Беда
Шрифт:
— Сможешь.
— Позволь мне…
— Извини.
— Прошу тебя!
— Извини, извини.
— Я… черт! Ладно, слушай. Ты-то думаешь, что я смогу, но последние — последние наши встречи — показали мне, что я… что я не… — Он шагнул ближе к ней. — Я не намерен бить тебя.
— Нет никакой надобности.
— И не позволю, чтобы ты себя увечила, и не стану связывать с… с этим.
— Джона Стэм, могу я вставить словечко? Ты, видимо, не понимаешь, кто я.
— Возможно, так и есть, даже наверняка так и есть, но я могу лишь попытаться объяснить, каково мне после того, что было в прошлый раз, и я — я не хочу этого. И не хочу иметь дело с человеком, которому это нужно. Мне очень нелегко говорить тебе это, и я прошу прощения за такую откровенность. Но должна же
— Отличная речь, — похвалила она. — Теперь в будуар?
— Да ты — ты меня слушала?
— Конечно, слушала, Джона Стэм. Дай мне ключи, ты не можешь вести. — Она потянулась к карману его куртки, Джона хлопком ладони закрыл свой карман. — Отлично. — И она запела «Не заняться ли нам этим на дороге?»
— Ив!
— Ты сводишь меня с ума, Джона Стэм, — пела она.
— Ив!
— Ты такой забавник, Джона Стэм.
— Поговори со мной как нормальный человек.
— Вспомни, как и где ты трогал мееееняяяя, — заливалась она, давно сбившись с мелодии.
Руки у него вспотели, и под взглядом Ив он выронил ключи, а когда наклонился за ними, она подалась вперед, они столкнулись лбами, и женщина покатилась вниз по ступенькам, хватаясь за голову и смеясь. Джона подхватил упавшие ключи и поспешно отпер дверь подъезда. Быстро, да недостаточно быстро: Ив проскользнула следом, побежала за ним по лестнице, болтая на ходу.
— Проанализируем твои чувства, — говорила она. — Как давно ты возненавидел свою мать?
Пять проклятых пролетов. Весь день на ногах, рюкзак словно камнями набит.
— Ишь как торопишься.
— Я знаю, чего ты добиваешься, — сказал он. — Пытаешься меня спровоцировать. Но я все равно не ударю тебя, можешь и не стараться.
— Тебе не кажется, что ты малость опережаешь события?
— Нет.
— Я люблю тебя.
— Ты меня не лю…
Она завизжала. Так пронзительно, что Джону отбросило к стене.
— Теперь-то ты меня выслушаешь, — сказала она.
— Господи Иисусе…
— Беда в том, что ты пока ничего не понял, — сказала она. — Ты никогда не видел, что я делаю, ты не знаешь, как идеально мы подходим друг другу.
В ушах все еще стоял звон.
— Господи Иисусе, на хрен!
— Любовь всемогуща, она ослепляет. Поднимайся, мой мальчик!
Она распахнула объятия.
Он рванул прочь, перепрыгивая три ступеньки за раз.
— Джона Стэм, не беги от меня.
Ноги у него были длиннее, он оторвался от преследования, но потерял выигранные секунды, пока отпирал замок. Хотел захлопнуть дверь, и — не вышло: Ив сунула голову в щель, глухой удар по черепу, Ив рухнула в квартиру, прямо на грудь Джоне. Секунд двадцать или тридцать их обоих еще шатало по инерции.
— Какого черта ты устраиваешь!
— Я ушиблась, — сказала она.
— Что это такое? — Он отволок ее на диван. — Что это, что это, что за черт?
— Можно мне стакан воды?
— Тебе можно убраться отсюда поживее, вот что тебе можно.
— Смотри. — Она ощупала голову, на ладони осталась кровь.
— Черт!
— Я испачкаю обивку. Мне понадобится переливание крови. Врача! Врача!
Он уложил ее на пол в гостиной. Рана, как большинство скальповых: поверхностная, но сильно кровит. Джона грубо обработал рану, отчего закровило сильнее.
— Ты такой добрый, — мурлыкала Ив. — Как я люблю, когда ты меня лечишь.
Он промолчал.
— Я готова умереть за тебя.
— Никто тебя не просит.
— Все равно готова, — сказала она. — Я пошлю тебе кое-что из моего портфолио. Новый проект мы осуществим вместе. У меня есть кое-какие идеи…
Он смазал рану неоспорином. Если так будет продолжаться, пора переходить на оптовые заказы. А она все бормотала:
— Джона Стэм, у нас будут дети? Джона Стэм, хочешь меня поцеловать? Джона Стэм, мы снимем студию за городом, чтобы нам никто не мешал творить.
Закончив, он заставил ее встать на ноги. Ив все еще покачивало, особо сопротивляться она не могла. Джона вытащил ее на лестничную площадку и силой усадил на верхнюю ступеньку.
— Через десять минут проверю, — предупредил он. — Если к тому времени не уйдешь, я вызову полицию.
Она провела пальцем по уродливой ссадине на виске, по кое-как перевязанной ране. Вновь предъявила Джоне окровавленную руку:
— И что ты скажешь копам?
Он уставился на нее. Поверьте, сержант…
Он ушел в квартиру.
Через несколько минут он услышал, как она уходит.
Джона швырнул свой рюкзак через всю комнату. Надо было стукнуть ее дверью по голове второй раз, третий, бить ее, пока черепушка не треснет. Это же не он — ему подобная кровожадность вовсе не свойственна. Швырнуть ее об стену, колошматить, пока матка не вывалится перезрелым персиком. Выбросить из окна, пусть размажется на тысячу неопознаваемых осколков, как та камера. Нет, это не он. Джона кинулся к холодильнику, одним глотком осушил банку пива — не ради утоления жажды, но чтобы смять жестянку в руке и запулить ею в дальнюю стену. Primum nocere. [18] Шмякнуть бы шезлонгом по телевизору, услышать, как хрупнет в нем электроника, руками рвать обивку с дивана, пока пружины не выскочат — маленькие, замороженные, перевернутые с ног на голову молнии. Это не он, это она так на него действует, этого добивается: пробудить в нем страсть к насилию. Схватив самое большое, самое страшное оружие — разделочный нож с ржавчиной на лезвии, воткнул его в рабочую поверхность кухонного шкафчика, рванул морозильный ящик из холодильника и вывернул его содержимое на стол. В пластике осталась черная щель, когда Джона выдернул нож и взялся за дело: лук-порей остался лежать, истекая кровью, а вот ее почки — порубленные в месиво грибы. Ее сердце — томат, изошедший слизью и семенем, ее легкие — два длинных, взращенных в оранжерее перца, лежат, сплющенные. Кухне конец. Морщинистая овощная кожа, стебли-связки липнут к рукам. Бей-увечь-убивай. Нет, не он. Достал пять яиц, давил их, одно за другим, голыми руками. Сжал пачку масла, и оно полезло из кулака с обеих сторон, глубоководная рыба, слишком быстро выдернутая из родной стихии, выкашливающая плавательный пузырь.
18
Прежде всего, навреди (лат.) — пародия на заповедь Гиппократа: «Прежде всего, не навреди».
С дальнего конца комнаты он наблюдал за самим собой, за двойником-злодеем, стоявшим на коленях посреди сотворенного им хаоса.
Она исчезла на полторы недели. Время от времени, сперва раз в день, потом чаще — уже каждые два часа — она позванивала. Джона узнавал ее по надписи черными буквами на экране:
НОМЕР НЕ ОПРЕДЕЛЕН
Он стирал ее сообщения на голосовой почте, не прослушивая. Плевать, что она там собиралась сказать, лишь бы в дом больше не лезла. Рано или поздно она поймет, что он пытался ей втемяшить.
Пятница, 5 ноября 2004
Экзамен
Письменный тест состоял из ста вопросов — просто скучных или невыносимо скучных. Проходной балл — чуть выше 50 %, Джона с запасом уложился в отведенное время. Затем собеседование, полуторачасовой дурафон: экзаменатор задавал «вопросы на размышление», описывал диагноз, а Джоне следовало предложить план операции. В качестве проверки знаний это собеседование из рук вон никуда не годилось: за три месяца практики Джона отучился думать, функционировал как робот, механически выполняя задания, в основном прислужнические. Лечить ему никого не довелось, и, услышав вопрос: «С чего бы вы начали работу с пациентом, у которого запущенная язва желудка вызвала геморрагический шок?» — Джона едва успел прикусить язык, чтобы не ответить: «Вызову ординатора».