Бегство из января

Это раньше. Сейчас же он её утомлял рассказами о своей учёбе, довоенных планах, будто у неё самой их не было. Но Кира не прогоняла его, поскольку вёл он себя сдержанно, не делал ни каких намёков и даже как-то умудрился всучить ей, неизвестно как сохранившуюся, шоколадную конфету, при этом смущённо конфузясь и извиняясь. Девушка приняла презент, поблагодарила, а сама конфета перекочевала в рот девятилетней Лине Егоровой, любимице всего госпиталя и дочке хирурга Антонины Ивановны.

– Здравствуйте, Олег. Как ваше самочувствие?

– Вот. – юноша выдвинул вперёд плечо, словно под телогрейкой можно было разглядеть состояние его раны. – Скоро всё, на выписку.

– Это хорошо. – сказала Кира и тут же поправилась, поняв, что фраза могла показаться двусмысленной. – Я имею ввиду, хорошо, что рана так быстро зажила. Без осложнений. С лекарствами, сами знаете, плохо. – она немного помолчала, и спросила уже с некоторым сочувствием: – На фронт?

– Ну а куда же. – с деланной бравадой ответил Олег. – Но признаться, очень хочется на море. Вы бывали на море?

– Конечно, я же ленинградка.

– Нет, я про настоящее море. Тёплое. В Крыму.

– Нет, не была.

– А хотели бы поехать? Кончиться война, поедемте со мной в Крым?

– Да хоть в Крым, хоть в Африку или на остров святой Елены, – подумала Кира со злостью, – лишь бы там не было так холодно, голодно и страшно. И не с тобой.

Писем не было с начала ноября. Кира очень надеялась, что это связанно с невозможностью доставки. Сейчас куда важней оружие, еда, медикаменты.

Его звали Максим. Они познакомились на первомайской демонстрации. Она, Женька, Дашка и парень, имя которого Кира не помнила, он всё пытался кадрить Дашулю, к десяти часам утра пришли к площади Урицкого. Начинался парад.

Такого «Дядю Стёпу» сложно было не заметить. Прям такая же каланча, как на обложке журнала «Пионер» и такое же детское и одновременно очень взрослое лицо. Он так воодушевлённо кричал «ура», когда мимо проезжали танки под «Утро красит нежным светом», рвущимся из громкоговорителей, так заразительно, что когда он, с широко раскрытым ртом обернулся в её сторону, ей захотелось к ему присоединиться. Она в каком-то исступлении тоже закричала, и как-то незаметно оказалась рядом с ним. Они смотрели друг на друга, смотрели на танки, восторженно вопили «Да здравствует товарищ Сталин». Кира позабыла обо всём на свете. Сейчас для неё существовала лишь она, да ещё эта громко орущая орясина.

После они гуляли по набережной. Говорили обо всём и почти всегда спорили. Им нравились одни и те же книги, но по-разному. В кино Кира обращала внимание на игру актёров, Максим – на смысл.

Лишь когда короткий дождик загнал их под какую-то арку, они обменялись планами на будущее. Он сказал, что будет архитектором, она рассказала о мечте стать медиком.

Когда она вернулась домой, на часах было половина двенадцатого. Мать кинулась на неё с упрёками, но отцу достаточно было взглянуть на счастливую физиономию дочери, как суровому капитану милиции стало всё ясно. Он что-то шепнул жене и всё обошлось.

Их встречи были нечастыми. Оба учились, готовясь к экзаменам. Она вдобавок к вступительным в институт, он – подрабатывал грузчиком в порту. Зато все выходные были их. Они даже придумали нечто вроде игры – писали возможные сценарии несостоявшихся свиданий и обменивались ими, ища совпадения. Порой выходило смешно.

Вечер двадцать первого, сбежав от одноклассников, она провела с ним. До трёх утра она ходила с ним по набережной, с его пиджаком на плечах. Там же они в первый раз и поцеловались. Поцелуй был долгий, и никто из них не испытывал ни малейшего стеснения, словно они все эти два месяца только и делали, что целовались.

Проснулась она в половине одиннадцатого от телефонного звонка. Соседка, тётя Маня постучала в их дверь. Сказала, что звонит отец. Мама вышла в коридор. Когда она вернулась, Кира поняла, что случилось нечто нехорошее.

– Папа сказал включить радио в двенадцать и слушать. – потерянным голосом сказала мама.

В двенадцать пятнадцать прозвучало знаменитое: – Граждане и гражданки Советского Союза.

Максима она отыскала в военкомате рядом с его домом. Он просто не мог оказаться в другом месте. Не обращая внимания на молодых и не очень мужчин, ожидающих очереди записаться в добровольцы, Кира прижалась к нему. Он гладил её по волосам и вместе с ней двигался к регистрационному столу. Когда подошла его очередь, Максим оторвал её от себя.

– Иди домой. – спокойно сказал он. – Я скоро приду.

Десятого он отбыл на фронт. Она до сих пор не могла понять, почему между ними этого не случилось. Ему стоило только намекнуть, но Максим отчего-то этого не сделал, а она не решилась. Теперь Кира жалела об этом.

А потом были письма. То одно за другим, то с перерывом в две недели. Так работала почта. Эти треугольнички, заполненные мелким почерком повествовали обо всём – о погоде, о деревьях, даже о смешных случаях с оторванными пуговицами. Из них могла бы выйти неплохая книга. Не было в них одного – страшных историй о самой войне. О них Кира узнавала из других источников. Из рассказов раненых и похоронок на тех, кто ушёл вместе с ним.

Содержания этих писем никак не вязались у неё с образом рассудительного человека, ищущего во всём явный и скрытый смысл и заключавший мысли в лаконичные формы. В них было что-то поэтическое, оторванное от жизни. От её грязи, крови и смерти.

– Комова! – резкий окрик вывел Киру из трудного положения, избавив от необходимости отвечать на вопрос молодого человека. Антонина Петровна, перегнувшись через перила махала ей рукой. – Немедленно в третью перевязочную. Кашина свалилась с температурой, а Зотова не вышла на смену. Бегом!

– Простите, Олег. – касаясь его руки, извинилась Кира. – У вас всё будет хорошо. – и быстрым шагом направилась к лестнице под требовательным взглядом Егоровой.

Когда она проходила мимо хирурга, та строгим голосом сказала:

– Коли уж ты здесь, изволь работать.

Но глаза, которыми она на неё посмотрела, сказали девушке, что Антонина Петровна прекрасно всё понимает – и как она устала, и как ей хочется есть.

– Потерпи. – говорили они ей. – Потерпи. Надо терпеть.

Эта железная женщина никому не давала поблажек. Даже её дочь Лина имела свои обязанности в госпитале, и товарищ Егорова требовала неукоснительного их исполнения.

– Да, Антонина Петровна, – кивнула Кира, – конечно.

День прошёл обычно. Обстрел отгремел где-то далеко от них. Кира выкроила пару часов для сна, уже перестав обращать внимания на смену времени суток. Здесь легко можно было спутать день с ночью – во всём здании едва ли насчитывалось больше десятка уцелевших стёкол. Даже операции проводились при тусклом свете факелов. Маленькая Лина подсвечивала матери и её ассистентам теми самыми факелами, которые делала сама. Случалось она засыпала, и тогда её будил громкий окрик главного хирурга или кто-то из медсестёр ласково тормошил девочку, приводя в чувство.