Беглые взгляды

Знаменательным для изображений «путешествий» на границу в середине 1930-х годов является то обстоятельство, что этим рубежам приписывается глобальное измерение, причем со многих точек зрения.

С мифопоэтической и космологической точек зрения Северный полюс воспринимается как «символическая вершина мира». Там и на границе Дальнего Востока людей охватывает чувство планетарного масштаба. Например, у Сельвинского в поэме об Арктике: «Абстрактно несся айсберг над землей / В своей архитектуре планетарной» [510] .

510

Сельвинский И.Челюскиниана. С. 131.

Или еще:

Я, с детских лет свое сердце старя / В пучинах речи, как звездолов, / В скафандре похожий на планетарий, / Ищу жемчужницу мощных слов. / И только в Арктике, льды вздыбившей, / […] Рванул со дна, драгоценной добычей / Могущественнейшее слово — «Земля!» / […] Сейчас я впервые почувствовал вдруг, / Что мы. Живем. На планете [511] .

С пространственной (и, соответственно, с геополитической) точки зрения граница воспринимается в глобальном значении. Сравним у Павленко «На востоке»:

511

Там же. С. 137.

Луза шел вдоль реки, по сторожевой тропе. Страна кончалась у его ног. Никогда не чувствовал он, как сегодня, что идет не по области, не по своему району, а по земному шару, и волновался [512] .

И, наконец, с историко-временной точки зрения эти цели «путешествий» понимаются как места реализации советского мирового господства, а значит, и будущего. В романе Леонова «Дорога на Океан» (хотя реализация его пространственной концепции не во всем совпадает с обсуждаемой здесь моделью соцреализма середины 1930-х годов) Дальний Восток предстает в воображении как «последний фронт» истории всего человечества, центр последней мировой войны, когда будет завершено преодоление истории (т. е. классовой борьбы) и начнется эпоха мирового коммунизма [513] . В «На востоке» Павленко возведение японскими военнопленными образцового города будущего, последнего творения войны, должно завершить трансформирующее освоение всего враждебного, несоветского «мирным» путем (или, если это невозможно, через уничтожение его).

512

Павленко П.На востоке. С. 205.

513

Леонов Л.Дорога на Океан.

И Арктика, и Дальний Восток воспринимаются в качестве ультимативных рубежей, на которых начинается (т. е. манифестируется) глобальное господство Союза Советов, где все, в том числе и последние, границы отменяются и устаревают: «Коммунизм сметет все границы» [514] .

Образцовый город еще и потому строится военнопленными (в особенности японцами), что они таким образом превращаются в новых советских людей.

VI. Идеологизация и дегеографизация

514

Павленко П.На востоке. С. 470.

Здесь уже говорилось об исчезновении интереса к чужому, его полном обесценивании в связи с его пониманием как враждебного прошлого, противостоящего реализации всего советского. Но с этим связана и примечательная потеря интереса к конкретным особенностям чужого, к любым случайным проявлениям культурного многообразия, чем обычно существенно отличались травелоги. Даже до наступления Нового времени, когда паломники направлялись в святые места, только их считая достойными описания, литература путешествий постоянно оперировала двумя категориями: случайностью событий и впечатлений — и географической конкретностью и существенностью изображаемого. То и другое служило в описании путешествия созданию эффекта аутентичности, а в советской литературе 1930-х годов эти категории постепенно ослабевали из-за нивелирующего и деконкретизирующего воздействия, несущего с собой одностороннее обесценивание чужого. Так в травелогах сталинского времени пропадала исконная специфика литературы путешествий, разрушая ее.

Марина Балина пишет:

Путевой хронотоп продолжает служить организационным элементом жанра, но перестает быть его структурной основой. В путевом очерке теперь все подчинено одному мифу — мифу творения [515] .

Вторым решающим следствием критики литературы путешествий, ориентированной на факты, была наряду с отсутствием вымысла дегеографизация пространства [516] и связанное с этим развитие уже упоминавшейся пространственной модели, которую я понимаю как специфическую модель фронтира (frontier).

515

Балина М.Литература путешествий. С. 898.

516

О дегеографизации и идеологизации пространства ср.: Балина М.Литература путешествий и Widdis Е.Visions of a New Land.

Географическое пространство предстает недифференцированным с семиотической и семантической точек зрения и трансформируется в пространство повсеместных эквивалентностей. На мой взгляд, это заходит настолько далеко, что и сильно перегруженное центрами сталинистское пространство релятивируется в символическом смысле, потенциально, любое место может быть эквивалентно Москве [517] . В соответствии с этим всюду могут находиться и границы-фронтиры (frontier).

Ведь в конечном итоге все эти изображения путешествий задуманы как показательные (т. е. по своей сути они противоречат фиксации случайности в травелогах). Ни процедура «frontier», ни генерация героев (тоже часть названной процедуры) не связаны необходимым образом с такими экстремальными пограничными зонами, как Арктика, Дальний Восток или горные вершины: в принципе они возможны в любом другом месте.

517

Соглашаясь с Владимиром Паперным, Виддис называет модель пространства 1930-х годов «иерархической», «вертикальной» и «закрытой» (ср.: Паперный В.Культура два. Ann Arbor: Ardis, 1985); типичным отношением к пространству в 1930-е годы Виддис считает его покорение, в противоположность к «изучающему» отношению 1920-х годов. Ср.: Widdis.Visions (см. примеч. 32 /В фале — примечание № 483 — прим. верст./). Гюнтер и другие говорят об абсолютной центрированности пространства (ср.: G"unther Hans.Der sozialistische "Ubermensch. Stuttgart; Weimar, 1993). В соответствии с особой общностью центрированности и потенциальной эквивалентности всех мест /пространства/, а также специфической внутренней, пусть пунктирной, но в каждом пункте возможной динамикой, и темпорализацией абсолютно закрытых пространственных моделей, я хотела бы сказать здесь о совершенно специальном, идеально-абстрактном пространстве «frontier» и считать мое предложение дифференцирующим развитием других подходов.

Хотя именно Арктика характеризуется как «заповедник героев» [518] , на Дальнем Востоке достигается то же самое; советский героизм не связан с каким-либо определенным местом, как это подчеркивается в текстах, посвященных этим местам: «Социалистический героизм состоит в том, что человек при любых условиях остается на своем посту и делает порученное ему дело», — цитирует Сельвинский командира челюскинской экспедиции Шмидта (прелюд 5).

Я считаю, что советское пространство является пространством-фронтиром и соответственно состоит из бесконечного множества возможных пространств такого же рода. В принципе я лишь немного переформулирую тезис Евгения Добренко, который назвал советскую культуру 1930-х годов «культурой воспаленных границ» и пояснил: «Границы оказываются здесь священными не в меньшей мере, чем площадь, ибо Красная площадь — только символ пространства, а граница — самое это пространство» [519] .

518

Сельвинский И.Челюскиниана («прелюд 4»).

519

Ср.: Добренко Е.До самых до окраин. С. 101.

Если говорить о границе «frontier», то, как показывает анализ Добренко, в ней нет ни специфики «границы», ни различия между «границей» и «периферией».

Этот чисто идеологический, дегеографизированный концепт пространства снова находим у Павленко («На востоке»):

[…] все понимали, что границей Союза являлась не та условная географическая черта, которая существовала на картах, а другая невидимая, но от этого еще более реальная, которая проходила по всему миру между дворцами и хижинами [520] .

520

Павленко П.На востоке. С. 470.

И если пространство относительно его внешних границ воспринимается как пространство frontier, потенциальная глобальная экспансивность фронтира существенна для этого понимания пространства: при каждом переходе границы или ее перманентной отмене подчеркивается ее глобальный масштаб и глобальное значение пространственных событий. Если же речь идет о советском пространстве — то по преимуществу о «земле» в целом. Это демонстрирует, например, следующая цитата:

…Котя пошел во льды потому, / Что очень любил географию. / Бывало, уроки как-нибудь, / Но глобус звучал, как музыка: / «Беринг», «Аляска…», «Северный Путь…» [521] .

521

Сельвинский И.Челюскиниана. С. 119.

В конечном итоге дело было в том, чтобы выделенные регионы превратить в эквивалентные друг другу и тем самым все географические пункты в целом снабдить символическим статусом потенциальных мест-frontier. На это указывают как теоретические тексты, так зачастую и отрывки из литературных произведений. Особенно показательны здесь рассказывающие о путешествии в Афганистан «Записки спутника» (1920). Потому они и могли выдержать соседство с «замечательным произведением» Ларисы Рейснер «Афганистан» (1921), что их темой был не столько Афганистан, сколько «становление личности спутника революции». Иными словами, путешествие как предмет изображения путевого очерка объявляется здесь вышедшим из употребления и поэтому весь жанр имплицитно теряет «почву» [522] .

522

Канторович В.Проблемы художественного очерка. С. 215.