«Батарея, огонь!»

— Еле-еле успел его вытащить, машина горела... — закончил свое горькое повествование Зыков, голос его сорвался, на глазах были слезы, он снял шлем и опустил голову.

Немцы были мастера на обман! Случай с сараем был не первым, и комбат Шевченко, собрав батарейцев, предупредил:

— Сегодня после боя погибли два солдата. Один поднял аккордеон, другой — часы в серебряном корпусе с позолоченной цепочкой. Так что не прельщайтесь на оставленное немцами, даже если это соблазнительные или дорогие вещи.

После этого случая мы взяли за правило строго предупреждать всех новичков, прибывающих на пополнение, об опасности «обманок», а зачастую, если хватало времени, ставили указки с надписью: «Мины!»

Между боями

Продолжая наступление, части корпуса освободили сотни населенных пунктов в Орловской, Брянской и Курской областях, и 19 августа сосредоточились в лесу в трех километрах юго-западнее населенного пункта Ивановское, где остановились надолго, готовясь к предстоящим боям.

Первым делом хорошо врылись в землю и надежно замаскировались. Затем смогли немного привести себя в порядок. На второй день помылись в палаточной бане.

Помывка — это блаженство! Бои непрерывные месяц, второй — какая тут баня?! А ведь лето, жара! Ну, и вши тут как тут. У нас, самоходчиков и танкистов, это не так было распространено, как в пехоте, но иногда, нечасто, были такие случаи. Мы тогда меры принимали, свое белье сбрасывали и надевали трофейное. У немцев белье было французское, шелковое и ячеи в нем: вошь с наружной стороны находится, скатывается по шелку, цепляется за ячеи и через них кусает. Даже и сейчас противно вспоминать. Так что предпочитали мы свое белье.

При первой же остановке, если на несколько дней встаем, интенданты стараются баню делать. Чаще под помывку палатки оборудовали, но если какой-нибудь сарай найдется, то в него камней натаскают, сделают каменку, разожгут, воду согреют — хоть как-то, а людей помоют. И белье, слава богу, заменят. Белье выдавали наше, у них-то трофейного не было. Танкисты да самоходчики, по отношению к другим родам войск, как кум королю жили. А почему! Трофеи всегда есть! А что бедняга-солдат?! Обмотки, шинель, винтовка, каска, противогаз, сумка с боеприпасами — всё на себе, еле-еле идет! А у нас на заднем броневом листе между выхлопными трубами печка была металлическая, крепилась она на четырех болтах, была довольно объемна и имела дверцу, которая плотно закрывалась. Эту печку мы использовали как вещевой и продовольственный склад, не в башню же все потребное класть. Правда, печкой как складом пользовались только зимой, но зимой и вшей было меньше.

К вечеру помывочного дня в расположение полка прибыл командир корпуса генерал-лейтенант танковых войск Богданов со своим начштаба полковником Рудченко. С комбригом танковой бригады и нашим комполка они обошли все подразделения, детально интересуясь состоянием боевых машин и настроением экипажей. В войсках корпуса ходили легенды о храбрости генерала Богданова. Несколько раз он на своем танке ночью ходил в тыл к немцам — громил штабы, захватывал знамена, секретные документы. Легенды подтверждались рассказами офицеров, знающих генерала близко. Да и богатырская, много больше двух метров, фигура генерала, решительное выражение лица внушали уверенность в успехе под началом такого командира. Той ночью я был дежурным по полку и услышал в штабе, что генерал Богданов передает свою должность комкора полковнику Рудченко, а сам принимает командование 2-й танковой армией. Этой армией он командовал до конца войны, с ним она получила звание гвардейской, а сам генерал стал маршалом бронетанковых войск и дважды Героем Советского Союза. Мне посчастливилось еще раз, в середине пятидесятых, встретиться с этим талантливым военачальником в Москве, в стенах Военной академии бронетанковых войск, где я тогда учился, а маршал Богданов был начальником академии. Тогда я и узнал о его боевом пути.

А в ту августовскую ночь сорок третьего после первого дня отдыха и помывки люди крепко спали, только часовые бдительно несли службу охраны да в поте лица трудились офицеры в полковом штабе, чередуясь в отдыхе. Замначштаба старший лейтенант Архипов кропотливо оформлял оперативные документы. Помощник начштаба старший лейтенант Степанов клеил карты и сильно ругался, когда по ошибке обрезал не ту рамку или приклеивал не тот лист, — нервничал, часто курил да и не стеснялся материться по-русски, хотя по национальности был украинцем, только с русской фамилией. За соседним столом помначштаба по строевой старший лейтенант Глуховцев и старший писарь старшина Петр Сенных оформляли наградные документы и писали извещения во все концы страны родным погибших. Не спал и начальник разведки Солдатов, составлял разведсводку.

Меня уже у выхода из блиндажа остановил Глуховцев:

— Теперь видишь, лейтенант, какая у нас тяжелая служба. А вы бездельниками нас считаете, «штабными крысами» называете. Вот как написать жене начштаба, что вчера его тяжело ранило? Дело деликатное. Конечно, напишу: майор Сергей Савинович Фетисов, храбро сражаясь с немецко-фашистскими захватчиками, в последнем бою возглавил три самоходки, уничтожил два вражеских танка и был ранен. Но если ранен, то надо написать, куда ранен, тяжело ли, легко. А вдруг у него руку отнимут, тогда мы окажемся злостными обманщиками. Вот ведь в чем загвоздка, — он почесал за ухом. — А каково писать родителям, женам погибших?.. Так-то вот, дорогой товарищ, — завершил он свой монолог, глянув с горькой улыбкой мне в глаза.

Уже под утро, проходя мимо самоходки Леванова, я увидел, что на посту почему-то стоит сам командир. Но не стал ничего говорить. Потом около полудня вызывают офицеров в штаб полка на совещание по подготовке к бою. Идем, и я вижу, что он спотыкается на ровном месте, чуть не упал, — спит мой командир на ходу.

— Иван Петрович, ты разве ночью не спал? — спрашиваю.

— Так точно, не спал.

— А чего?

— Самоходку охранял.

— Как же, у тебя четыре человека в экипаже, почему ты-то охранял?

— У них у всех куриная слепота.

— В санчасть-то ходили?

— Ходили, а там ничего нет, даже пивных дрожжей.

— Сегодня же всех вылечу! — закруглил я разговор.

Сходили, совещание прошло. Когда совсем стемнело, разбудил Плаксина:

— Вася, сходи к левановцам, скажи экипажу тихонько, по секрету, что к нашей самоходке трофейный мед привезли, пусть идут с котелками.

Плаксин ушел, я посмотрел на светящийся циферблат, стрелки показывали начало первого. Моросил теплый дождик, небо закрылось темными-темными тучами, темень стояла такая, что, казалось, один ты остался во всем свете, всколыхнулась скорбь о погибших товарищах... От тяжких размышлений оторвал меня приближавшийся с большой скоростью треск сучьев и грохот котелков — ага, бегут голубчики! В кромешной темноте, не видно ни зги да еще бурелом там сплошной, а они мчатся, сломя голову, без труда перепрыгивая ухабы, коряги! Подскочили к самоходке — и вдруг узрели меня! Растерялись, остановились обескураженные.

— Вот вам, а не мед! — показал им кулак. — Я вам такой мед покажу, такую куриную слепоту! Правнукам закажете, чтоб никогда ее не было!

Они головы повесили. Я резко добавил:

— Идите и несите службу!

Вот так и вылечил!

На этом инцидент был исчерпан. А с Левановым после поговорили наедине насчет доппайка, и он стал делиться с экипажем.

Доппаек выдавали офицерам в качестве компенсации больших физических нагрузок. В боевой обстановке командир несет двойную, тройную нагрузку: это и ночные дежурства, и постоянные проверки службы охранения, и рекогносцировки, связанные зачастую с выползанием на наблюдательные пункты. И все это помимо каждодневных забот и тягостей, которые офицеры несут наравне с солдатами и сержантами.