Беглецы

Артельщики провожали Беньёвского и Ивана до сеней, подсобили одеться, шутливо балагурили, довольные собой и гостями, но на улицу им выходить Беньёвский запретил, дабы не привлекать к толпе внимания. Уже отойдя подальше от жилища зверобоев, спросил Иван:

– А ежели и впрямь верх цесаревичева партия захватит? Поплывем тогда?

Беньёвский ответил не сразу.

– Боюсь, потентации у Павла Петровича немного – суксес цесаревича изрядно ненадежен есть, хотя к предвиденью событий способностью не обладаю. Все может быть.

16. ВЫРУЧАЛИ БАТЮШКУ

А молва о том, что великий князь и цесаревич Павел императорской короны лишился незаконно, по проискам злокозненным царицы-немки, жены блудливой, убившей мужа своего, добрейшего Петра Феодоровича, растекалась по Большерецку, по казацким избам, где за жимолостной водкой и крошеной лососиной, задумчиво посасывая усы, толковали острожские служаки о государственных делах. Говорили, что, будь на престоле царском Павел Петрович, жилось бы им полегче: и муку привозчики-купцы продавали бы не по шести рублей за четверть, а по два с полтиной, за соль не драли бы по пяти рублей за пуд, а просили б только полтора, за простой топор не требовали бы два целковых, а отдавали б за пять алтын. Размышляли казаки и о том, что при Павле-государе их и тяготами службы не столь утруждали б, и шкуры битых ими зверей пушных принимали бы в казну по цене знатной, а не как сейчас, за сущие копейки. И о табаке дешевом мечтали, и о водке и сильно верили уже – как верит, должно быть, каждый в то, что всякая перемена власти – есть перемена к лучшему, – верили в доброго, честного судью и защитника Павла Петровича, который накажет виноватого, утешит, наградит обиженного.

В конце марта, после Воскресения Христова, праздника, встреченного большерецкими обывателями разудалой хмельной гульбой, когда солнце в полдень начинало блистать на прибитом зимними ветрами снеге так сильно, что острожане не выходили из дому без берестяных полумасок, затянутых сеткой из конского волоса, как-то раз, под вечер, забарабанил Иван Устюжинов в дверь избы Петра Хрущова. Открыл хозяин. Молодой казак, не здороваясь, прошел в покой, к Беньёвскому, шапку не снял, не перекрестился. С минуту тяжело дышал, не глядя на учителя своего и приятеля.

– Что, Иван? – осторожно спросил Беньёвский.

– Батю увезли, – тихо сообщил Иван.

– Кто увез? – побледнел Беньёвский.

– От протоиерея камчатского приезжали, на собаках. Зачем увозят, не сказали. Токмо час на сборы дали и назад покатили.

Беньёвский с помрачневшим от нежданной заботы лицом спросил:

– Куда ж увезли?

– В Нижнекамчатск.

– Отсюда далече?

– А с полтыщи верст, наверно. Надолго увезли, потому как другого батюшку в доме нашем оставили, на подмену. Слыхал краем уха, что за неправильное чтение ектиней протоиерей к себе отца востребовал. Розыск чинить станут.

Иван совсем по-детски, не стесняясь ни Хрущова, ни Беньёвского, заплакал, растирая слезы по румяному лицу огромными своими кулачищами. Беньёвский, ободряя, потрепал рукой его плечо:

– Покоен будь, уладится.

– Уладится? – зло стряхнул его руку Иван. – Во всем ты, асмодей, виноват! Ты его ектиньи навыворот петь принуждал! Таперя отца за преступление оное сана лишат, на каторгу отправят! – и Ваня еще громче зарыдал.

Беньёвский, казалось, будто что-то быстро обдумывал – нахохлился весь и сильно сморщился, перекосил на сторону все лицо свое и стал почти уродцем, злым и старым. Спросил:

– А долго до Нижнекамчатска вашего собакам бежать?

Иван сказал сквозь слезы:

– На сытых, добрых собаках около двух недель сей путь потребует.

– А человек надежный, смелый у тебя в товарищах имеется?

Иван задумался, потом уверенно сказал:

– Ну, есть такой. Канцелярист разжалованный, Ивашка Рюмин.

– А каюр он добрый?

– Отменный каюр. Камчадалу али ненцу не уступит.

– За что ж разжалован?

– Акциденции, сиречь взятки, брать любил.

– Ценное знакомство! – усмехнулся Беньёвский. – Ну да нам на канцеляристе твоем не жениться. Нам человек до денег охочий и надобен, – Беньёвский полез под кровать, вытащил оттуда сундучок, загораживая его собой, полез вовнутрь. Поднялся уже с мешочком в руках. – Здесь, Иван, почти все мое состояние теперешнее – пятьдесят рублей. За деньги сии не токмо собак с нартами, но и самого каюра приобресть можно. Уговори того канцеляриста в Нижнекамчатск сегодня же лететь. Назад он с отцом твоим вернуться должен. Уговори его, купи! Нам отец твой, знаешь, как надобен?! Похерятся без него все наши планы. Без поддержки церкви православной дело цесаревича зачинать боюсь, а не зачнем весной – никогда уж не зачнем. Слышал, ябеда за ябедой на нас от холопьев Катерининых идет!

Юноша сопел. Уже стыдясь слабости своей, убирал с лица остатки слез. С хмурой улыбкой сказал:

– Ладно, давайте деньги ваши. Уломаю Ваньку, поедет в Нижнекамчатск.

Беньёвский руку с мешочком в сторону отвел:

– Нарочному лично вручить хочу, с напутствием. Заодно и письмо к Алексию. Ступай...

Иван ушел. Хрущов, как обычно валявшийся с ногами на кровати, повернул к Беньёвскому голову:

– А может, ну к сатане попика сего? Что проку с пьяницы да вахлака? Токмо деньги потеряешь и время. Через месяц нам уж выступать надобно. Чего ждать? Пока вознесут его на дыбу да всю подноготную выведают?

– До пытки, уверен, не дойдет – не за что пытать. Мужик Алексий языкастый, ловкий, отбрешется. Скажет, что спьяну слова в ектенье переврал. Уверен, выпустят его, да токмо когда? А поп нам нужен! Без его слова, боюсь, трудно будет острожан на бунт поднять. Всех, а не одних артельщиков.

Хрущов презрительно улыбнулся:

– Эх-ма! Угораздило ж с подлым людом за стол один усесться! Гляди, еще лобызаться с тобой захотят!

– А ведь сей подлый народ нас с тобой от неволи ослобонит. Ради цели сей и оподлиться маленько можно. Ничего, опосля отмоемся!

Спустя три с небольшим часа послышался скрип полозьев, залаяли собаки подлетевшей к избе упряжки. В горницу вошел Иван, а с ним невысокий, проворный с виду парень, с лицом безбородым, шустрым, курносый и с глазами вороватыми немного. Поклонился бойко, но низко:

– О твоей нужде, барин, мне Ивашка уж поведал. Что ж, для столь пользительного дела порадеть не грех. Письмо вашей милости в Нижнекамчатск доставлю в аккурат и, может статься, даже раньше буду там, чем отец Алексий.

– Задача твоя, – наставительно сказал Беньёвский, – не токмо в доставке письма заключается, а также в том, чтоб случай найти самого Алексия привезть. Для предприятия сего снабжаю тебя полста рублями – что на подкуп пойдет, ежели понадобится, что тебе в награду. На сей вояж не больше месяца даю. Ровно через месяц в избу мою с Алексием войти должен.

Рюмин пошмыгал поросячьим носиком, подмигнул:

– Превеликой сложности задача, барин! А ежели на цепь, в застенок посадили батюшку?

– Кабы и посадили – все одно, привезть!

– Пробовать буду! – вздохнул плутоватый канцелярист. – Токмо в добавку к тем полустам хорошо б еще с два десятка рубликов подкинуть – расходы немалые предвидятся.

Беньёвский кивнул:

– Привезешь Алексия – подкину. А покамест сии держи, – и протянул мешочек Рюмину.

Канцелярист взял деньги, но прятать не спешил, а, посмеиваясь, развязал тесемки, вывалил серебро на ладонь и, шевеля губами, стал считать. Беньёвский смотрел на пройдоху-нарочного с насмешливым презрением. Рюмин заметил это и снова подмигнул: