Батарея держит редут

На другой день состоялись молебен и парад войск.

Падение Тавриза было равносильно потере всей северной половины персидского государства, оно кардинальным образом повлияло на настроение местного населения. Ближайшие ханства стали приходить с выражением покорности и желанием перейти в русское подданство. Эристов потребовал от них прежде всего возвратить всех русских пленных. Тотчас было освобождено 22 офицера, в том числе и те, что томились в неволе со времени поражения батальона Назимки в самом начале войны.

Получив известие о падении Тавриза, Паскевич поспешил к нему и 19 октября триумфально вступил в город. Еще на подходе его торжественно встречали знатные люди города, представители христианского и мусульманского духовенства. Население устилало дорогу цветами и поливало ее горячей кровью быков, которых тут же закалывали в честь победителей. Выстроенные на гласисе крепости русские войска приветствовали главнокомандующего пальбою, барабанным боем и криками «ура». Устроенное торжество несколько смягчило Паскевича, однако он не смог удержаться, чтобы не сделать Эристову выговор за проявленное ослушание. Тот не стал оправдываться, посчитав, что на это без всякой надежды на успех ушла бы остальная часть известных ему русских слов. Вместо оправдания он просто вручил ему ключи от крепости и склонился в почтительном поклоне. «Повинную голову меч не сечет», – заметил Паскевич, заключил генерала в объятия и великодушно объявил, что будет ходатайствовать о награждении его орденом Александра Невского. Были удостоены наград и другие участники похода.

По случаю взятия Тавриза 24 октября состоялся большой парад, с большим восторгом встреченный населением. Оно вообще выказывало русским явную благожелательность, что отразилось в военном журнале Паскевича: «...народ изъявляет здесь к нам большое усердие, что впоследствии может сделаться для нас затруднительным». Затруднение состояло в том, что десятки персидских ханов просились в российское подданство вместе со своими владениями, а это грозило полным распадом персидского государства и свержением правящей династии Каджаров. Данное обстоятельство было отмечено в очередном послании императору, от которого последовало указание воздер-жаться от устройства дел в землях за Араксом и сосредоточить основное внимание на скорейшем окончании войны. Российский самодержец не хотел искать приключений в удаленном уголке империи, опасаясь неожиданных политических последствий.

Пока русские торжествовали, персидская сторона пребывала в большом унынии. Гнев шаха был беспределен, в такие минуты он не выделял ни правых, ни виноватых – карал всех. Весть о падении Тавриза пришла к нему в тот момент, когда шах в который уже раз любовался даром российского императора – хрустальной кроватью, сиявшей, подобно тысяча одному солнцу. Он даже отважился впервые взобраться на нее, но все прелести ощутить не успел и после услышанного слетел с нее, как с норовистой лошади. Тут же приказал убрать несчастную кровать с глаз долой, будто она была виновата в военных неудачах. Потом обратил внимание на всегда сопровождавшего сановника, женатого на одной из его дочерей и носившего титул Соломона государства.

– Ты слышал, что неверные овладели Тавризом?

– Великий шах! Я слышал, что твоя непобедимая армия ущерблена проклятыми неверными, и сердце мое растаяло от горести.

– Но в этом виноват ты сам.

– Избави Аллах! Могу ли я, ничтожный раб, недостойный лобызать прах туфлей твоих, быть причиною такого несчастья?

– Не ты ли мне советовал начать войну с русскими?

– Правда, я был среди тех, кто советовал тебе, падишах, стяжать рай и прославить оружие уничтожением злых. Но успех зависел не от меня.

– Врешь, ты уверял, что войско мое непобедимо.

– Да кто же может противостоять силе падишаха, убежища мира?

– Молчи! Я научу тебя впредь подавать мне мудрые советы и знать толк в делах.

Шах хлопнул в ладоши, явились слуги с колодкой и палками. Они повалили государственного Соломона на ковер и расправились с ним так, что сановник пролежал три недели в постели с распухшими ногами.

Потеря Тавриза внесла решительные перемены в ход войны. Еще когда пал Сардарабад, шах приказал Аббас-Мирзе без замедления заключить мир, уступив русским Эривань и Нахичеванскую область. Но Аббас-Мирза скрыл шахский фирман, рассчитывая, что Эривань устоит, а когда наступит зима, требования русских будут умереннее.

Так или иначе, наследнику был отдан немедленный приказ договориться с русскими относительно заключения мира. От Аббас-Мирзы прибыл посланец с предложением начать переговоры. Они должны были происходить в Дейкаргане, в 60 верстах от Тавриза, куда и переместился Паскевич со своим штабом. Непосредственно в Тегеран был послан наш представитель Вальховский.

Дипломатия – та же война, только воюют не силой, а умом и выдержкой. Паскевич в таких играх не поднаторел и не привык себя обуздывать, потому на первых порах пошли разные недоумения. Обсуждалось дело об уплате персидской стороной военных издержек. Русские в самом начале переговоров требовали уплаты 10 куруров (20 млн. рублей серебром), персы решительно возражали. Этот вопрос был для них самый щепетильный, они не так держались за земли и целые провинции, как за деньги. Объяснялось это просто: государственной казны как таковой в персидском государстве не было, все находилось в личном владении шаха. И попробуй кто-нибудь из переговорщиков уступить хотя бы лишний динар, все сразу стало бы известным шаху, вызвав его личное недовольство. А на расправу «солнцеподобный» скор, вот и мелочились до неприличия.

Теперь же, когда пал Тавриз, Паскевич потребовал уже 15 куруров и заявил, что, если деньги не будут уплачены в течение двух месяцев, России должен отойти Азербайджан.

При обсуждении этих самых болезненных вопросов Паскевич высказал попутную претензию: стало известно, что в Тегеране какой-то хан меняет наших пленных на лошадей. И тут же пригрозил Аббас-Мирзе: если этот хан не будет подвергнут взысканию, то он променяет зятя Аббас-Мирзы, взятого в плен при занятии Тавриза, на осла. Аббас-Мирза, донельзя возмущенный неуступчивостью русских в вопросах контрибуции, обиделся и прервал переговоры. Наши дипломаты начали мирить переговорщиков, попытались даже склонить Паскевича на то, чтобы сбавить несколько миллионов из контрибуции в ответ на его неосторожное слово. Но тот еще более возмутился и на уступки не пошел. Даже пригрозил персидской стороне: будете упорствовать, продолжу наступление прямо на Тегеран.

И действительно, продолжил. Войска начали наступать не только в центре, но и на флангах. Напуганные персы уже не думали о сопротивлении, крепости раскрывали свои ворота, и тогда переговоры снова возобновились. Так происходило несколько раз: как только возникали разногласия, русские демонстрировали силу и на отдельные направления спешно высылались отряды. Они действовали жестко, и персидская сторона поневоле переставала упрямиться.

К счастью, подобные операции не требовали большого войска. Основная часть действующего корпуса, расположившаяся в завоеванных городах, пребывала в довольно беспечном состоянии и терпеливо ожидала окончания войны. Правда, такая участь ожидала не всех.

Быть на чужой территории даже в роли победителей – задача неблагодарная. Того и гляди, получишь удар из-за угла. Когда для поддержания порядка в самом Тавризе Паскевич приказал создать комендантскую службу, опять вспомнили про майора Челяева. Вот всегда так: кто-то расслабляется и отдыхает после трудов праведных, а кому-то покоя нет ни днем, ни ночью. Чтобы пресекать разбойные нападения и предотвращать стычки с местным населением, майор организовал круглосуточное патрулирование. Тут случались разные происшествия.

Болдину пришлось как-то патрулировать в одном из отдаленных городских районов. Команда привычная: урядник Корнеич, пара солдат и, конечно, Равилька. Тот, пока состоял при «бачке», в службе так и не преуспел, но Болдина никак не оставляла мысль сделать из него настоящего солдата. Из ружья он стрелял хорошо, со своим кинжалом управлялся мастерски, разведчиком тоже был превосходным: все увидит и себя не обнаружит, а вот к строю никак не мог привыкнуть. Болдин попросил Корнеича позаниматься с ним, надеясь, что опыт старика преодолеет бестолковость Равильки, да куда там! Он на строевых учениях сразу превращался в нелепого новобранца: и ходил косолапо, и сгибался в три погибели, и руками не в такт махал. А уж с поворотами и вовсе не мог сладить – ни направо, ни налево. Корнеич по старой проверенной методе совал ему в руки сено с соломой; сено в правой, солома в левой. Бывало так и кричит: «Се-но! Соло-ма!» Кажется, уже приучил, а на следующий раз Равилька опять все перепутает. Корнеич готов был отступиться и не раз советовал Болдину: не надо-де парня учением портить, но тот велел продолжать. Тоже оказался упрямцем.