Баязет
Шрифт:
– Ну ладно, – сказал Карабанов, – ячмень бабы раздробят. А дальше что?
– Дальше?.. Дальше его надо сунуть в рот и проглотить, запивая стаканом лафита, – ответил Штоквиц. – Не притворяйтесь, поручик, будто бы не понимаете.
– Какой ты утонченный гурман, Ефрем Иванович! Изобретенное вами блюдо, несомненно, войдет в историю мирового обжорства под названием «a` la Штоквиц»!
– Ну что ж, – мутно посмотрел на него комендант. – Если вы недовольны, можете изобрести свое блюдо.
– Придется, – ответил поручик.
Карабанов прошел на конюшню. Лорд, завидев хозяина, радостно заржал, еще издали
– Пойдем, – сказал Карабанов. – Пойдем, дружок. Ты не плачь… Только не плачь. Я не могу помочь тебе… А так будет лучше! – Он вывел его во двор, вложил дуло револьвера в нервно вздрогнувшее ухо и, закрыв глаза, выстрелил. – Делите… На всех делите! – сказал поручик и, отойдя в сторону, заплакал.
Поближе к вечеру, когда с ближайших гор поползли в долину длинные сумрачные тени, Штоквиц велел горнисту играть сигнал «слушай все» и по списку выкликнул двадцать восемь охотников, пойманных им вчера на карандаш. Деваться некуда – ослушники строгого приказа были построены во дворе.
– Вы у меня разболтались! – заметил Штоквиц, медленно прохаживаясь вдоль строя. – Посмотрите, на кого только похожи… Ваньки-Каины, а не солдаты! Думаете, я забыл, где у вас цугундер находится? Нет, я помню и затрясу любого… А сегодня пойдете за водой снова. На этот раз организованно.
Он вручил каждому по бурдюку и закончил:
– Из реки можете пить сколько влезет. Только бы пузо не лопнуло. Здесь же, в расположении гарнизона, никаких дружков-приятелей быть для вас не должно. Сдавать воду будете так: половину сразу на нужды госпиталя, остальную воду – своим товарищам. Контрабанду я буду преследовать, и отныне не смей возвращаться в крепость мимо общественной кадки. Никаких веревок… Поняли?
Охотники уползли в амбразуру, и вернулись обратно лишь одиннадцать человек. Вода, из которой ночью был сварен для госпиталя мясной суп, дорого оплатилась людской кровью, но иного выхода не было, и Штоквиц сказал:
– Я знаю, крестами сейчас никого не соблазнишь. А награждать отличившихся тоже ведь надо. Пусть же те, кто показал себя героем, приходят по вечерам ко мне, и я награжу их всех по-царски… Я пущу их сбегать к реке, чтобы напиться!..
Собрались в кружок солдаты, подошли к ним казаки.
– Эх, братцы, – загрустил ефрейтор Участкин, – а в Болгарии-то сейчас, наверное, вот хорошо-то! Идут наши братики по землице мягонькой, им бабы славянские хлеб-соль на рушниках выносят, дают водицы ключевой из копанца испить. Тут и речки тебе, и разговоры понятные, и арбузы горою так и валяются… Господи, как подумаешь, – не война там, а рай просто!
– А по мне, – заметил из угла Дениска Ожогин, – так лучше, чем у нас в Баязете, и нет лучшего! Ишо нигде меня так не угащивали…
– Трепло ты, – строго заметил ему солдат Потемкин. – Хуже, чем в Баязете этом, и собаке не приснится. А только вот, братцы, им-то в Болгарии еще топай и топай, пока до султана доберешься, а мы, слава богу, уже по земле его ходим. И никакой черт
нас из эвтой дыры не выкурит!Подошел канонир Кирюха Постный, присел на корточки. После того как его «турчанка поцеловала», парень стал здорово заикаться:
– Ко-ко-ко-ко… – вставил он в разговор свое слово.
– Чего? – спросил Дениска. – Ко-ко-ко-ко…
Хренов обнял парня, погладив его по волосам.
– Кудахтай, мила-ай, – сказал он. – Может, и яичко снесешь. Оно бы нам совсем кстати…
– Коли подумаю! – вдруг выпалил Кирюха. – Та-та-так и сам боюсь… Сла-сла-славяне-то ведь и не ве-ве-дают, какую мы тут муку-ку-ку за них принимаем!
– Узнать бы, – поразмыслил Потемкин, – далеко ли они там шагнули? Может, пока мы сидим тута, султан ихний Абдулка Хамитов уже и «аману» просит?
– А вот слышал я, – начал Дениска, – будто Абдулка этот баб нисколько не любит. По мужикам шляется!
Потемкин сплюнул в угол:
– То содомский грех. Он из Вавилона пошел. Нам, русским людям, даже беседовать об этом не подобает… А что это, братцы, я вот давно замечаю, наш барончик-то все по ночам на фас вылезет и ходит, ходит. Голову опустит, руки эдак склещит назади, и… Подшибут его турки!
– Он офицер первостатейный, – отозвался Участкин. – Даром что благородный, а поболе бы таких, как он, было! От него солдат слова дурного не слыхивал. У самого сюртучишко-то уже насквозь просвечивает, а он все жалованье свое, до последней копейки, в солдатский котел отдавал! И любо же было слушать, как с Пацевичем он сцепится…
Хренов шепотком вставил:
– Пацевича-то, говорят люди, того… из наших кто-то на мушку взял! Только вот не знают – кто бы это? На Карабанова указывают!
– Я видел, – сказал Участкин, – первая-то пуля от турок прилетела, даже погон отхватила ему. А вторая-то…
Потемкин зажал ему рот ладонью:
– Поговорили, и будя! Дело не нашенское – господское. И коли убрали его, значит, им виднее, за что!..
На крыше под ногами Клюгенау похрустывал свинцовый настил. Турецкие пикеты обрызгали стены мелко нарубленными «жеребьями», и Потемкин выглянул в бойницу софита.
– Ваше благородие, Федор Петрович! – позвал он Клюгенау. – Час уже поздний, шли бы вы отседова…
Клюгенау спустился по лестнице в придел госпиталя, где в ожидании Сивицкого уже собрались офицеры. Ватнин тоже был тут; побрякивая в потемках ножнами шашки, он рассказывал о своей дочке:
– Папа, говорит она мне, так нужно, и ты мне не перечь. Ну, ладно. Дите-то родное, окромя нее, и никого боле нет у меня. А что поделаешь? Пустил ее… Потом целых два года письма от нее получал. В этаких красивых конвертах. Я, бывалоча, от скуки все письма ейные по столу раскладу. Хожу и любуюсь.
– У меня невеста, – тихо сказал Евдокимов. – Она учится в Женеве… Боже мой, узнает ли она когда-нибудь, что мы здесь пережили, господа?
– А зачем ей все это? – хмуро отозвался Карабанов. – И никому до нас нет дела. Нас просто забыли…
Пришел Сивицкий – раздал каждому офицеру по ежедневной порции сахара с мятными каплями. В этот день он оказался добрее и решил выделить офицерам дополнительно еще по четверти стакана воды из госпитальных запасов.
– Я отолью немного воды и госпоже Хвощинской, – сказал врач. – Кто из вас, господа, отнесет ей воду?