Батальон смерти

– Едва ли…

Часть четвертая Террор

Глава шестнадцатая. Большевики у власти

Я возвращалась на фронт. Поезда были страшно переполнены, но, к счастью, мне удалось устроиться в вагоне первого класса. В Молодечно я доложила о прибытии командующему 10-й армией генералу Валуеву и отобедала в его штабе вместе с офицерами. Генерала неприятно поразила весть о том, как жестоко со мной обошлись солдаты.

– Неужто они вас били? – спросил он недоверчиво, с трудом представляя себе, как это солдаты могли так дурно поступить с Яшкой.

– Так точно, господин генерал. Били, – ответила я.

– Но почему?

Тут я рассказала, как ранила германца, когда тот направлялся к нашим позициям вместе со своими товарищами.

– Боже правый! Что стало с моей когда-то доблестной армией! – воскликнул он.

Я подробно описала генералу всю историю, а он то и дело прерывал мой рассказ возгласами удивления.

В конце обеда генерал Валуев сообщил мне, что я произведена в чин поручика. Он прикрепил еще одну звездочку на мои погоны и поздравил меня.

Мне дали машину, и я отправилась в штаб доложить о своем прибытии командиру корпуса. Генерал и офицеры его штаба горели желанием узнать о последних событиях в тылу. Я поделилась с ними впечатлениями о встрече с Керенским и Верховским, случившейся два дня назад.

– По их виду можно сделать только один вывод – что все кончено, – сказала я.

– А как насчет передислокации вашего батальона? – спросил генерал. – Батальон ждет вашего возвращения. Девушки надеются получить назначение на какой-то другой, более подходящий участок фронта.

Я ответила, что мне приказано ждать на этот счет дополнительных распоряжений, и показала выданный мне документ, подтверждающий мое право командовать батальоном без всяких комитетов. Генерал был очень рад за меня.

Между тем, узнав о моем прибытии, девчата выстроились для торжественной встречи и радостно приветствовали меня. Мой приезд, по-видимому, несколько приободрил их. Похвалив девушек, я отправилась вместе с ними на обед. У меня давно вошло в привычку есть вместе с моими солдатиками. Но такое случалось нечасто. Обычно перед едой я проверяла на кухне качество пищи, чтобы убедиться, что все в достатке и хорошо приготовлено. По собственному опыту знала, что для поддержания боевого духа солдата нет ничего лучше хорошей еды.

То ли повышение в звании настроило меня на веселый лад, то ли возвращение к девчонкам, к которым я глубоко привязалась, не знаю. Но после обеда я решила, что было бы неплохо позволить девчатам немного позабавиться и поиграть. Мои солдатики восприняли это с восторгом. Девчат обступили солдаты и с азартом стали следить за игрой. Было видно, что им тоже хотелось поиграть, но они не решались присоединиться к девушкам из боязни, что их прогонят. Я с удовольствием наблюдала за этими взрослыми детьми, которым так не терпелось включиться в игру, но делала вид, что ничего не замечаю.

Наконец они не выдержали и обратились ко мне.

– Господин поручик, – робко промолвил один из них, – мы хотим поговорить с вами.

– Что ж, давайте поговорим! – ответила я. – Но только не обращайтесь ко мне как к офицеру. Называйте меня просто Яшка или Бочкарева.

– А можно нам поиграть тоже? – спросили они, ободренные моими словами.

– Конечно, но при условии, что не будете приставать к девушкам. Относитесь к ним как к своим собратьям, – заявила я.

Солдаты поклялись, что будут вести себя хорошо, а девчата радовались такому повороту дел. Игра продолжалась часа два или три, и солдаты сдержали свое слово. Когда игра закончилась, они ушли совсем с другим настроем по отношению ко мне – недавняя враждебность уступила место чувству уважения и даже любви.

Батальон оставался в резерве еще несколько дней. С той самой игры многие солдаты стали по-другому относиться к нам, женщинам. Они приходили целыми ротами и участвовали в спортивных играх и различных развлечениях батальона, вместе с нами пели песни.

Давно ожидаемый приказ о передислокации батальона задерживался. А тем временем пришел срок сменить корпус, находившийся на передовой. Я решила, что мы достаточно отдохнули, и, когда батальон прибыл на передовую, установила обычный боевой распорядок. Я посылала дозоры в разведку, устанавливала наблюдательные посты и прочесывала ничейную землю перед своей позицией пулеметным и ружейным огнем. Германцев это ужасно возмущало. Наши солдаты тоже стали проявлять недовольство, но, так как во время пребывания в тылу у нас с ними сложились дружеские отношения, они ограничивались тем, что посылали к нам своих делегатов и комитетчиков для дискуссий.

– Вы говорите, у нас теперь свобода, – рассуждала я, – и не хотите воевать с германцами. Ладно. Я вас не заставляю. Но и вы не имеете права требовать, чтобы я действовала против своих убеждений. Мы пришли сюда не брататься, а воевать – убивать и погибать на поле боя. Моя свобода в том, чтобы умереть за Отечество. Это мое право – погибнуть, если я того желаю. И уж позвольте мне на моем участке воевать с германцами. Пусть и германцы тоже воюют только против моего батальона. Мы будем сами по себе, а вы – сами по себе. И оставьте нас в покое.

Солдаты рассудили, что это более чем справедливо. На том и порешили. Когда они спрашивали меня, почему я так воинственно настроена против германцев, я отвечала, что хочу отомстить за мужа, убитого в начале войны. Для этой выдумки у меня были некоторые основания – дошедший до меня слух о том, что Афанасий Бочкарев погиб в бою. Конечно, это было глупое оправдание. Но я неоднократно пользовалась этой отговоркой до и после того; она в конце концов получила широкую огласку, и в нее поверили.

Возможность снова участвовать в боевых действиях вдохновляла. Да, нас было мало – всего лишь горстка женщин, меньше двухсот человек. Но мы порой устраивали настоящий ураган. Наши пулеметы бойко стрекотали, и ничейная земля превращалась из бульвара, где разгуливали агитаторы и пьяницы, в действительно нейтральную полосу. По всему фронту быстро разнеслась весть о боевых действиях женского батальона, и, мне кажется, наш маленький участок на сотни верст был единственным, где велись бои. И я, конечно, очень этим гордилась.

Так продолжалось несколько дней. Наконец германцы не выдержали и подвергли наши позиции мощному артобстрелу. На данном направлении уже давно не велся артиллерийский огонь, и потому обстрел из тяжелых пушек вызвал большое смятение в наших рядах. Пострадали многие солдаты. Появились убитые и раненые. Потери батальона составили четверо убитыми и пятнадцать ранеными.

Корпус снова взбунтовался, и тут же состоялся шумный митинг. Солдаты потребовали немедленно меня расстрелять.

– Она хочет войны, – кричали они, – а мы хотим мира. К стенке ее, и баста!

Однако комитетчики и мои друзья настойчиво убеждали солдат, что я действовала в соответствии с договоренностью.

– В боевых действиях участвует только ее батальон, – доказывали мои защитники, – а нас она не касается. И вовсе не ее вина, что германская артиллерия не сразу взяла верный прицел и побила кое-кого из наших.

Когда меня известили о недовольстве среди солдат и об их угрозах, я решила организовать наступление собственными силами и погибнуть в бою. Я попросила артиллеристов поддержать нас и ответить неприятелю таким же мощным огнем. Мы сами вели бешеный огонь из винтовок и пулеметов. Перестрелка переросла в настоящий бой местного значения.