Батый
Шрифт:
– Ты что же речи ведешь воровские? [173] – рассердился молодой князь Владимир. – Да как звать тебя? Да я тебя за такие слова зарублю на месте!
– Еще одним покойником больше будет, а татары все равно придут. И мы, мужики, будем с ними драться и гнать из нашей земли – угодно ли это князьям или нет. А как будет с ними драться князь Георгий Всеволодович – мы еще посмотрим! Я с сыновьями и внуками свою ватагу соберу и других сторонников [174] призову. Будем татар ловить и на рогатину насаживать… А ты, княжич Владимир, не серчай
173
Воровской – раньше означало «разбойничий».
174
Сторонники – в то время так назывались свободные, не княжеские отряды, своего рода партизаны.
Старик снял колпак, низко поклонился князю Владимиру и, тряхнув седыми кудрями, пошел прочь, высокий и прямой. Из кустов вышло несколько мужиков с рогатинами и луками, таких же высоких, стройных, в овчинных шкурах, и пошли за своим родовиком след в след, нога в ногу.
Глава пятая
«Идем на Мушкаф!»
Субудай-багатур сказал Бату-хану:
– Выслушай, джихангир, твоего верного слугу. Немаловажное дело впереди. Ты увидишь ключ к дверям вселенной! Мы должны немедленно двинуться к городу Машфа [175] и взять его раньше, чем его займут другие ханы. Там устроены склады товаров, привезенных из других стран. Там живут иноземные купцы. Там мы захватим большие богатства, заморское серебро и золото, греческое красное вино и германское сукно.
175
Машфа, или Мушкаф – так в древних восточных летописях называлась Москва.
Бату-хан с полузакрытыми глазами ответил усталым голосом:
– Сейчас я занят важным делом. Мы успеем это сделать завтра.
Субудай засопел, наклонился к уху Бату-хана с висящей тяжелой золотой серьгой и едва слышно злобно прошептал:
– На войне один упущенный день, упущенный час – это потерянная победа и пропавшие труды девяноста девяти лет. Ты тратишь по-пустому важный день. Гони, выметай к красным мангусам этих плакальщиков и тунеядцев. Прогони их, или я сам это сделаю! Сейчас пришлю тысячу моих «бешеных» и сам всех здесь разметаю.
Подбородок Бату-хана задрожал от гнева. Глаза раскрылись и уставились в упор в лицо Субудая. Он увидел его прищуренный глаз, изборожденное шрамами, никогда от рождения не мытое лицо с клочками жестких волос, искривленные морщинистые губы, покрывшиеся пеной. Субудая начинала охватывать ярость.
Бату-хан боялся вспышек гнева своего воспитателя и смирился. Он перевел взгляд на просителей-монголов, стоящих на четвереньках, склонив головы до земли. Вереница их тянулась через всю деревянную церковь, выходила сквозь двери во двор, на снежное поле. Бату-хан, стараясь скрыть свое беспокойство, сказал:
– Меня недаром зовут «хороший», «милостивый хан» – Саин-хан! Все, кто мне предан, имеют ко мне доступ, могут сказать моему лицу свои жалобы…
Субудай быстро облизывал длинным языком губы. Бату-хан еще раз на него покосился:
– Я окажу милость еще двум жалобщикам, и мы поговорим с тобой.
Бату-хан сидел, подобрав ноги, на церковном престоле. Сквозь раскрытые двери иконостаса к нему на коленях приблизился старик
в полосатом кипчакском халате. Бату-хан остановил на нем равнодушный взгляд, и глаза его опять полузакрылись.– На что ты жалуешься?
– Меня зовут Назар-Кяризек. Я от самого Сыгнака сопровождаю твое непобедимое войско… Я служу с трепетом и почтением…
– Что ты, слабый старик, у меня делаешь?
– Я сторожу и кормлю будильного петуха у храбрейшего из богатырей, Субудай-багатура…
Бату-хан любил слушать жалобы на своего свирепого воспитателя. Он прошептал: «Дзе-дзе!»
– На что же ты жалуешься? Разве Субудай-багатур тебя обидел?
– Нет, величайший! Но меня наказал Аллах – да будет прославлено его имя! Со мной вместе ушли в поход четверо моих сыновей – все лихие джигиты, один лучше другого.
– Это для тебя почетно! Они заслуживают похвалы!
– В первых же битвах с урусутами пал мой старший сын, храбрый Демир, – да упокоит Аллах его душу в садах своих! – И старик, прикрыв глаза рукавом, всхлипнул.
– Гордись, что твой сын умер в битве. Чем я могу наградить тебя?
Назар-Кяризек, вытирая нос ладонью, прошептал:
– Я твоя жертва! Твои милостивые слова – моя лучшая награда!
Субудай прошипел:
– Я его знаю, этого старика. Он старается изо всех сил, и ему можно дать полезное для нас поручение. Стань в сторонке, старик, и жди.
Следующий проситель был в арабской одежде, полосатом шерстяном плаще и мусульманском белом тюрбане. Его кафтан был изодран и висел клочьями. Купец подполз к престолу на коленях и стал с хриплым стоном причитать, ударяя кулаками в грудь.
– Чего он хочет? Я не понимаю его речи.
Толмач объяснил:
– Это бухарский купец. Старшина двенадцати других купцов. Они сопровождают твое блистательное войско и скупают у воинов одежду и вещи, захваченные в битвах. Бухарский купец жалуется, что его обидели твои воины, избили и отняли все имущество.
Бату-хан оживился. Лицо исказилось хищной улыбкой. Он сказал, ударяя ладонью по колену:
– Купцы мне полезны! Купцы привозят нужные товары! Купцы необходимы моим воинам, которые не могут тащить за собой по вселенной все богатства, захваченные в долгой войне. Кто обидит преданных мне купцов, тот увидит смерть. Можешь ли ты указать желтых собак, которые тебя ограбили?
– Число твоих воинов бесконечно, как число перелетных птиц весной. Но если я встречу моих обидчиков, я их укажу.
Субудай вмешался:
– Позволь мне сказать скромный совет. Назначь этого старика, хранителя будильного петуха, защитником и толмачом иноземных купцов. Он хитрый: сумеет их охранить и себя не забыть.
– Пусть будет так! – сказал Бату-хан, спуская ноги.
Нукеры помогли ему слезть с престола. Бату-хан прошел через церковь к выходу. Просители застонали, и вопли понеслись со всех сторон:
– Выслушай нас, великий, доблестный Саин-хан!
Субудай шипел:
– Говорил я тебе: гони к красным мангусам всех этих просителей! Твое дело воевать, а не суд творить. Нукеры, гоните всех отсюда, очищайте от них юрту!
Татарские тумены шли вперед отдельными самостоятельными отрядами. Они раздвигались в ширину, как растопыренные пальцы ладони, чтобы не мешать друг другу при грабеже городов и сел. Как на облавной охоте, монголы старались охватить петлей русские земли и загнать население в середину, чтобы там прикончить всех, кроме отборных мастеров, нужных для выделки кожи, оружия и шитья одежды.
Монгольские и кипчакские воины рыскали по всем посадам и погостам, обшаривали каждую избу и бранились: