Беглянка (сборник)

Сильвия легла, но выдержала недолго; взяв с собой легкий плед, она перешла в гостиную и устроилась на диване, где спала последние три месяца жизни Леона. Правда, она и здесь не надеялась уснуть: на сплошных окнах не было занавесок, и по виду неба она заключила, что во мраке уже взошла скрытая от ее глаз луна.

Потом ей пригрезилось, что она едет куда-то в переполненном автобусе – неужели по Греции? – под тревожный грохот мотора. Сильвия очнулась и поняла, что это стучат в дверь.

Карла?

Карла не поднимала головы, пока автобус не выехал за пределы городка. Через тонированные стекла ее бы никто не разглядел – просто она старалась не смотреть в окно. Чтобы ненароком не увидеть Кларка. Вдруг он выйдет из магазина или остановится у перехода, еще не подозревая, что она его бросила, и думая, что день этот ничем не примечателен. Нет, не так: думая, что день этот приведет в движение их план (его план), и сгорая от нетерпения узнать, многого ли ей удалось добиться.

Только за городом она подняла голову, сделала глубокий вдох, окинула взглядом поля, окрашенные легким фиалковым цветом тонированного стекла. Участие миссис Джеймисон вселило в нее чувство какой-то удивительной защищенности и ясности, отчего побег стал казаться самым разумным поступком, какой только можно вообразить, и более того – единственным поступком, достойным уважающей себя личности, попавшей в такую передрягу. Карла ощутила в себе непривычную уверенность, даже зрелое чувство юмора: она поведала миссис Джеймисон историю своей жизни таким образом, чтобы вызвать сочувствие и вместе с тем не утратить иронию и правдивость. А затем поступила так, чтобы оправдать ожидания миссис Джеймисон… Сильвии. На самом-то деле она не исключала, что, возможно, разочарует миссис Джеймисон, но надеялась, что опасность этого все же невелика.

Если не находиться с нею рядом слишком долго.

Уже некоторое время светило солнце. Когда они сели за стол, оно заиграло в гранях бокалов. С раннего утра не упало ни капли дождя. Умеренный ветерок расправил слипшиеся придорожные травы, цветущий бурьян. По небу скользили не тучи, а летние облака. Меняясь на глазах, природа высвобождалась, тянулась к истинной яркости июля. День стремительно шел вперед, а Карла только удивлялась, как мало вокруг следов минувшего ненастья: в полях не просматривалось ни глубоких луж, указывающих, где будут проплешины в посевах, ни жалких, тощих вершков кукурузы, ни побитых стеблей пшеницы.

В голову пришло: надо будет сказать Кларку, что они, как видно, ненароком выбрали чуть ли не самый унылый и сырой край; а ведь в другом месте у них дела пошли бы на лад.

Может, еще не все потеряно?

Потом она, конечно, сообразила, что ничего Кларку не скажет. Никогда. И выбросит из головы все, что происходит с ним, и с Грейс, и с Майком, и с Можжевельником, и с Ежевикой, и с Лиззи Борден. И даже не узнает, если вдруг вернется Флора.

Уже во второй раз она порвала с прошлым. В первый раз было буквально как в старой песне «Битлз»: оставила на столе записку и выскользнула за дверь в пять утра, чтобы встретиться с Кларком на парковке у церкви, недалеко от дома. Между прочим, когда они с дребезжаньем уносились прочь, она мурлыкала себе под нос ту самую песню: «She’s leaving home, bye-bye». Теперь ей вспомнилось, как у них за спиной всходило солнце, как она разглядывала пальцы Кларка, державшие руль, темные волоски на умелых руках, как втягивала в себя запах его фургона – запах машинного масла и металла, инструментов и лошадей. Холод осеннего утра проникал в кабину сквозь проржавевшие сварные швы. Никто из ее родни не ездил на такой колымаге, да и на улицах их городка такие встречались нечасто.

В то утро Кларк был целиком поглощен дорожным движением (они выехали на сороковую автостраду), и он не знал, как поведет себя фургон; резкие ответы, прищур глаз, даже легкое раздражение от ее восторгов – все это вызывало у Карлы взволнованный трепет. Точно такой же трепет вызывала у Карлы его былая неустроенность, его одинокая жизнь, известная ей с его слов, та нежность, с которой он умел обращаться с лошадью и с ней самой. Он казался зодчим их общего будущего, где ей отводилась справедливая и упоительная роль пленницы. «Ты сама не понимаешь, чего себя лишила», – написала ей мать в единственном письме, которое получила Карла и оставила без ответа. Но в те лихорадочные мгновения предрассветного бегства она и впрямь не знала, чего себя лишила, хотя весьма смутно представляла, что будет дальше. У нее вызывали презрение родители, их дом и задний дворик, их поездки и фотоальбомы, кухонный комбайн и туалетная комнатка, стенные шкафы и подземная оросительная система. В скупой записке Карлы выделялось слово «настоящая». Меня всегда притягивала настоящая жизнь. Знаю, вам этого не понять.

Автобус сделал первую остановку в соседнем городке. Автовокзалом служила бензоколонка. Именно та, куда они с Кларком в начале совместной жизни ездили за дешевым бензином. В ту пору их мир ограничивался несколькими окрестными городками, где они подчас изображали из себя туристов, пробуя фирменные блюда в захудалых гостиничных барах. Свиные ножки, квашеную капусту, картофельные оладьи, пиво. А по пути домой орали песни, будто всю жизнь прожили в деревне.

Прошло совсем немного времени, и эти вылазки стали казаться тратой времени и денег. На такое транжирство шли только те, кто еще не узнал, что почем.

Она расплакалась; слезы подступили незаметно. Заставила себя перенестись мыслями в Торонто, продумать первые шаги. Такси, незнакомый дом, одинокая постель. А завтра – телефонный справочник, адреса конноспортивных школ, разъезды, поиски работы.

Ей трудно было это представить. Как она сядет в трамвай или в метро, как станет ухаживать за новыми лошадьми, как поведет разговор с новыми людьми, как научится жить среди орды чужаков, где не будет Кларка.

А ведь такая жизнь, такой город выбирались как раз по этому принципу: чтоб там не было Кларка.

Странный, пугающий образ ее будущего мира, каким он теперь виделся, приобрел отчетливую форму: в нем для нее не было места. Она станет бродить, раскрывать рот, чтобы произнести какие-то слова, делать одно, другое. Но на самом деле в том мире ее не будет. А самое невероятное – что она уже на это решилась, уже ехала в автобусе, надеясь открыть себя заново. Как могла бы сказать миссис Джеймисон (и с удовлетворением сказала бы сама Карла), она теперь сама распоряжалась своей жизнью. И никто больше на нее не вызверялся, не вымещал на ней свою хандру.

Вот только о чем теперь будут ее заботы? Как она поймет, что жива?

Сейчас, когда она убегала от Кларка, он все еще удерживал свое место в ее жизни. Но чем заполнить его место, когда побег закончится? Что другое – кто другой – будет так же неистово гнать ее вперед?

Кое-как уняв слезы, она почувствовала озноб. Совсем расклеилась, а ведь нужно было собраться, взять себя в руки. «Возьми себя в руки», – приказывал ей Кларк, проходя через комнату, куда она забивалась, чтобы не разреветься; в самом деле, именно это от нее сейчас и требовалось.

Автобус в очередной раз остановился. Это был третий городок, считая от того, где начался ее путь, – значит второго она даже не заметила. Наверняка они там останавливались, водитель объявлял его название, а она ничего не видела и не слышала в тумане страха. Вскоре они выедут на главную магистраль и помчатся в Торонто.

И там она исчезнет.

Она исчезнет. Какой смысл тогда брать такси, давать шоферу новый адрес, наутро вставать, чистить зубы, куда-то идти? Зачем искать работу, поддерживать в себе силы, мотаться в транспорте?

У нее возникло такое ощущение, словно ее ступни ушли далеко-далеко. На каждое колено, обтянутое незнакомой отглаженной брючиной, словно навесили по гире. Карла оседала на землю, как больная лошадь, которая больше не поднимется.

В автобусе уже появилось несколько новых пассажиров и почтовых посылок. На тротуаре стояла женщина с малышом в прогулочной коляске: они беспрестанно кому-то махали. У них за спиной находилось кафе, которым была отмечена автобусная остановка; оно тоже пришло в движение. Витрины и кирпичные стены почти расплавились и пошли волнами. Опасаясь за свою жизнь, Карла подалась вперед тяжелым туловищем, свинцовыми ногами. Споткнулась, закричала: