Беги, если сможешь

— А чей это голос? — Мне пришло в голову, что она может испытывать диссоциацию.

— Не знаю. Мой, наверное. Скорее бы все закончилось.

— Если все закончится, ничего хорошего тоже больше не произойдет. Пути назад уже не будет. — Я смотрела ей прямо в глаза. — Смерть — это окончательное решение. Ваши родители и муж, возможно, никогда не оправятся от этого удара.

— Зато им больше не придется обо мне беспокоиться. И папа не будет разочаровываться…

Не это ли привело ее в центр? Общество людей, готовых давать неограниченную поддержку и принятие, должно было показаться очень заманчивым. Хизер продолжала искать одобрения какого-нибудь авторитета.

— Вы можете вспомнить еще какой-нибудь период в жизни, когда у вас была депрессия?

— Когда я в прошлый раз пыталась покончить с собой, — бесцветным голосом ответила она.

— Если бы та попытка удалась, вы бы не встретили Даниэля, верно?

— Правда…

Во взгляде ее зажегся огонек интереса. Мои слова нашли отклик.

— Вспомните об этом в следующий раз, когда вам станет плохо. В жизни порой случаются чудеса. А что помогало вам раньше?

— Иногда мне хотелось покончить с собой, но я вспоминала, как сердился отец в первый раз, и это меня удерживало.

— А вам не кажется, что он мог сердиться потому, что боялся вас потерять?

— Ему на меня плевать. В следующий раз я попыталась специально, чтобы рассердить его. Чтобы он увидел, как мне плохо.

Она покачала головой. Это был печальный рассказ, но все же я была рада видеть, что к ней возвращается самокритичность.

— Вы, наверное, думаете, что я дура, — добавила она.

— Нет ничего глупого в том, чтобы добиваться любви своего отца. Но причинять себе боль — это не лучший способ.

— Ну, это в любом случае ничего не изменило. Они вернулись из путешествия, и папа отправил меня к психологу, а потом они дали мне денег и снова уехали. Он юрист, и все его обожают. — Ее губы скривились. — Но он никогда не проводил со мной время. Мама тоже. В детстве мне все завидовали, потому что мы богатые, но мне постоянно было так одиноко!

— Это должно было быть очень сложно. Одиночество только усугубляет депрессию, поэтому нам придется поработать над методами ее преодоления, хорошо?

— Но она же все равно вернется.

— Кто?

— Депрессия. Я так от нее устала.

Она взглянула мне в глаза, и от ее взгляда пахн'yло такой болью и безнадежностью, что у меня перехватило дыхание.

— Может быть, меня нельзя вылечить. Я пробовала все — антидепрессанты, йогу, психотерапию. Думала, что в центре мне помогут, но стало только хуже. Наверное, мне уже нельзя помочь.

— Вам можно помочь. Депрессия вернулась, потому что вы перестали принимать таблетки и понесли тяжелую потерю. Это очень сложная ситуация.

— Аарон говорит, что мы сами создаем свою боль и нельзя впадать в зависимость от таблеток. Можно приучить тело не нуждаться в них.

Я заставила себя глубоко вздохнуть, прежде чем заговорила.

— Многие нуждаются в лекарствах, чтобы справиться с депрессией. Нет ничего постыдного в том, чтобы нуждаться в помощи. Это тяжелая болезнь, но вы можете с ней справиться — так же, как и с любой другой.

— Но я совсем не такая сильная. Аарон говорил, что если мы не будем есть и спать перед молитвами, то приблизимся к самопознанию, но мне просто становилось плохо.

— И сколько времени вы проводили без еды и сна?

— Иногда по нескольку дней. Не знаю, все словно в какой-то дымке. Они часами разговаривали с нами о центре, о своих убеждениях, о том, как можно изменить наши жизни.

Похоже, они использовали те же методики, что применяются в сектах для ломки новичков. В университете я писала работы о сектах и изучала особо деструктивные. Отнюдь не все возглавляли вооруженные параноики — самые опасные выступали под знаменем самопознания. Я еще многого не знала о центре, но, судя по всему, Аарон зашел очень далеко.

— А в ваш первый визит в центр все было так же?

Она покачала головой.

— Нет, там все было посвящено тому, чтобы замедлить свою жизнь. Очень успокаивающе. Я бродила по лагерю, и все улыбались или медитировали. Там было так тихо, и никто не переживал из-за машин, мобильников, фильмов, одежды, статуса. Мы ели здоровую еду, дышали свежим воздухом и старались выключить шум в голове.

— А когда вы начали участвовать в песнопениях?

— После пятого приезда я попросила разрешить мне остаться. Надо было доказать свою верность.

Она вдруг напряглась и потерла руки, словно замерзла.

— И вы перестали есть и спать?

Я начала понимать, что у центра было две личины — для окружающего мира это был тихий приют, но для его постоянных жителей дело обстояло несколько сложнее.

Она кивнула и начала грызть ногти, словно нервничая, что слишком много сказала.

— Да, все в таком роде.

— Хизер, ваше депрессивное состояние абсолютно естественно. У вас упал сахар в крови, а усталость только ухудшила положение.

Необходимо было, чтобы Хизер осознала, что ею манипулировали, — это помогло бы ей вырваться из замкнутого круга самообвинений. Она сказала, что после ухода из центра Даниэлю пришлось искать подработку, — интересно, что же случилось с наследством от бабушки и дедушки?

— Скажите, вас просили пожертвовать деньги в центр?

Она выглядела еще более встревоженной — взгляд ее метался по комнате, дыхание стало частым и прерывистым.

— Мне нельзя о них говорить. Я обещала Даниэлю, что ничего не буду рассказывать.

Значит, просили, и судя по реакции Хизер, она это сделала. Интересно, как Даниэль согласился уехать? Он явно хотел остаться, а судя по поведению Хизер, она склонна во всем соглашаться с мужем. Либо он уступил, чтобы порадовать ее, либо в глубине души уже начал сомневаться в происходящем.

Она молчала, и я продолжила:

— Вас не устраивала политика центра в том, что касалось воспитания детей. Скажите, с чем еще вы не были согласны?

Она бросила на меня беспокойный взгляд и пожала плечами.