Беглец с чужим временем

Анна-Мари сидела у неподвижной оси вращения. Ее лицо, проступающее сквозь облачные фигуры, почти не изменилось. Не отводя глаз от диска, Рауль рылся в карманах, ища карандаш. «Хотя бы два-три штриха». Но вот колесо смеха опять изменило форму — превратилось в новое геометрическое тело! Впрочем радиусы диска не менялись. Они как бы сохраняли внутренний каркас «облака», словно спицы, торчащие из порванного зонтика. Но ведь если радиусы остаются постоянными — должно измениться само число «пи» — отношение радиуса к длине окружности. Так однажды и сказал Эйнштейн, когда зашла речь об изменении формы вращающегося круга. И Рауль снова услышал по-детски радостный смех Эйнштейна, мчавшегося когда-то вместе с ним на такой же карусели в Люстгартене, и его слова, заглушаемые вальсом карусельной шарманки, о том, что, если бы диск вращался со скоростью, близкой к скорости света, его форма изменилась бы. Диаметр и длина окружности оказались бы в разных условиях во время движения, а поэтому изменилось бы само «священное» число «пи». И вот тогда-то в воображении Рауля и возникла удивительная картина изменяющихся геометрических форм. Превращение движущихся миров. А сквозь них проступило детское и мудрое лицо волшебника. Лицо Эйнштейна. Так родился его портрет… Увидит ли он его когда-нибудь?..

Рауль, наконец, нащупал в кармане огрызок карандаша и начал лихорадочно набрасывать превращения колеса смеха. Лицо девушки в центре его оставалось неизменным так же, как и лицо Эйнштейна на портрете. Зато форма диска изменялась, как медленно плывущее облако…

Наконец колесо остановилось и к Раулю подошла АннаМари. Он показал ей наброски.

— Как точно! Как будто вы всю жизнь рисовали эти фигуры!

Рауль улыбнулся.

— А я их действительно когда-то нарисовал, но мне не верили, что так бывает. Только Лео… — Он оборвал себя.

— Рауль, неужели Лео может… может быть с этим Веске?

На лице Клемперта появилось жесткое выражение.

— Значит, может.

Анна-Мари опустила голову.

— Пора домой, — сказал Рауль. — Собирается дождь.

ТРАССЕНУ НЕ СОЗДАЮТ УСЛОВИЙ ДЛЯ ОПЫТОВ

Между тем Трассен сразу же после своего назначения железнодорожным консультантом выехал с экспрессом в путешествие с замедленным временем. Встретив в день отъезда на улице Анну-Мари, он хотел ей сказать, что по возвращении из поездки сможет объяснить, ради чего он согласился занять место ее отца. Он привезет данные таких экспериментов, о которых не мог мечтать ни один физик. Даже ее отец. Но Анна-Мари не захотела его выслушать. В другое время Трассен бросил бы все и убедил Анну-Мари. Но в тот день… Тогда он спешил. Надо было успеть погрузить в экспресс аппаратуру, иначе вся работа срывалась. Начинать измерение необходимо с нуля, пока поезд еще не тронулся.

Во-первых, надо было разместить часы. Их было несколько, включая маятниковые, с помощью которых Трассен хотел наблюдать непосредственно за изменениями колебаний тела в зависимости от скорости движения поезда. Ведь должны измениться и масса маятника и его длина, а значит и период колебания, то есть само время, отсчитываемое часами. Теория колебания всегда была излюбленной областью Трассена. А здесь такие возможности! Во-вторых, необходимо было установить измерители топлива, на двигателе экспресса. Ведь топливо потребляется именно во время ускорения поезда, когда возрастает его масса! Трассен мечтал о точном расчете превращения энергии в массу. Удастся ли это? Конечно, удастся! Тегда он может повторить опыты на каждом экспрессе! И хотя встреча с Анной-Мари больше огорчила его, чем обрадовала, он не сомневался, что, вернувшись, уладит их отношения. Его научные открытия будут оценены по достоинству.

Но случилось иначе. При погрузке приборов в экспресс ему преградил дорогу проводник в форме железнодорожного штурмовика.

— Это что? — спросил проводник и столкнул ящик с приборами со ступеньки.

Еле успев подхватить ящик, Трассен прыгнул на площадку.

— Ты что, скотина, не знаешь, с кем имеешь дело?

— Эй! Тут пассажир недоволен, — крикнул проводник кому-то в вагоне.

В тамбур вышли двое парней со свастиками на рукавах.

— Я физик-консультант. Надо погрузить аппаратуру, — заявил им Трассен.

В ответ один из штурмовиков ударил ногой по ящику, и тот полетел на перрон. Поезд тронулся.

Так Трассен отправился в путешествие с замедленным временем.

Он провел его в своем купе. За Трассеном следили. Кто-то дал, видимо, указание не допускать его к измерениям. Поезд был во власти вокзальной команды. Пассажиры, купившие билеты, не сходили со своих мест, были запуганы, не разговаривали. Трассен пытался связаться с начальством поезда, но понял, что это бесполезно. Его обманули. Он не физик-консультант, а всего лишь прислужник главаря фашистской банды Веске. Долгие часы Лео Трассен сидел неподвижно у окна вагона и безучастно смотрел, как мимо мелькают искаженные контуры домов и людей.

«Никто! Никто! Никто!» — отстукивали колеса. Да, теперь он — никто. Он потерял друзей, физику, себя… К тому же им овладело странное ощущение замедленности пульса, изменившее, казалось, ритм его существования. Может быть, все биологические процессы замедляются теперь, как и время, при путешествии на околосветовой скорости? Мысли Трассена подолгу останавливались на подробностях, которые ранее от него ускользали. Муха, летавшая по купе, казалось, непрерывно изменяла свое направление и совершала множество движений, которых Трассен раньше никогда не замечал. Невозможность проверить свои ощущения на приборах приводила Трассена в отчаяние: поехать в такое путешествие и вернуться ни с чем! Несмотря на свою апатию, вызванную замедлением времени, он с нетерпением ожидал» прибытия в Гаммельн. Там он немедленно прорвется к Веске и заставит его создать ему условия для проведения опытов.

…Путешествие с замедленным временем длилось всего несколько часов по отсчету поезда, А в Гаммельне прошли дни…

Выйдя на платформу гаммельнского вокзала, Трассен пошел к выходу с толпой понурых пассажиров. Их никто не встречал. Вокзальная площадь была перекопана. Здание вокзала окружал ров. Здесь находился штаб Веске. У мостков, перекинутых через ров, стояли охранники.

В ШТАБЕ ВЕСКЕ

Дверь, обитая черной кожей, лоснилась, как офицерские сапоги. Веске вошел в кабинет заместителя начальника вокзала. Господин Линден завтракал. Веске щелкнул каблуками, но Линден не обратил на него никакого внимания. Линден поддел вилкой мелко нарубленную сырую капусту и стал медленно жевать ее, уставившись в тарелку.

— Хайль! — крикнул Веске.

— Хайль, — вяло ответил Линден.

Веске положил перед ним раскрытую папку.

— Вот приказ о вашем назначении начальником вокзала. Я оформил его задним числом. О бывшем начальнике можно забыть.

Линден перестал жевать.

— А если спросят?

— Кто спросит? В Гаммельне уже пятнадцать лет его никто не видел.

— Кто же будет заместителем?

— Мы же уговорились, господин Линден! После кончины начальника вокзала вы назначаетесь на его место, а я беру на себя командование отрядами, естественно, в качестве вашего заместителя.

— А может, он еще не умер? — Линден потянулся к тарелке, накрытой салфеткой.

Веске резко отодвинул ее.

— Нет уж, господин Линден, давайте поговорим! В этой папке, — Веске постучал по ней пальцем, — поддельная подпись бывшего начальника вокзала стоит рядом с вашей. И вы об этом отлично знаете…

Лицо Линдена стало старчески-жалким и безвольным.

— Слушайте, Линден, сколько вам лет? — спросил Веске.

— По какому отсчету? Я ездил во многих поездах с замедленным временем…

«В самом деле, по какому отсчету? Может, это самое замедление времени в поездах не дает настоящего продления жизни? Станешь вот таким, как этот Линден — свиной затылок и заячьи мозги! Впрочем, живет же, скотина».

— Сколько вам лет по отсчету ваших родителей, Линден?

— Сто двенадцать.

Веске прижал к себе папку. Власть над временем! Чего стоят по сравнению с ней все государственные посты Третьего рейха!

По лицу Линдена поползла ухмылка. Веоке охватило бешенство.