Беглая монахиня
Шрифт:
— В таком случае святой инквизиции стоит отказаться от латыни на этом процессе, чтобы она имела возможность защищаться. — И, заметив удивленные взгляды других судей, малодушно добавил: — В том случае, если есть что защищать.
— Ab initio!— вмешался инквизитор. — Сначала! — Сжав правую руку в кулак, он грохнул им по столу и в ярости посмотрел по сторонам. Господь не мог сильнее гневаться после грехопадения Адама и Евы.
С мрачным выражением лица брат-доминиканец поднялся, его сотоварищи сделали то же самое, и инквизитор заговорил, вперив взгляд в
— Erubescat homo esse superbus, propter quem humilis factus est dues.— Что приблизительно должно было означать: «Да устыдится человек своей гордыни, после того как Господь так унижался ради него». После чего он перекрестился и сел на место.
— Имя? — рявкнул он.
— Магдалена, досточтимый господин инквизитор!
— А фамилия?
Магдалена заколебалась. Она была уже готова назвать фамилию Реттенбек, но в последний момент подумала, что не сочеталась с Рудольфо браком, а значит, не могла носить его фамилию, хотя привыкла, что ее называли женой канатоходца. Еще тогда, придя в монастырь Зелигенпфортен, она предпочла утаить фамилию отца, которая вряд ли доставила бы ей неприятности. И что ответить теперь, сидя перед инквизитором? В конце концов она выпалила свою фамилию:
— Вельзевул! Моего отца, убитого рухнувшим на него деревом, звали Гебхард Вельзевул.
Ответ Магдалены вселил тревогу в участников судилища, а доминиканец, сидевший справа от инквизитора, заметил, прикрыв рот рукой:
— Это ли не дьявольская мета!
— Магдалена Вельзевул, — продолжал инквизитор, — признаешь ли ты, что являешься любовницей дьявола, uxoem diaboli?
— Нет, досточтимый господин инквизитор.
— Магдалена Вельзевул, признаешь ли ты себя виновной в колдовстве? Criminis magiae?
— Нет, досточтимый господин инквизитор.
— Магдалена Вельзевул, — голос инквизитора стал еще визгливее, — я обращаю твое внимание на то, что в случае дальнейшего отрицания преступлений против Святой матери Церкви ты будешь подвергнута допросу с пристрастием. — Доминиканец показал рукой на разложенные перед ним орудия пыток.
— Я сказала правду и могу признаться лишь в том, что соответствует истине, — ответила Магдалена, стараясь не смотреть на страшные орудия.
— Но есть сотни, если не тысячи свидетелей, которые могут подтвердить, что ты, Магдалена Вельзевул, по качающемуся канату взошла на одну из башен Майнцского собора, как и твой любовник, называвший себя Великим Рудольфо, которого Господь всемогущий, deus omnipotens,покарал за его гордыню.
— Его на это подвигла не гордыня, — спокойно возразила Магдалена, — а мастерство. А то, что вы называете Господней карой, было убийством, омерзительным убийством, которое, если бы речь шла не о бродячем артисте, было бы расследовано Святой матерью Церковью и светским судом.
— А ты, Магдалена Вельзевул, ты тоже владеешь этим... мастерством эквилибристики, как и Великий Рудольфо? Ведь ты знала канатоходца всего лишь несколько недель? Похоже, ты весьма способная ученица!
Судьи расплылись в самодовольных улыбках и обменялись многозначительными взглядами.
Магдалена ерзала на своем табурете,
как на раскаленных углях. Откуда брат-доминиканец знал о ее прошлом? Что еще ему было известно? Может, даже все?Следующий вопрос инквизитора подтвердил ее предположение.
— Магдалена Вельзевул, — доминиканец с видимым удовольствием произносил ее фамилию, — Магдалена Вельзевул, тогда ты, вероятно, изучала... искусство хождения по канату еще в юные годы?
— Нет, досточтимый господин инквизитор, это было бы совершенно невозможно в монастыре Зелигенпфортен!
— То есть ты беглая монахиня?
— Я была послушницей, и мне вскоре предстоял постриг, когда я покинула монастырь. Тем самым я не нарушила ни одного закона Церкви, в том числе ни одного закона ордена цистерцианцев.
— Что ж, тогда объясни нам, как тебе удалось так быстро освоить искусство эквилибристики!
— Это просто дар, способность ходить по канату, как будто перед тобой узкая тропинка вдоль межи на лугу.
— Не вступая в сговор с дьяволом?
Магдалена пожала плечами.
Брат-доминиканец расценил ее реакцию как нежелание говорить правду. Его голос сорвался, и он завизжал:
— Признайся честно, что за деньги продала свою душу дьяволу!
— Мне не в чем сознаваться, досточтимый господин инквизитор, потому что это не соответствует истине! — Магдалена почувствовала себя загнанной в угол.
Инквизитор дал знак доминиканцу, сидевшему слева от него, и тот поспешно направился к двери и вышел. В мрачном помещении воцарилась жуткая тишина. Судьи неотрывно смотрели в потолок, словно избегая взгляда Магдалены.
Вскоре доминиканец вернулся в сопровождении одетого в черное мужчины, которого Магдалена узнала не сразу: это был зазывала Константин Форхенборн.
Форхенборн встал рядом с обвиняемой, не удостоив ее даже взглядом.
— Твое имя? — бойко спросил брат-доминиканец.
— Константин Форхенборн.
— Тебе знакома эта дева?
— Конечно, досточтимый господин инквизитор. Ее зовут Магдалена, она была женщиной Великого Рудольфо, канатоходца. Чтобы не погрешить против истины, скажу, что она
вовсе не была его женой, во всяком случае, с благословения Церкви. Рудольфо просто называл ее своей женой, поскольку она жила с ним, ну, вы понимаете...
— А ты, Форхенборн, тоже бродячий артист, как и этот Великий Рудольфо?
— Я зазывала труппы и принципал балагана, где демонстрируются всякого рода сенсации и нелепости, как, например, жонглер, который подбрасывает в воздух пять мячей и все их по очереди снова ловит, или женщина-змея из Польши, которая так выворачивает свои конечности, словно у нее под кожей костей и вовсе нет, и которая уже выступала перед королями Польши, Богемии и Венгрии, или...
— Ладно, ладно, — прервал зазывалу брат-доминиканец. — А ты оказывал жене канатоходца знаки внимания?
— Да, вынужденно. Потому что поначалу Рудольфо хотел, чтобы Магдалена выступала в цирке. В качестве живого трупа!
— В качестве кого?
— В качестве живого трупа. Был такой случай, ставший известным во всех немецких землях. Одна якобы умершая женщина была заживо похоронена, и ей удалось только через неделю привлечь к себе внимание стуком и криками. Мы выкрасили Магдалену в пепельно-серый цвет и выставили как «живой труп».