Беда по вызову

— Это мой шофер, — «представил» меня Ильич.

— Вот и пусть посидит в машине, — отрезала боевая единица ростом поменьше. В его словах была справедливость, ведь если человек приехал на такую «стрелку», не обсуждать же деликатные дела при шофере. Ильич сильно растерялся, но я пошел в машину, решив, что в принципе, и оттуда могу контролировать ситуацию, если только им не придет в голову идея положить из Калаша вокруг себя все, что движется. Но, судя по всему, они пока хотели не крови, а каких-то разъяснений или подробностей, потому что Ильич стал много-много говорить, сильно жестикулировать, и один раз даже сильно ударил себя в грудь. Парни молча слушали, и по их лицам нельзя было понять, слышат ли они что-нибудь. Пару раз до меня долетели слова «дура», «программа», «скоро начнем» и «сраный завуч». Никаких завучей кроме Доры Гордеевны я не знал, и теперь ломал голову, какое отношение могла иметь эта скучная, толстая тетка к таким неординарным для школьной жизни событиям. Один раз во время бурного монолога Ильича парни резко дернулись, и я, «среагировав», сунул руку за пазуху. Они это отметили и стали плавнее. Густые сумерки не давали ни мне, ни им точно оценить ситуацию и, вроде, они решили на сегодня удовлетвориться страстными обещаниями Ильича.

Ильич вернулся к машине и плюхнулся на этот раз на переднее сиденье. Конфликтующие стороны мирно разъехались, и мне не пришлось больше многозначительно пихать руку под куртку, изображая наличие оружия.

— Петька, у тебя тут есть что выпить?

— Я подшился, — ляпнул я.

— Ну ни фига себе! — удивился Ильич, — А я думаю, почему ты всегда такой трезвый?

Он расслабился, почувствовал себя крутым директором с шофером и телохранителем, возвращающимся с трудных, но удачных переговоров.

— А давай в кабак!

Я готов был посетить еще пятнадцать «стрелок», только не увеселительное заведение.

— А у меня пост, — опять соврал я. — Вы сходите, а я в машине посижу.

— Ты еще и верующий? Ну ни фига себе! А я думаю, почему ты в столовой геркулес всегда жрешь? Тогда зачем пельмени мои смолотил?

— Разговелся. Покаялся. Снова пост.

— Так снова покаешься.

Вот привязался. Я замотал отрицательно головой.

— А насчет баб ты как? Давай по бабам!

Ильич разошелся. Выжив в перестрелке и побывав на разборке, он захотел прочих атрибутов: кабаков и проституток.

— А баб я не люблю!

Он присвистнул:

— А я-то думаю, чего ты так от наших куриц шарахаешься? А говоришь, не сидел! Давай за спиртным и ко мне домой.

Покупая в киоске две бутылки ненавистного мне «Флагмана», он долго трепался с кем-то по мобильному.

— Тебе сюрприз, — заявил он, садясь рядом.

Сюрпризов я не любил.

Дома Ильич засунул водку в холодильник, быстро порезал два соленых огурца и тонко построгал копченую колбасу.

— Ты как хочешь, а я не подшивался, не крестился, и женщинами всегда интересовался.

Он налил себе стопочку и подцепил на вилку огурец.

— А как там мой RAV?

— Работаю, стекла нужны и кое-какие инструменты.

— Вот деньги соберешь со своих и купишь.

— Не хватит.

— Соберешь по тысяче, остальное я добавлю. Слушай, тут такое дело. Знаешь, у нас в школе подвальное помещение с отдельным входом?

Я кивнул. Подвал был большой, с высокими потолками, но сырой, и с облезлыми стенами.

— Нужно как-то облагородить помещение, — сказал Ильич, — Причем, как-нибудь тихо, по ночам, чтобы не светить.

— Отремонтировать?

— Ну да.

— Мне?

— Ну да.

— А деньги?

— Ну да. Соберешь по три тысячи. Или нет. Скажешь, что школа начала новую экспериментальную программу по подготовке учеников к разным экстремальным ситуациям. Обучение всяким единоборствам, приемам самообороны, способам выживания, повышения сомооценки, уверенности в себе и прочей хрени. Ты же, кажется, этим с ними занимаешься? Вот. Скажешь родителям, что это новая программа, пока только в нашей школе. И соберешь по пять тысяч. Они крякнут, но наскребут. Тем более, что все дети взахлеб обсуждают твои уроки, а на переменах только и делают, что отрабатывают приемы.

Я помрачнел.

— Я обещал, что секция каратэ будет бесплатная.

— Бесплатная, Петька, только в тюрьме параша, — его опять заело на тюремной теме. — В других классах тоже пособираем.

— Так, может, бригаду нанять, денег хватит, а то я все не успею.

— Успеешь. Напрягись. Срок на подвал — три недели. И так, чтобы Дора не видела там никакого шевеления.

Значит, три недели — это время, которое Ильич может спокойно раскатывать на переднем сиденье, не пригибаясь, думать о кабаках и продажных девках. А там, все зависит от того, как я расстараюсь. В дверь позвонили, я от неожиданности вздрогнул. Ильич без тени беспокойства, шаркая тапками, пошел открывать. Вернулся он страшно довольный и не один. Его сопровождала совсем не романтического вида девица, в очень коротких меховых шортах. Ее необъятные ляжки были зарешечены колготками в такую крупную сетку, что мне невольно вспомнился «Гришка Зюкин, который сетку рабицу плетет». Так Сазон любовно называл своего соседа, с которым резался в шашки. Девицы было так много, что я посочувствовал малогабаритному Ильичу, который светился от удовольствия. Понятно, куда он долго названивал у киоска. Но это оказалось не все. Вслед за девицей на кухне появился смазливый блондин ростом с меня. Он был сказочно хорош, и я подумал, что это тот, с кем надо расплачиваться за вовремя доставленное женское тело. Но он вдруг улыбнулся и обнял меня.

— Это сюрприз, — сказал Ильич.

Я размахнулся и дал сюрпризу в челюсть. Он ушел от удара, получив по морде вскользь. Многие гомики хорошо дерутся, потому что их часто бьют. Мы стали самозабвенно обмениваться ударами, и нас вдруг посетило вдохновение. Как говорит Татьяна, занятие стало творческим. Я вспомнил наш парк, Борю Бройтмана, и главный тогда для меня вопрос «мальчик ты или девочка».

— Эй, вы мне тут все перебьете! — крикнул Ильич, и мы как по команде замерли. Девица молча отдирала свою сетку рабицу от острого края табуретки, к которой ее оттеснили. На кухне царил разгром.

— Вот жопа. Опять всю водку разбили. Ты чего? — уставился на меня Ильич.

— Сюрприз удался.

— Я на работе! — взвизгнул блондин, держась за молодую, нежную щеку. Я вдруг подумал: ведь он и правда на работе.

— Я компенсирую, — заявил Ильич. — Нет, ты, правда, чего? Сам сказал — в бога веришь, от водки подшился, бабами не интересуешься. Полный набор уркагана. Я тебе от всего сердца — сюрприз!

— Нет, правда, спасибо. — Сказал я, еле шевеля разбитой губой, — Я это дело с детства люблю. Получил удовольствие.

Ильич принес сотню баксов и сунул красавчику.

— Хватит?

Тот кивнул:

— Захотите еще помахаться, звоните. — Он посмотрел на меня с упреком, и красивым баритоном сказал:

— Какой вы грубый и неженственный.

И хлопнул входной дверью. Я тоже оделся и ушел.

* * *

За очками Беда опять не пришла. Мне было стыдно себе признаться, но я стал злиться на нее за то, что она не приходит. Она, что думает, я сам к ней поеду и, может, потеряю по дороге штаны? Утром я засунул ключ за косяк и съездил за Ильичом. В школе мы появились вместе. Он с синяком на лбу, я с разбухшей губой. Ученики хихикали. Навстречу нам двигалась Дора Гордеевна.

— Это Петр показывал мне приемы, — почему-то счел нужным объяснить ей свой вид Ильич.

— Какой он… разносторонний! — хмыкнула она. Ильич как-то сжался под ее взором. Вчера на неприятной встрече он выглядел увереннее.

Татьяна издалека мне сухо кивнула и свернула в другом направлении. Я так и не понял, что произошло, и почему ее пирожковые страсти вдруг угасли.

Вечером я провел родительское собрание. Мой десятый «в» добросовестно предупредил родителей и я, шепелявя разбитой губой, пряча от стыда глаза, оповестил пришедших мам о том, что они должны сдать по пять тысяч за то, что их детей будут учить по особой программе. Если бы это были сытые папы, я бы не чувствовал себя так плохо. Но пришли усталые женщины средних лет, не очень хорошо одетые. Особенно удивила меня мать Стариковой, самой разодетой девицы в классе. Она меняла наряды каждый день, а матушка ее сидела в не по сезону легкой, тряпичной куртке с обшарпанными обшлагами.