Беглая монахиня

Неожиданно он упал перед ней на колени, как нищий, поднял подол ее платья и обхватил двумя руками ее ноги. Он сделал это с таким напором, что ей стало больно. Однако то была приятная боль, от которой она могла избавиться в любой момент, стоило ей сказать лишь слово.

Осознание своей власти придало ей смелости, и она высказала то, что давно вертелось у нее на языке, хотя это и стоило ей больших усилий:

— Я боюсь. Я еще никогда ни с одним мужчиной...

— Не говори ничего больше! — Рудольфо поднял на нее глаза. — Именно это делает тебя такой прекрасной. В наше время женщинами становятся в четырнадцать лет и мужчинам не приходится просить дважды. В двадцать пять лет у женщины уже пятеро детей, она выглядит, как пожухлый кочан капусты, а мужчина подыскивает себе более молодую для любовных утех.

— Как ты это говоришь... — почти беззвучно пробормотала Магдалена себе под нос, однако он услышал едва высказанный упрек.

— Я говорю искренне, — возразил Рудольфо. — Надеюсь, тебя не коробит моя откровенность. Не забывай, мне многое пришлось испытать из того, что тебе еще предстоит в твоем возрасте. Но тем не менее ты мне близка, как ни одна другая женщина. Я ни о чем не мечтаю более страстно, чем о том, чтобы соединить свою судьбу с твоей.

Чем дольше убеждал ее Рудольфо, стоя на коленях, тем больше ее смущала щекотливость ситуации. Магдалена порывисто высвободилась из его объятий, резко отскочив в сторону и оставив коленопреклоненного канатоходца в жалком виде на полу. В нелепой позе, опершись о сундук, он вызвал у нее сочувствие, и она пролепетала слова извинения. Рудольфо поднялся.

Если бы Рудольфо отругал ее, обвинив в манерности и самомнении, и выставил из фургончика, Магдалена нисколько бы не обиделась. Но вышло совсем иначе. С трогательной нежностью канатоходец взял ее правую руку, поднес к своим губам и поцеловал. Ни разу в жизни мужчина не целовал ей руку. Такие жесты не полагались женщине низкого сословия. Тем паче лысой послушнице, снявшей монашескую одежду. Магдалена чувствовала, как кровь стучит у нее в висках.

До нее наконец донесся откуда-то издалека голос Рудольфо:

— Ты все еще не ответила на мой вопрос!

— Какой вопрос? — переспросила Магдалена с отсутствующим видом.

— Придешь ли ты опять завтра? По-моему, нам есть что рассказать друг другу.

— Да, если ты хочешь и если позволят обстоятельства, я буду здесь.

Магдалена покинула фургончик Рудольфо в полном замешательстве. Тихий вечер опустился над рекой, рассыпав по лугу блестки прохладной росы. Дюжина лягушек, а может и больше, громко соревновались, кто кого переквакает. Пахло болотом и сырой землей. Она почувствовала усталость от долгой ходьбы, но не могла заставить себя забраться сейчас в свой вагончик и как ни в чем не бывало лечь рядом с Мельхиором.

Магдалена, словно сомнамбула, побрела к реке и опустилась на траву. Встреча с Рудольфо поразила ее своей внезапностью, как удар молнии. Она была не в состоянии сосредоточиться хотя бы на одной ясной мысли и не мигая смотрела на ленивые воды, протекавшие мимо нее, то журча и бурля, а то снова бесшумно.

Судьба Магдалены опять сделала неожиданный поворот, и она не знала, как к этому отнестись.

Глава 5

Шли недели, цирковая труппа продолжала двигаться вниз по течению Майна. Времена были непростые. Вплоть до Мильтенберга, сонного городка на Майне с нарядными фахверковыми домами, они повсюду натыкались на следы крестьянских восстаний: горящие нивы, тлеющие сараи и сожженные дотла подворья. Хотя горожане встречали их не столь недоверчиво, как жители Вюрцбурга, но, где бы они ни появлялись, отношение было более чем сдержанным и не шло ни в какое сравнение с тем восторженным приемом, который оказывали Великому Рудольфо раньше, стоило ему приехать в какой-нибудь город. Теперь у людей были другие заботы.

Что до Магдалены, то ее состояние напоминало ей детство, когда она однажды отравилась ядовитыми грибами. Она с трудом ориентировалась в реальной жизни. Иногда ей казалось, что она парит над землей, потом ее охватывал угар, схожий с тем, что овладевал некоторыми монахинями в Зелигенпфортен, когда во время литургии на Страстной неделе они кричали в экстазе: «Я здесь, Господь! Возьми

меня!» Магдалене такие истерики всегда казались притворством, но сейчас она смотрела на это иначе.

Деликатность Великого Рудольфо, который становился ей все ближе, делал комплименты, но не торопил события, вызывала уважение; ее симпатия к тактичному мужчине росла день ото дня. В те моменты, когда она буквально летала, а это случалось, если онбыл рядом, Магдалена испытывала неведомое прежде чувство, выпадавшее, как ей казалось, на долю только избранных, — счастье.

В полном лишений детстве и аскетической юности, проведенной в монастыре цистерцианок, ей внушали, что человек появляется на свет вовсе не для того, чтобы быть счастливым. Напротив, земля — это юдоль скорби, и лишь в загробной жизни ее ожидает истинное счастье. В этой жизни человек не может быть счастлив, это что-то неприличное.

Однако неожиданно свалившееся на нее счастье породило раздвоенность ее чувств. Какими бы пьянящими ни были робкие прикосновения Рудольфо — больше между ними ничего не было, — они будили в ней сокровенное желание большего. Она мечтала целиком принадлежать Великому Рудольфо. И одновременно страшно боялась этого.

Конечно, связь Рудольфо с Магдаленой вызывала крайнее недовольство в труппе. Об этом позаботились горбатый знахарь и гадалка Ксеранта. В лице рыжеволосой Ксеранты Магдалена обрела смертельного врага. Гадалка утверждала, что способна увидеть будущее в мерцании полудрагоценного камня величиной с кулак. Впрочем, ненависть была взаимной, еще с тех пор как ослепленная ревностью гадалка набросилась на Магдалену.

Охладели и ее отношения с Мельхиором, который чувствовал себя уязвленным частыми встречами Магдалены с Рудольфо наедине. Его возрастающая антипатия постепенно превратилась в открытую враждебность, находившую выражение в нелестных и обидных замечаниях. Не то чтобы

Мельхиор возлагал какие-то особые надежды на Магдалену, нет, он по-прежнему видел в ней маленькую девочку, которая дурачилась вместе с ним на лугах отцовского лена. Мельхиора раздражало то, что после бегства из монастыря она стала клеиться к первому попавшемуся мужчине, вся заслуга которого состояла в том, что он умел ходить по канату. Несомненно, высокое искусство, но кто знал, при каких обстоятельствах он освоил его?

Прошлое Рудольфо было загадкой и именно поэтому порождало естественное любопытство. Складывалось впечатление, что канатоходец в одночасье вырос из земли, как гриб после теплого летнего дождичка. На вопросы о том, как он начинал и кто был учитель, который научил его этому искусству, Рудольфо предпочитал отшучиваться: дескать, одаренным канатоходцем стать нельзя, им можно только быть.Он не любил, когда ему напоминали о его скромном происхождении, а потому все вопросы и, соответственно, все ответы так и остались под покровом таинственности, и уже давно никто из циркачей не отваживался приподнять эту завесу.

От Магдалены тоже не укрылось, что у Рудольфо был некий таинственный, даже магический флер. Природная сдержанность и преклонение перед его выдающимся мастерством до поры до времени удерживали ее от вопросов. Иногда ей казалось, что канатоходец живет в каком-то другом мире. То, что он не походил на людей, которые до этого встречались на ее пути, притягивало Магдалену, она все глубже погружалась в мир артиста и становилась зависимой от него.

В один из теплых летних вечеров, на праздник тела Господня, Магдалена по обыкновению, как почти каждый вечер, была в фургончике Рудольфо. И тут произошло нечто странное, нечто, что впервые вынудило Магдалену задать ему вопрос. Была уже ночь, и они сидели при свете свечи на целомудренном расстоянии, словно дети, страшащиеся собственной смелости. Неожиданно в дверь вагончика постучали.