Бегство в Россию

— Когда человечество опомнится, нас всех проклянут, нас будут стыдиться так же, как мы стыдимся каких-нибудь конкистадоров.

— Ладно, позабудем, — сказал Джо как можно беззаботнее. — Жизнь прекрасна. Весна, смотрите, как хорошо. По-моему, весна сюда, в Кремль, приходит раньше, чем в Москву. После такого роскошного обеда надо радоваться жизни. Русские удручающе серьезны. Вы упускаете праздники. Их куда больше, чем в календаре…

В какой-то момент Лигошин не выдержал:

— Дорогой Джо, кончайте ваш треп и переходите к делу.

— К какому делу?

— Не прикидывайтесь.

Джо покраснел, что бывало с ним редко.

— Уверяю вас.

— А-а-а, бросьте. Вы человек практичный, давайте выкладывайте.

— Напрасно вы подозреваете, Миля просила меня… — забормотал Джо.

Лигошин выслушал, помотал головой.

— Не верю. Боюсь, что и с Милей вы закрутили из-за меня.

Джо оглядел Лигошина от шляпы до огромных ботинок – этакий симпатичный гриб.

— Нет, Миля привлекательней…

— Ладно, мы с вами оба закрытые. Откровенности у нас быть не может. Разница в том, что в данном случае рискую я.

— Раз вы согласились, значит, я вам тоже нужен.

Они выжидающе посмотрели друг на друга. Джо улыбнулся просительно, Лигошин хмуро.

— Я хотел бы, — сказал Джо, — получить более определенные данные о степени участия Розенбергов.

— Попробую, — не сразу сказал Лигошин, — хотя душа не лежит у меня к вашим фанатам. Вы мне тоже окажете услугу… Я вам напишу кое-что про наши дела, ну, то, что я рассказывал. Со всеми данными. Даты. Адреса поражений. Вы для меня счастливая случайность. Бутылка, брошенная в океан, — авось когда-нибудь дойдет. Согласны? В случае чего можете сжечь. Чтобы самому не сгореть. Одно дело разговоры, другое – бумага.

— И что дальше?

— Когда-нибудь вы вернетесь домой. Я уверен в нашей системе, она вас доведет. Я хочу, чтобы мир узнал про все эти катастрофы, про захоронения.

— А вы не боитесь, что вас обвинят в измене?

— Кому измене?

— Родине.

— Где она – моя родина? Наше Замошье, наше Кошкино? Да их и не стало. Сселили. А Москва – какая ж это родина? Может, она и столица мира. Не знаю. Нигде не бывал. Нет, бывал в городах, в которых вы не бывали: Арзамас номер такой-то, Челябинск такой-то. Их тоже на карте нет. Ядерные концлагеря. Плюс еще полигоны. Вот какую мне родину сделали.

— И я все это должен буду хранить?

— А что вы собирались сделать с данными о ваших друзьях?

— Не знаю.

— И с этими то же самое.

— А если я вас подведу?

— Э-э, не беспокойтесь. Это случится уже без меня.

Лигошин был не из тех, кого следовало утешать, и все же Джо сказал:

— Никто не знает своего срока.

— Ерунда. Умирать вовсе не трудно, так или иначе это всем удается.

Два воробья задрались, налетая друг на друга, толпы воробьев-болельщиков суетились на ветках, подбадривая забияк. Джо хохотал, теребил Лигошина:

— Они мудрее нас!

…Вернувшись в Ленинград, Джо больше месяца ждал обещанного звонка от Лигошина. Позвонил Миле, и та сказала, что дядя в больнице. А через две недели пришла телеграмма… Джо прилетел на похороны. Гроб завалили венками. На красных лентах блестели золотые надписи – от разных министерств, академии, от ЦК партии, от Косыгина. Джо стоял в почетном карауле у изголовья и смотрел на неузнаваемо маленького, обглоданного болезнью Лигошина. Просвечивали желтоватые кости черепа, выступили скулы, челюсть, голова, как стиснутый кулачок, торчала из большого ворота рубашки. Костюм стал слишком большим, в нем лежал маленький скрюченный Лигошин, который когда-то жил в большом, рыхлом теле.

Министр осторожно обрисовал неоценимый вклад Лигошина в оборону. Говорили о счастливой творческой жизни, о том, как простой крестьянский мальчик достиг высот мировой науки, такую возможность дает только советская жизнь. Никто не обращал внимания на хмурую гримасу Лигошина среди цветов и подушечек с орденами.

Миля подвела Джо к вдове. Маленькая полная брюнетка в толстых очках не отозвалась, некоторое время прямой взгляд ее сухих глаз сохранял недружелюбие, потом она вспомнила, что уже в больнице муж предупредил: в письменном столе – пакет для “Милиного кавалера”. “В случае чего передай”. Сразу после кончины Лигошина в квартиру заявились “мальчики из конторы” и забрали все бумаги.

— Конверт был надписан?

— Там была надпись: “В бутылку”… Попробовать вернуть?

— Подождите.

На Новодевичьем кладбище к Джо подошел мужчина в кожаной кепке, кожаном пальто, укутанный полосатым шарфом.

— Узнаете?

Джо вгляделся – так и есть: Юрочкин. Теперь он работал в Москве.

— Вы что, дружили с покойным?

Джо неопределенно повел плечами – нет, мол, были связаны по работе.

— Бывали у него дома?

— Нет.

— Трудный был человек, царство ему небесное, — произнес Юрочкин полувопросительно, подождал, потом сказал: – Глупо вел себя в последнее время покойник, так что, можно считать, повезло ему.

На поминки Джо не поехал, этот здешний обычай казался ему странным. Они долго бродили с Владом по кладбищу между пышных надгробий. Влад советовал не заикаться о бумагах Лигошина: могут докопаться до адресата – и у родных будут неприятности. Но что бы он делал с этими материалами? — допытывался Влад. Об этом Джо не думал, он понимал: будь материалы Лигошина у него, они заставили бы его действовать. Получи он малейшие данные о Розенбергах, ему надо было бы пустить их в ход, то есть переслать тайком – но куда, кому? Значит, искать связи, значит, переступить… Он поймал себя на чувстве тайного облегчения – оттого, что все это сорвалось…

XXIX

Центр строили на удивление быстро. Командовал строительством замминистра Кулешов. Он мастерски пользовался своими связями, и более всего именем Н. С. Хрущева. Звонил его помощникам, докладывал еженедельно, как идут дела. Вроде никто его об этом не просил, но он приучал их к центру. И приучил настолько, что, если запаздывал со звонком, помощники сами справлялись, что случилось. Он посвящал их с подробностями в свои тяжбы с энергетиками, банком, железнодорожниками.

Одновременно с самим центром воздвигались научные институты, конструкторские бюро, жилые корпуса, универмаг, завод, гараж, котельная. Лаборатория начинала работу в неотделанных, сырых, заваленных строительным мусором корпусах. Картос не хотел ждать ни одного дня – нигде так хорошо не работается, как в подвалах и на стройках. Почему-то, когда кругом неустроенность, получается хорошо…

Картос торопился, потому что в Америке тоже торопились. Бум микроэлектроники начинался и в Европе. Каждый вторник Андреа и Джо проводили в читальных залах библиотеки Академии наук – отправлялись в БАНю, как острили сотрудники, “у наших фюреров банный день”. Библиотечный день соблюдался неукоснительно, происходила как бы подзарядка аккумуляторов. Кроме американских и английских, просматривали еще и французские журналы – это Джо, и японские – это Андреа.