Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Бегство со Светлого берега
Шрифт:

О папочке в Кембридже Эйлин помнила три вещи, а знала она, что это случилось в Кембридже, потому что только там она спала в комнате с мамочкой и папочкой; когда они уехали из Кембриджа, ей пришлось спать в детской. Там тоже случались ужасные вещи, но они были ужасны по-другому.

Однажды она проснулась рано утром и попросилась на горшок, и мамочка подскочила в другом углу комнаты, где они спали с папочкой в большущей, просто огромной кровати с маленькими колокольчиками, звеневшими иногда по ночам, но, когда подойдешь к ним днем, их там не было, а были только маленькие шишечки, а папочка говорил: «Каждый день я закрепляю эти чертовы штуки, а они всё звякают». И мамочка посадила Эйлин на горшок, и дала ей сухарь, и снова положила в постель, и ушла к себе, и сухарь весь раскрошился, пока Эйлин грызла его, и она пыталась подобрать крошки и съесть их, но самые мелкие крошки остались и кололи ей спину, и она заплакала, и мамочка пришла и подняла ее и посадила на край кроватки, пока она сметала крошки, и положила ее снова и сказала: «Ну что же, заснешь ты, наконец,

и дашь мамочке хоть минуту покоя?» Но две крошки остались на простыне и кололи пятку Эйлин, и она снова заплакала. На этот раз мамочка не встала, и Эйлин услышала, как она говорит папочке: «Что делать с маленькой девочкой, которая не дает спать бедной мамочке?» А папочка сказал тихим сонным голосом: «Ну так отшлепай ее». После этого в комнате стало очень тихо. Эйлин не могла даже плакать, она чувствовала, как сжимается в тугой маленький комок. Это была самая ужасная вещь из всех, что случались с ней раньше, потому что она знала, что папочка всегда на ее стороне, а тут он сказал: «Отшлепай ее».

Вторая ужасная вещь сначала причинила ей сильную боль, но кончилось все совсем не ужасно, а очень приятно. Элиза уже повязала Эйлин салфетку перед обедом, но потом вышла из комнаты, а Эйлин встала на диван, чтобы получше разглядеть картинку, на которой котенок играл с клубком шерсти, а картинка упала на покрывало, и Эйлин села и попыталась вставить маленький гвоздик, на который был намотан моток бечевки, в маленькую дырочку в рамке, но он там никак не держался, и тогда Эйлин стала наматывать бечевку вокруг среднего пальца, и бечевка сжимала ей палец все туже и туже, а Эйлин уже не могла размотать ее обратно, потому что гвоздик врезался в моток и зацепился там. И ее палец онемел, а за ним вся ладонь, и она заревела, и в комнату вбежал папочка, размотал бечевку, и поцеловал ее пальчик, и взял ее онемевшую руку в свои громадные теплые ладони, и держал ее так и тер, пока она не потеплела.

Третья ужасная вещь случилась, когда Элиза увела ее от Дорис, с которой они играли в картинки на полу в детской, умыла ей лицо и одела ее в белое шелковое платьице с голубым поясом, а папочка посадил ее в экипаж, и они поехали, а потом лошадь остановилась, и они вышли и вошли в какой-то дом, поднялись по лестнице в темную комнату, в которой было множество детей, и дяди и тети, все без лиц. Все как будто старались держаться поближе к окну, и папочка с Эйлин тоже. И из-за окна послышался шум, у-у-у и э-э-э, и когда Эйлин взглянула, она увидела, как мир за окном рассыпался накрошенные цветные кусочки, темно-красные и темно-синие, оранжевые и зеленые. Эйлин вскрикнула и вцепилась папочке в ногу. Потом за окном стало совсем темно, и острая боль страха внутри Эйлин утихла, но тут снова раздалось у-у-у и э-э-э, и снова тьма рассыпалась на миллионы цветных осколков. Эйлин закричала так сильно, что папочке пришлось протиснуться с ней сквозь толпу к выходу и спуститься вниз и усадить ее в ожидавший их кэб.

И теперь уже за окошком не было ничего, кроме приятной, редкой почти-темноты, и белых домов, и лучей бледного света от уличных ламп. Эйлин перестала плакать и прислонилась к папочке, а он только сказал: «Бедная девочка, она напугалась», и вытер ей лицо своим носовым платком, от которого так утешительно пахло трубкой.

Дома Эйлин с виноватым видом стояла между мамочкой и папочкой, который рассказывал всю историю. Мамочка взяла лицо Эйлин в свои холодные ладони и сказала:

— Надеюсь, она не вырастет трусихой.

И была еще одна вещь, которая запомнилась в Кембрижде, но она была вовсе не страшная, а приятная. Однажды днем, когда Элиза уложила ее поспать после обеда, а она села в кровати, кто-то тихо вошел в комнату, и она не успела лечь снова. Сидеть в постели было гадким поступком, тем более что Эйлин не просто сидела, она натянула одеяло на голову и смотрела наружу сквозь крошечные простроченные дырочки. И тогда этот кто-то сел на край ее кровати, а это еще одна вещь, Которую Нельзя Делать, и под одеяло просунулась голова и прислонилась к головке Эйлин, и щека была чуть-чуть колючая, но, все равно, она была такая чудесная. «Что ты тут делаешь, котеночек?» — спросил он. Эйлин поднесла кончик пальца к пятнышку света, а потом убрала его и сказала «они мигают», сказала хриплым голосом, потому что под одеялом было жарко и душно. «О, — сказал папочка, — звездочка!» Ах, папочка, ах, звездочки! И, ах, папочка, и Эйлин в теплой душной темноте, и звезды кругом и над ними.

И еще в Кембриржде был Фоллоу. Фоллоу был огромный пес у лавки мясника, и он позволял папочке посадить Эйлин себе на спину, у самой своей тяжелой головы, и ждал, пока она зароется обеими руками в его густую шерсть, а потом вставал на свои сильные короткие лапы и ходил взад и вперед перед лавкой. И Эйлин говорила: «Не держи меня, я не упаду», но папочка всегда шел с ними рядом, приставив руку к ее спине. И папочка водил Эйлин кататься на Фоллоу каждый день. А однажды, когда у Эйлин была корь, мясник разрешил папочке привести Фоллоу к ним домой, и пес положил подбородок ей на колени, а Элиза рассердилась, потому что он напустил немного слюны на юбочку, которую она специально выстирала и накрахмалила для доктора. А вот Дорис боялась Фоллоу.

Однажды у дверей их дома остановился экипаж, запряженный очень худой лошадью с поникшей головой. Папочка засунул большой чемодан под сиденье и поставил маленький сундучок на пол экипажа, чтобы Эйлин и Дорис могли поставить на него ноги; он поднял их и усадил в экипаж, потом помог войти мамочке и вошел сам, и экипаж двинулся и загромыхал

по мостовой, и они знали, что едут на станцию и будут жить в Лондоне, и когда экипаж покатился и завернул за угол улицы, Эйлин и Дорис обменялись многозначительными взглядами. Не было Би. Но когда они приехали на станцию и экипаж остановился, папочка вышел и высадил Эйлин и Дорис на мостовую, а там стояла Элиза и улыбалась в коляску. А мамочка сказала «Дай ее мне» и держала Би на руках всю дорогу до Лондона. Эйлин и Дорис взглянули друг на друга и отвернулись.

Дорис ничего не помнила о Кембридже, кроме отъезда. Она была уверена, что бэби была с ними всегда, и, уж конечно, она не верила, что когда-то не было и самой Дорис. И она даже не помнила Фоллоу, но это, конечно, потому, что она его боялась.

В Лондоне детская спальня была на верхнем этаже, и там на полу не было никакого ковра, только линолеум, а дневная детская была в самом низу, и девочки могли смотреть оттуда на улицу, и там на другой стороне тоже был тротуар и дома с железными оградами, и можно было открыть маленькую железную калитку и спуститься по железным ступенькам к задней двери, а там был дворик, ниже уровня улицы. Мальчишки-разносчики сновали взад и вперед по тротуару и спускались по железным ступенькам во дворик. По субботам приходил человек с шарманкой и играл «Родина, милая родина» и «Назарет», играл только мелодию, но в гостиной на пианино лежала книга со словами всех песен на свете, и мамочка играла музыку и учила Эйлин и Дорис словам. Но когда мамочка хотела научить девочек милым песенкам, которые больше подходят детям, таким, как «Где ты была сегодня, киска?» или «Где спрячутся ромашки, когда пойдет снежок?», она посылала Эйлин вниз дать шарманщику пенни, чтобы он перешел на другую сторону улицы, и кусок сахара для его обезьянки. Иногда приходили двое мужчин, один из них с арфой, и девочки любили смотреть, как тот, что с арфой, снимал с нее кожаный чехол и отдавал другому, который перекидывал его через руку и пел «Ушел на войну менестрель» и «Одежды наши зелены»[7], а тот, что с арфой, играл мелодию, но девочкам больше нравился шарманщик из-за обезьянки, а однажды мальчишка на велосипеде, пытаясь удержать на плече маленький лоток с мясом, упал вместе с велосипедом прямо в канаву перед их двориком, и Анин вышла на улицу, взяла баранью ногу и помогла ему поднять связку колбас и две телячьи отбивные, и сказала ему, чтобы он никогда больше не садился на велосипед с этим блюдом с мясом, а то она пожалуется мяснику. «Она так и сказала „блюдо“?» — спросила мамочка, когда дети рассказали ей всю историю, и была так довольна, когда они вместе завопили «Блюдо! Блюдо!», что даже ничего не сказала Анни насчет того, что она подобрала мясо из грязной канавы. А когда пришел папочка, они слышали, как мамочка говорила ему: «Она назвала это блюдом».

А самой интересной вещью из тех, что они видели из окна своей детской, был переезд. Люди, жившие напротив, поместили в своем окне карточку с голубыми буквами К.П.[8], и в тот же день фургон величиной с целый дом, запряженный двумя громадными широкогрудыми лошадьми с поросшими шерстью копытами, остановился у дверей и подался назад, пока колеса не подкатили вплотную к бордюру. Лошади смотрели на девочек, кивая головами и постукивая огромными копытами, и Эйлин и Дорис слышали, как с лязгом цепей откинулась вниз и уперлась в тротуар задняя стенка фургона, и увидели, как кучер и еще один толстый мужчина вошли в дом, а потом выносили оттуда буфеты, шкафы и цветы в горшках. А когда в дом въезжали другие люди, было не так интересно, потому что видны были только их спины, но зато потом было так здорово увидеть, как лошади выгнули шеи и, цокая копытами, увезли пустой фургон так легко, словно это был простой кэб.

А иногда кэб со звяканьем появлялся из-за угла и останавливался перед их собственным домом, оттуда выходил джентльмен, расплачивался с кучером, а потом поднимался по ступенькам и тянул шнурок звонка. Тогда Элиза бросалась причесывать Эйлин и переодевать ее, и отводила ее в гостиную, всегда только Эйлин, потому что она могла подать руку и ответить, когда с ней заговаривали, не то что Дорис, которая свесит голову набок и выпятит нижнюю губу, а если гости задают ей слишком много вопросов, может и заплакать. А однажды некий джентльмен сидел у камина напротив мамочки и пил чай, а когда увидел Эйлин, поставил чашку на поднос и сказал: «Неужели это Эйлин? Как же она выросла!» А мамочка спросила: «Ты не помнишь мистера Кларка?» Но Эйлин не помнила, и мамочка сказала: «Из Кембриджа Эйлин не помнит никого, кроме Фоллоу». Мистер Кларк сказал: «Фоллоу попал в немилость. Старик умер, а сын его женился на женщине, которая не любит собак». Эйлин вспомнила, как она упала на колесо детской коляски, и, вернувшись в детскую, сказала Дорис: «Бедный Фоллоу упал в немилость». Но Дорис не помнила Фоллоу.

Никогда, даже в самых причудливых снах, девочки представить себе не могли, чтобы к их собственным дверям мог подъехать фургон Картера Патерсона, но однажды это случилось. Лошади выехали рысью из-за угла, и девочки прильнули к окну, чтобы увидеть, где они остановятся. Кучер повернул лошадей, подал назад, откинул заднюю стенку фургона на лязгающих цепях, и она коснулась тротуара. А в огромном зияющем проеме стоял большой рыжеватый зверь с короткими свисающими ушами и белой грудью. Какое-то мгновение он стоял тихо, потом поднял голову и гавкнул один раз, что прозвучало словно одинокий удар большого колокола, и спустился по наклонным сходням на тротуар и взошел по ступенькам на крыльцо, где его ждали Элиза и Эйлин, а Дорис пряталась сзади, в холле. Фоллоу прибыл в Лондон.

Поделиться с друзьями: