Батарея держит редут

– Спасибо, бачка... Не дал карачун...

Происшествие лишь на мгновение задержало ход отряда.

– Проходи, не задерживай! – раздались сзади нетерпеливые голоса.

– Куда проходи? Вишь, человек пропадает! Что, вытащили? Слава тебе, царица небесная!

– Вали, вали, не задерживай!

Спасенный, татарин Равилька, с тех пор не отходил от Болдина и ухаживал за ним не хуже заботливой няньки, причем делал это весьма неназойливо. Обычно тихо сидел в стороне и точил свой длинный нож, острый, как бритва. Проявлялся он, лишь когда возникала необходимость и всегда кстати, поскольку Равилька уже долго служил в Закавказье и знал многие хитрости, способствующие выживанию в горах. Он первым распознавал засаду и обращался к Болдину, которого называл не иначе как «барином»:

– Черкес голова показал. Прыкажи, барин: плы!..

Такие нападения исподтишка чрезвычайно его злили, и он неоднократно грозил:

– Увижу, барин, черкеса, – сердит буду!

Случай «рассердиться» ему скоро представился. Перестав петлять по крутизне, дорога повернула влево, рев воды затих, гора сделалась положе.

– Вышли, значит, на столбовую, – пошутили отрядные балагуры.

Возглавляющий отряд майор Челяев решил устроить бивуак, и несколько солдат отправились за дровами. Они принесли кусты рододендрона и охапки всякого бурьяна. Запылали костры, начала вариться каша. Внезапно ночную тишину разорвал звук выстрела, все всполошились, но тревога была недолгой. Из темноты выступил Равилька, державший в руках нечто вроде длинной палки – это было старое кремневое ружье. Он предъявил его и, показав товарищам свой огромный кулак, пояснил:

– Бомбом бил!..

Оказалось, что в поисках валежника он наткнулся на спрятавшегося в кустах черкеса, целившегося из своего ружья. Безоружный Равилька так «рассердился», что, прежде чем тот успел опомниться, начал тузить его кулаками. Черкес насилу вырвался и бросился бежать, оставив свое ружье. Трофей решили тут же «обмыть», поскольку солдатские манерки были еще полными. Но Равилька решительно воспротивился, загородил его своим телом и сказал:

– Ружье как жена, одна муж моет...

Эта «жена» его скоро отблагодарила и позволила во время очередного похода за дровами подстрелить горного козла. Равилька сноровисто разделал его и, отрезав несколько кусков, стал нанизывать на прутья. Кто-то из бывалых поинтересовался:

– Никак шашлык мастыришь?

Равилька помотал головой.

– Не-е, на шашлык идет баран, не коза. Это – казлык... – и довольно рассмеялся.

Вскоре две порции зажаренного «казлыка» были преподнесены офицерам и прежде всего Болдину, которому Равилька оказывал явное предпочтение, на что майор Челяев никак не обижался. Он вообще оказался хорошим товарищем, свою обычную суровость в походе не проявлял и наблюдениями в отношении горских народов охотно делился с Болдиным:

– Татарин либо насквозь мошенник, либо весь хорош. Наш как раз из последних и теперь будет выделять вас из прочих. С этой братии службы по уставу не спросишь, они ее понимают по-своему. Иные ретивцы хотят их на свой лад переделать, в желаемую сторону выгнуть, но ничего не добьются, только сломают. А вот ежели к своему делу с умом приспособить, то лучшего пособника не найти...

В справедливости сих наблюдений Болдину пришлось убедиться уже на следующий день. При переходе горного потока его лошадь поскользнулась и упала в воду вместе с всадником. Холодная ванна не прошла бесследно, всю ночь Павла знобило, а утром он поднялся с большим трудом. Равилька глянул на него и поставил диагноз:

– Бида, барин, тибе лихорадка...

Вот теперь пришла очередь и до его манерки. Нацедил он из нее какой-то маслянистой жидкости и заставил Павла выпить. Причем проявил такую настойчивость, что никак было не отказаться. Действие ее сказалось самым быстрым и положительным образом. Скоро Павел почувствовал себя явно лучше, это сразу же заметил внимательно наблюдавший за ним Равилька, и Павел благодарно сказал:

– Ты просто чародей, мы с тобой теперь в расчете... баш на баш...

Равилька решительно замотал головой:

– Не-е... тибе был хворь, мине – карачун... – Он помолчал и, хитро взглянув на Павла, спросил: – Ночью Тоня поминал, это хурхэ, милая?

Павел смутился лишь на мгновение и сказал первое, что пришло в голову:

– Да нет, сестра...

– У меня тоже есть сестра, – вздохнул Равилька, – да я ночью не поминаю...

Так продолжался этот нелегкий путь, но наконец окончился и он: отряд благополучно достиг Тифлиса. Было воскресенье, в штабе по случаю временного отсутствия главнокомандующего стояла непривычная тишина, и Болдин решил заняться устройством личных дел. А дела у него были невеликие: повидаться с Антониной и вручить ей отцовское послание.

В особняке Мадатова было тихо. Княгиня страдала мигренью и никого не принимала. Молодая барышня, как сообщил дворецкий, уехала с князем Адамяном в офицерское собрание, где нынче гастролировали приезжие артисты. Известие это не вызвало у Павла обеспокоенности, поскольку Адамян был старцем весьма преклонных лет и к его страсти к молодецким проказам общество относилось весьма снисходительно.

Последующие два часа он потратил на то, чтобы привести себя в порядок и приобрести сколько-нибудь приличный вид. В собрании он появился к концу представления и вместе с майором Челяевым занял столик в ресторации. Зала быстро заполнялась посетителями, скоро в оживленной толпе появилась Антонина, опирающаяся на руку смазливого кавказца. Она выглядела эффектно и, по всей видимости, чувствовала себя прекрасно. Болдин поинтересовался ее спутником, официант пояснил, что это молодой князь Адамян, недавно вернувшийся из-за границы. Эту пару, добавил он, часто видят вместе, что особенно радует старого князя, желающего поскорее образумить беспутного сына. Сообщение болтливого официанта прозвучало для Болдина как гром среди ясного неба. Внимательный Челяев пододвинул к нему бокал и произнес:

– Полно, мой друг, есть отчего расстраиваться. Сами видите, наша девушка заневестилась, так что стала в переборочку играть. А у нас выбор невелик: либо служба, либо сердечная дружба. Можете, правда, в штаб попроситься, здесь место теплое и постель мягкая, все к тому, чтобы быстрее обабиться. Но ежели не хотите лицо свое потерять, то плюньте на случившееся. Женщины, они ведь как сорняк: ежели попадут в душу, начинают разрастаться. А сорняки надобно удалять, покуда не вкоренились, потом трудновато будет. Наберитесь силы и дерните, потом еще и спасибо скажете...

Павлу что делать? Выпил, раззадорился, захотел пойти и скандал учинить, но Челяев опять-таки его удержал. Какой, сказал, в этом прок? И собачьей свадьбы не надо портить. Пододвинул новый бокал, и все дело кончилось тем, что с трудом довел Павла до ночлега.

На другой день, приведя себя в порядок, Болдин отправился в канцелярию главнокомандующего. От вчерашнего дня остался неприятный осадок, с Антониной, следуя наставлениям Челяева, он решил больше не видеться и попроситься на службу куда-нибудь подальше от злополучного семейства. Сидел и раздувал в себе обиду. И неизвестно, до чего бы раздул, кабы не позвали к Ермолову, у того люди в приемной не засиживались.

Генерал встретил поручика как родного, с улыбкой, протянул руку. Он быстро ознакомился с письмом Реута, содержание которого его мало обрадовало, это было заметно по выражению лица и досадливому возгласу, обращенному в угол кабинета. Только теперь Болдин рассмотрел там офицера, расположившегося в глубоком кресле.

Ермолов протянул ему письмо и сказал:

– Кажется, у нашего Александра Андреича нашелся достойный преемник.

Верный старому правилу, он не захотел осуждать начальника при младшем офицере, но Болдин догадался, что речь шла о недавно отставленном всесильном Аракчееве, известном чрезвычайной строгостью в наведении порядка, и генерале Паскевиче. Сидевший в кресле офицер, к которому обращался Ермолов, был молод, лишь немногим старше Болдина, но имел полковничий чин. У него был высокий лоб, небольшие щегольские усики и проницательный взгляд. Болдину показалось, что в нем сквозит некоторое пренебрежение, и он непроизвольно принял отчужденный вид.