Бедолага
Шрифт:
– Вы?
– А что? Была дурой – дурой и осталась. Танька его вконец бросила, так он мне письма пишет: «Варюха, спасай! Выйду – вовек добра не забуду. Завяжу со старой жизнью, женюсь на тебе. Трофимку вместе воспитывать будем. Ему отец нужен…» Вот и клюнула я в который раз. Сколько сил на него ухлопала, сколько денег ушло на паразита! И что? Как вышел, еще держался. А потом за старое. Бить меня начал. Баб водить прямо в дом.
– Неужто прямо в дом?
– Еще бы. Когда я на работе – он их ко мне. Хоть бы комната его была, а то ведь кровно моя, вот этими руками заработанная. – Она показала Ларисе тяжелые, натруженные руки. – Вот что обидно! Да и Трофимку жалко. В его ли возрасте смотреть на такое?
На какое-то время в комнате установилось молчание. Наконец Лариса спросила:
– А сейчас-то вы где работаете?
– Да все там же, в столовой. Только в трестовской, на стройке. Бывало, и уходила из столовых, в магазинах работала. И уезжала в другие места – на Север, например. Но от него никуда не спрячешься. Везде найдет. Такой паразит, такой проходимец…
– Вы и на Север от него убегали?
– Да как объяснить, – засмеялась Варвара. – Скорее всего – он убегал, я догоняла.
– Не пойму.
– Когда Трофимка родился, Глеб на Север подался. Сбежал или просто уехал – пойди разберись. Денег не присылал. Смеялся позже: на водку, мол, не хватало, а тут ты еще… Ну, я молодая была, заиграло во мне – сунулась к его матери, Марье Трофимовне: «Нате вам внука, я за вашим бедолагой поехала!» Мать и рта раскрыть не успела, меня и след простыл. Нашла его на Севере, в Нефтеюринске.
– А как же Трофим?
– Марья Трофимовна позже привезла… Но толку-то мало оказалось. Пожила я там, помучилась, да и обратно подалась… Глеб то на вахте две недели пропадает, то две недели гуляет. Совсем не видать его, как и денег его заработанных. Жить на Севере – и голодать? Плюнула я и улетела домой. Подала на развод, на алименты. Через полгода и он вернулся, показал мне алименты! А дальше я вам рассказывала: сам не жил со мной – и мне с другими не давал.
– Может, вы отчасти сами виноваты? Слишком многое прощали ему?
– А кто из нас, из баб, правой выходит? Если вы любили когда, небось знаете, что это такое.
«Точно, знаю, – согласилась Лариса. – Но не последнюю же сволочь любить… А то они распоясываются – управы на них потом не найдешь».
– А вот скажите, Варвара, если б жизнь повернуть назад… И вам, к примеру, снова с Глебом встретиться… Как бы вы поступили?
– Ой! – рассмеялась Варвара. – Спросите чего-нибудь полегче! Ненавижу его, паразита, но ведь Трофимка от него родился. Как бы я жила сейчас без сына? Так что не знаю, что и ответить вам. Жизнь-то – штука такая: не повернешь ее назад, не-ет. Да и не хочу, намучилась, хватит. Ничего мне не надо. Вот сына жду. Отслужит – свадьбу сыграем. Парень хороший вырос, не в отца, слава Богу. Мне хоть это в утешение…
– Вы, конечно, слышали, что у нас в городе случилось?.. Я, собственно, в связи с этим и интересуюсь жизнью Глеба Парамонова.
– Слышала, как такое не услышать…
– Ну и каково ваше мнение?
– Да какое мое мнение? Дурак он, этот Николай, был. А с другой стороны – против такого, как Глеб, не попрешь.
– А Шура Пустынная?
– Ее я совсем не знала. Да что с нее возьмешь? Молодая, зеленая…
– Вы как будто оправдываете Глеба?
– Я?! – изумилась Варвара. – Оправдаешь его, как же… Вы меня извините, все, о чем просили, я вам рассказала. А теперь мне на работу собираться надо.
– Ну что ж, спасибо вам, – поблагодарила Лариса, хотя не ожидала, что Варвара свернет разговор и уйдет от ответа в сторону.
– Да не за что! – отмахнулась Варвара. – Если что, приходите еще. Всегда будем рады.
Глава 4
Когда вырасту, буду буянить
Домой Николаю идти не хотелось.
Сидел в диспетчерской
ОТК, копался в накладных, которые давно были подписаны; тонкостенные трубы, проверенные и на качество, и на диаметр, лежали на заводских площадках штабелями, ждали погрузки в вагоны. А вагонов не было.– Чего сидишь, домой не идешь? – В диспетчерскую, хмурый и злой, заглянул бригадир Повилюк.
– Да вот, накладные… – показал Николай.
– Там все в порядке, – буркнул Повилюк. – Слушай, у меня к тебе просьба. Домой пойдешь – загляни к моим.
– А что такое?
– Да скажешь: задержусь тут в ночную смену. Вагоны обещали. А то Маша нервничать будет.
– Ладно, зайду.
Теперь у Николая было дело помимо того, что надо было идти домой, и он наконец собрался уходить.
– А ты чего хмурый такой? Смотрю: последнее время совсем почернел. Жена загуляла? – спросил Повилюк.
– Да дочка приболела, Надюшка, – соврал Николай.
– А то, если жена загуляла, у меня одно верное средство есть. – Повилюк подмигнул Николаю, расстегнул телогрейку, снял фуражку с головы, с которой клубами повалил горячий пар. Повилюк несколько раз протер лысину платком – резкими, широкими движениями. – Уф ты!..
– А какое средство-то? – будто так просто, подыгрывая бригадиру, поинтересовался Николай Пустынный.
– Средство простое. Убей ее хахаля – и все! – Довольный своей шуткой, Повилюк громко захохотал.
Николай кисло улыбнулся:
– Все бы вам шутить, Иван Алексеевич.
– А если серьезно, что у тебя с дочкой? – просмеявшись, спросил Повилюк.
– Да простыла, – соврал и дальше Николай.
– Все понятно. К Маше моей придешь – попроси алоэ. Перемешаешь с медом, водки немного добавишь, протрешь девчонку – к утру как птенчик будет!
– Спасибо.
– Спасибо не мне, Маше скажешь. Так не забудь – алоэ.
– Ясно, понял. Ну, я пошел?
– Давай.
Николай выбрался из цеха, хотел поначалу сесть на автобус, но раздумал: решил пройтись пешком. Отсюда, с небольшой высотки, поселок открывался как на ладони. Не весь, конечно, а только южной своей половиной: частные домики с огородами и садами то тут, то там перемежались трех-, четырехэтажными зданиями, и люди в поселке жили двоякой жизнью: одни – как горожане, другие – как сельские жители, со своей землей, сеновалами и конюшнями, огородами и палисадниками. Деревянный дом, к примеру, был у тещи Пустынного – Евдокии Григорьевны, свой дом имел и бригадир Повилюк, а вот Николай с Шурой получили от завода благоустроенную двухкомнатную квартиру. Как они радовались, когда въехали в пахнущую краской и линолеумом новую квартиру, сколько счастливых планов строили! А вот теперь и идти домой не хочется…
В поселке Николай выбрался на тихую улочку, которая вела к берегу пруда; вышел к воде, постоял здесь немного, посмотрел на умиротворенную вечернюю гладь, над которой зависло уставшее за день багровое солнце. Несколько лодчонок уткнулось в камыш у противоположного берега; там, видать, хорошо брал сейчас окунь. Изредка, видел Николай, то один, то другой рыбак взмахивал удочкой – значит, и в самом деле клевало. Николай не был заядлым рыбаком, но все мечтал, что когда-нибудь заведет собственную лодку и в выходные дни, а особенно – во время отпусков будет рыбачить на лавах, на крутояре, на глубине: там, говорят, лещ берет до полутора килограммов. А можно и с ночевкой уплывать, к истокам Северушки, устраивать на берегу шалаш, брать с собой Шуру с Надюшкой, ранним предбудным часом они будут крепко спать, видеть тридесятые сны, а Николай потихоньку выберется на лодке к зарослям кувшинок, наставит в сизой предутренней мгле побольше жерлиц, и уж к утру-то, к молодому костерку, обязательно возьмет какая-нибудь щукенция… То-то будет радости и восторга у Шуры с Надюшкой, когда они проснутся!