Баязет
Шрифт:
Это будет первый город египетских мамлюков, именовавшихся вавилонскими султанами, где Тимур намерен был начать свою месть покойному Баркуку.
Войско медленно двигалось, вступая в битвы, отдыхая от битв и, едва отдохнув, направляясь к новым битвам.
Широко по всем сторонам этой дороги, как и по всем прежним дорогам, пройденным за десятки лет завоеваний, везде, где прошёл Тимур, оставались холмы взрытой земли, под которую положены лежать и воины, забредшие в эту даль убивать и жечь, и те, кто здесь мирно жил. Вскоре земля оседала, зарастала травой, ибо некому было над ними потосковать, некому хранить память о тех, что некогда здесь пели, любили, творили добро.
Только маленькие,
Глава VIII. ВАСИЛИЙ
1
В Москве дождило.
Давно не бывало столь сырого августа.
Великий князь Василий Дмитриевич прихварывал после поездки через болотистые леса, когда ездил в Коломну рядить суд над двумя боярами, продавшими ордынскому Едигею большой обоз с оружием, посланный Москвой на укрепление русских застав на рубежах Золотой Орды. Обоз перехватили и поворотили в Коломну. Народ, прознав про то, зашумел, но бояре те знатны, и судить их следовало самому князю — и судить при народе, чтоб все видели, сколь дорого и надобно оружие для русской земли.
Судил сурово. Пренебрёгши их родовитостью и былыми услугами, наказал предателей жестоко.
На обратном пути не поостерёгся, остудился и занемог. Отлежался бы, да понадобилось встать: из далёкой Грузии, от тамошнего царя Георгия, прискакали послы — царский племянник Константин, а с ним их знатнейшие мужи и епископ Давид. Не степенно прибыли, как послам положено, а, как простые гонцы, прискакали наскоро. Едва на подворье почистились, в баню не сходивши, к великому князю в палату принять и внять им просятся. При такой их суете Василий дозволил Тютчеву привести грузин. А грудь совсем заложило — и не кашляется и не дышится.
Покряхтывая более от досады, что пришлось встать, нежели от хвори, Василий поднялся с постели и вышел из тёплой опочивальни в прохладу трёхоконной столовой палаты.
Подошёл к окну. Там тёмная туча, белые пузатые облака да мокрые крыши. Оттуда пахнет грибами.
Великая княгиня Софья Витовтовна, заглянув в столовую, велела подвинуть под Василия тяжёлую скамью поближе к столу, ещё не накрытому.
Василий сел за тяжёлый дубовый стол в расстёгнутом кафтане. Упёршись в столешницу грудью, наклонился над потемнелой гладью стола. Из одной дубовой доски вытесана вся эта огромная столешница, за которую при Дмитрии Ивановиче Донском усаживалось всё его семейство со всеми родичами, человек сорок. На доске чернели ожоги и щербинки от прежних ли пожаров, от недогляда ли челяди, когда на стол падали фитили догоравших свечей. За этим столом, оставшись один, Василий любил читать вечерами. Чернел ровный кружок — перед кем-то раскалённую сковороду поставили. Многие тут посидели, потрапезовали, немало поопустошили чаш и брашен.
Долго разглядывать не довелось: старые служанки накрыли стол драгоценной парчовой скатертью. За всем приглядывала сама Софья, везде поспевала.
Василий было поправил её:
— К чему парчу стелете, сами прихорошились? Люди подумают, мы перед ними кичимся, а они в разоренье.
— Да как же быть, когда царевич? Помыслит, мы его за бедность не чтим, а бедность-то его от бедствия, от нашествия.
— И так верно. А откуда про них знаешь?
— Купцы тебе при мне сказывали.
— А мне тоже, что ль, щегольнуть?
— Застегнись, и ладно.
Василий послушно запахнул кафтан и застегнулся. Облокотился локтями о стол, опять прислонился грудью. В эти дни полежать бы, пока распогодится, а потом, как всегда после отдыха,
ревностней приняться за дела. Но какое ж лежанье, когда у людей нужда.«Досадно будет, коли царь Егорий этак сватов заслал, кого-нибудь у нас высмотрел, кого-то с кем-то роднить, высватывать. Для такого дела не стоило б из опочивальни выходить. Грузины русских невест любят. Да и грузинок привозят, чая женихов тут выглядеть. Невесты их статны, но смуглы и непоседливы: всё б им пиры пировать да песни играть, а дети растут не холены, не кротки, крикуны. И правил не знают: в церкву придут, к алтарю спиной становятся. По отчеству москвитяне, а облик птичий».
На такие свадьбы Василий не охоч ходить: шуму много, а степенства нет.
«Гостем, что ль, царевича счесть, да незван прибыл. Послом принять? А чего ж он тайно скакал, кого опасался?»
Заслышав в сенях шаги, Василий не встал со скамьи. Выпрямился, положив ладони на колени.
Вступил Тютчев, с порога отвесив большой поклон.
За ним вошли грузины. Следом за худощавым царевичем ступил узкобородый монах в тонкой рясе. Монах перекрестился на образа.
Тютчев, отшагнув в сторону, объявил имена и звания прибывших царевича Константина, епископа Давида, князей. Семь имён. Не назвал только Андроника, давно прижившегося в Москве и призываемого сюда при нужде в переводчике.
Василий встал.
Тютчев, обратясь к грузинам, пояснил:
— Государь наш великий князь Московский Василий Дмитриевич занемог. Однако ж внял вашему моленью, принимает вас наскоро, но запросто, по-домашнему. Не взыщите.
А Василий соколиным, мгновенным взглядом окинул их обличье.
«Легки, поджары. Кафтаны кургузы, еле до колен достают».
От своих купцов, торговавших в Грузии и в Ширване, Москва подробно знала о разорении той страны завоевателями. О нашествиях Тохтамыша и Тимура, а прежде — монголов, персов. Многие оттуда семьями прибегали к Москве. Строились тут, расселялись по городу. В Зарядье даже церковь себе сложили.
Едва Тютчев назвал их, грузины снова поклонились Василию.
С царевичем Константином Василий трижды обнялся.
От Давида принял благословение.
Вельможам на их поклоны откланялся.
Похрипывая, объяснил:
— Остудился. Ослабел. Сяду. Уж и вы садитесь.
Константину показал место напротив себя за столом. Епископу Давиду по правую сторону стола. Андроника поставил стоять позади царевича. Тютчев сел на длинной скамье рядом с грузинами лицом к Василию.
Константин оказался худощав. Лоб прикрыт чёрной чёлкой, ровно подрезанной.
«Бородка невелика и со щёк подбрита, как у персиян, бывавших в Москве с товарами. А глаза хороши — темны, но вглядчивы. Лет не дашь более тридцати пяти».
— Ась? — спохватился Василий, когда показалось, что Константин что-то сказал.
Константин, не поняв вопроса, вскинул брови, и они скрылись под чёлкой.
Из-за пасмурного дня пришлось раньше времени зажечь свечи. Лица собеседников потеплели. Грузины у стены приметили, что великий князь не столь хвор, как ему казалось: спокоен, а когда взглядывал, быстр и твёрд был его взгляд. И, может быть, зная это, он часто опускал глаза, как бы задумываясь, — хорош тот взгляд, который утаивает, а не выдаёт чувства.
Лицо Константина оставалось неподвижно, как и весь он. Но пламя свечей, передвигая по лицу лёгкие тени, оживляло его.
— Ась? — повторил Василий, теперь уже в ожидании слов, с коими так спешил сюда Константин.
Константин замер, ища эти слова: он и Василия думал видеть иным, и слова готовил к торжественной встрече торжественные. А тут нужны простые слова. Торжественные сказывались легко, простые требовали большего смысла.
Василий ждал.
Вдруг Давид перекрестился: