чтоб прытко грянул: а только хочеши порох самопальный делати, ты возьми травы, которая имянуется медвежье ухо, стволики у ней долгию, что свечки, а по стволику полно жёлтых цветов, а листья у ней широко, волосато, толсто по земли; и ты возьми то листье, да высуши в медяном судне, то возьми четверть, да четыре фунта добраго самопального пороху, да три золотника киновари тертой, и то смешай вместо горазд и прокрути ево изнока…»

Зачем смешивать с порохом высушенные листья «Коровяка обыкновенного» Санька не понимал.

Тут Санька наступил в настоящий жидкий коровяк, то есть в коровью лепёшку, и чертыхнулся. Оглядевшись, обо что бы вытереть сапог, Санька увидел гостиный двор и сразу почувствовал рыбный запах.

Покрытая дубовыми досками-полубрёвнами улица Варварка проходила мимо деревянных рыбных и мясных складов, разделённых между собой деревянными квадратными колонами. Немного пройдя вдоль, Санька увидел проезд вовнутрь двора, в который сворачивала какая-то телега. Он прошёл вслед за ней и вскоре нашёл то, что искал — постоялый двор.

Это было отдельно стоящее трёхэтажное деревянное здание с кабаком на первом этаже и жилыми комнатами на втором и на третьем, с маленькими, заставленными слюдой окошками и единственной керамической трубой, торчащей сбоку.

Санька открыл дверь и спустился в полутёмное помещение.

[1] Нож — колоть, вонзить.

[2] Вересень — сентябрь.

[3] Шиш — средневековый «фак».

[4] Ямчужное дело — производство селитры.

Глава 21

Внутри кисло и смрадно пахло. Лестница из пяти ступеней с крепкими перилами заканчивалась земляным полом присыпанным сеном и проходом между столами и лавками, на которых продолжали досыпать вчерашние посетители. Едва рассвело, и город ещё проснулся не весь.

За деревянным прилавком угадывался по спине хозяин, который, как оказалось, процеживал через сито остатки пива, выливая его из бочек в корчагу[1]. Гуща жидкость не пропускала, забивая отверстия сита, и он перемешивал её руками.

— Доброго тебе дня, хозяин, — сказал Санька, привлекая к себе внимание.

Корчмарь глянул через левое плечо и кивнул.

— И тебе, путник. Если ты за хмельным квасом, то обожди. Или этого хлебнёшь? Нефильтрованного?

— Я на постой…

— А-а-а… Обожди тогда… Ты купец? Подорожная есть?

— Я плотник.

Хозяин постоялого двора глянул на Саньку, переломив правую бровь.

— У нас дорого. Что на плотницкой слободе не остановился?

— У меня к тебе дело есть, — сказал Санька.

— Ко мне? — удивился корчмарь. — Ну, жди тогда. У меня ещё одна бочка осталась.

— Архип! — крикнул он. — Неси бочку.

Из глубины тени появился Архип с бочкой в охапку.

— Я во дворе погуляю. Душно у тебя, — сказал Санька

Корчмарь хмыкнул.

Санька вышел на воздух и только там глубоко вдохнул. От запаха прокисшего пива и аммиака голова у него слегка кружилась. Он присел на завалинку и осмотрелся. Во гостиный двор въезжали и выезжали пустые и гружёные повозки и волокуши, в основном с бочками и мешками. Иногда с рыбными ящиками. Мешки и бочки разгружались по складам, ящики с живой рыбой, переложенной крапивой и травой, переносились на руках в омшаники, стоявшие по центру двора амбары со спуском в глубокие погреба. Туда же спускалось и мороженое мясо.

— Чего хотел, плотник? — окликнул Саньку вышедший из корчмы хозяин.

Санька смотрел на него своим внутренним взором и видел перед собой спокойного и знающего себе цену человека. Корчмарь смотрел на него с интересом и недоверием.

— Поручение у меня есть от Петра Алтуфьева, что царёвой верфью в Коломенском ведует. Сам он срочно отъехал с посольством, а мне поручил найти тебя и предложить взять на откуп хмельное торжище. Сам я в сём не сведущ. Построить, я построю, а вот торговать не умею.