Байки доктора Данилова 2

Конец всех песен

Супруги Назаровы работали на одной бригаде. Он был врачом, а она – фельдшером, традиционный, надо сказать, расклад, обратное встречается гораздо реже. Шутники предлагали Назаровым усыновить водителя Кирилина и тогда бригада станет полностью семейной.

Весть о том, что Назаровы разводятся, прозвучала как гром среди бела дня. «С чего бы это? – удивлялся народ. – Ведь такая дружная семья была».

Но еще сильнее удивило то, что после развода Назаровы продолжали работать вместе.

– Она у меня в печенках сидит, – говорил экс-муж, – но где я найду другого такого фельдшера, чтоб с полуслова меня понимала?

– Он у меня в печенках сидит, – вторила экс-жена, – но зато мы с ним «левак» делим с учетом интересов нашего ребенка. Треть – ему, две трети – мне. А перейди я на другую бригаду, так этих левых алиментов не увижу.

Оптимисты уверяли, что рано или поздно совместная работа восстановит распавшийся брак. Оптимисты, как всегда, ошибались. После того, как Назаров стал старшим врачом, его бывшая жена ушла со «скорой» в приемное отделение стационара. Короче говоря, разбить вазу легко, а вот склеить осколки трудно и не всегда получается. Если вы стоите на грани развода, то возьмите короткую паузу и еще раз, пусть, даже, и в сотый, взвесьте все «за» и «против».

Парадокс Чеснокова

Доктор Чесноков постоянно разговаривал с невидимыми миру собеседниками, общался по телефону с представителями внеземных цивилизаций, регулярно проводил в ординаторской сложные магические обряды, направленные на привлечение денег и уменьшение процента смертности, а также ставил диагнозы «на глазок», без осмотра пациентов и представьте – иногда угадывал диагноз правильно. Но все эти милые странности не мешали ему работать в реанимационном отделении одной московской больницы, первой среди равных.

Уволили Чеснокова после того, как он пришел к главному врачу с двумя предложениями. Первое – учредить должность заместителя по анестезиологии и реанимации, которой в данной больнице в то время не было. Второе – назначить на эту должность Чеснокова.

В ходе оживленной и продолжительной дискуссии главный врач впечатлился настолько, что приказал изолировать Чеснокова в одной из палат приемного отделения и вызвать к нему психиатрическую бригаду.

Официальный диагноз шизофрении поставил крест на профессии. Шизофреникам нельзя работать реаниматологами, поскольку эта работа требует оформления допуска к работе с наркотическими средствами и психотропными веществами. А тем, кто стоит на учете в психоневрологическом диспансере, такой допуск никогда не выдадут. Шизофреник может списать всю отделенческую наркоту налево, а потом скажет, что он из-за своего психического заболевания не понимал, что он делает… И его за это никак не накажешь, потому что у человека – ОПД, официальный психиатрический диагноз. Пришлось Чеснокову уйти в поликлинику, физиотерапевтом.

– Парадокс! – удивлялись коллеги. – Десять лет чудил человек и никому до этого дела не было. А тут пришел к главному с умным предложением – и сразу же шизофреником стал!

Конец фильма

Заметив, что доктор Сидоров постоянно хандрит, коллеги пристали с расспросами.

– Грустно мне, дорогие друзья, – отвечал Сидоров. – Потому что скоро все это (следовал взмах рукой) закончится. Для меня. Конец фильма!

Продолжать расспросы при таком ответе было невозможно и негуманно. Зачем уточнять? Ведь и так все ясно. Если человек не развивает тему, значит, так ему лучше. Да и окружающим тоже лучше. Это пациентам можно бодрым голосом нести пургу про чудеса химиотерапии и прочее разное обнадеживающее. С коллегами все гораздо сложнее. «Сколько осталось?.. Ну-ну… Ты это, держись…». Полный мрак, короче говоря.

Только диспетчер Мамалыгина осторожно спросила:

– Совсем все плохо, Леша?

– Совсем, – вздохнул Сидоров. – Полный песец и два соболя с горностаем в придачу.

Полный песец – это уже очень плохо, а два соболя с горностаем в придачу – хуже некуда. Всем стало ясно, что счет идет не на месяцы, а на недели.

Коллеги начали всячески беречь Сидорова. Водитель с фельдшером не давали ему касаться носилок, фельдшер таскал всю аппаратуру, включая и кардиограф, который традиционно положено носить доктору (если таковой на бригаде есть). Старший фельдшер Михайлова, которую за глаза звали Цербершей, после пятиминутки убила всех наповал – подошла к Сидорову, протянула листок бумаги и сказала:

– Напишите мне, пожалуйста, какие дни вам в следующем месяце ставить.

Слово «пожалуйста» от Церберши раньше слышали только в связке: «идите на х…, пожалуйста, и не мешайте мне работать».

– Ах, ставьте что хотите, – ответил Сидоров. – Мне все равно.

Где-то через три месяца Сидоров пришел к заведующей с заявлением об увольнении.

– Зачем увольняться? – удивилась заведующая. – В вашем-то состоянии! Если вам тяжело работать, возьмите больничный. Все же какие-то деньги получите.

– Мне работать не тяжело, мне жить тошно, – выдал Сидоров. – Как только подумаю, что больше не приду на подстанцию, не сяду в машину, не поеду на вызов… Но что поделаешь? Не все в этой жизни зависит от наших желаний. Может, оно и к лучшему? Как вы считаете, Анеля Петровна?

Сердобольная заведующая разрыдалась. Сидоров начал ее успокаивать и в ходе этого процесса вдруг открылась правда. Оказывается, не было никакой болезни. Была подруга, которая залетела и поставила вопрос ребром – женись, паразит. Чувство ответственности не давало Сидорову возможности увильнуть от предстоящего бракосочетания, а интуиция подсказывала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Вдобавок подруга настаивала на том, чтобы Сидоров перешел со «скорой» в больницу, в которой ее мать заведовала физиотерапевтическим отделением. Стационар, мол, это престижно и перспективно, а «скорая» – дыра дырой. На любые возражения Сидорову отвечали угрозой выкидыша на нервной почве.

Проводы Сидорову устроили знатные. Всего было с избытком – и добрых слов, и крепких напитков. Покидая подстанцию, Сидоров споткнулся на пороге, упал и слегка расшиб лоб. Пришлось вернуться в диспетчерскую для оказания первой помощи.

– Вернется. Скоро. Железная примета, – сказали все.

Сидоров вернулся уже через шесть месяцев, разведенным алиментщиком. Семейный быт убил чувство ответственности и все прочие способствующие браку чувства. Опять же и угроза выкидыша после родов исчезла.

– И стоило огород городить? – подкалывали коллеги.

– Надо же разок попробовать, – смеялся Сидоров, – чтобы больше никогда-никогда.

Пленительная красота эвфемизмов

Известный кардиохирург N имел привычку уединяться в кабинете с симпатичными дамами из своего рабочего окружения. Иногда его на горячем ловила жена, приходившая в клинику якобы по какому-то поводу, а на самом деле для того, чтобы обломать супругу очередное интимное удовольствие.

Всякий раз при этом говорилось одно и то же:

– Как ты мог?! – негодовала жена. – Как тебе не стыдно?! Ты же маминой могилой клялся, что больше никогда не будешь мне изменять!

– Милая, но разве это измена? – удивлялся муж. – Где ты видишь измену? Измена – это когда ужин при свечах, вино, шелковые простыни, поездки на море и прочая романтика. А это называется: «напряжение быстренько снять». Ты, пожалуйста, одно с другим не путай, договорились?!

Безусловный рефлекс

За глаза доктор Тимошин называл свою жену «вороной» и никак иначе. В телефонных беседах с женой – «милой» и «солнышком».

– В постели не путаешься, Жора? – подкалывали на подстанции.

– Как можно?! – искренне удивлялся Тимошин. – Это же безусловный рефлекс!