Бехтерев

Приведя примеры жестокости немцев по отношению к мирным жителям, разрушения ими памятников общечеловеческой культуры, ограбления музеев и т. п., Бехтерев высказывал возмущение воззванием «К культурному миру», подписанным видными представителями немецкой литературы и науки (К. Гауптман, Э. Геккель, А. Нейсер, А. фон Вассерман, В. Вундт, П. Эрлих и др. — всего около пятидесяти подписей), оправдывавшим немецкий милитаризм. В этом воззвании, в частности, говорилось: «Менее всего имеют право разыгрывать роль защитников европейской цивилизации те, кто заключает союз с русскими и сербами и являет миру позорное зрелище, натравляя монголов и негров на белую расу». Такие расистские, шовинистические воззрения деятелей немецкой культуры Бехтерев объяснял тем, что после успехов во франко-прусской войне 1870–1871 годов в воспитании юношества Германии устранялась проповедь гуманизма и усиленно прививались националистические, расовые традиции, основанные на учении некоего графа Гобио, согласно которому «германцы, как чистые представителя белой расы, имеют все преимущества перед другими народами Европы — семитами, кельтами, славянами». В результате, говорил Бехтерев, «гобинизм вошел в плоть и кровь каждого немца, к какой бы политической партии он ни принадлежал».

Большое влияние на идеологию немецкого милитаризма, по мнению Бехтерева, оказала и философия Ницше и в том числе такие ее тезисы, как «смерть слабому», «любовь должна быть не к ближнему, а к дальнему», «жизнь есть по своей сути присвоение чужого» и т. п.

Германскому националистическому милитаризму Бехтерев противопоставлял мнение о том, что «все народы, раз они призваны к самостоятельной культурной жизни, должны иметь свое право на самобытное существование, ибо каждому народу есть что сказать цивилизованному миру, есть что внести в общую сокровищницу общечеловеческого блага…

Я думаю, — говорил Бехтерев, — что мы имеем основание мечтать в исходе текущей войны… о всеобщем разоружении народов и о предстоящем восстановлении всеобщего мира. Нельзя допустить, чтобы культурные народы, истощившие свои силы в течение более полувека в постоянных вооружениях, отдавшие свои народные сбережения неумолимому языческому богу войны, не пришли к необходимости более или менее полного разоружения и установления норм международных отношений, при которых войны вообще стали бы немыслимыми и недопустимыми. В конце концов для всех ясно, что даже победоносная война убыточна для государства».

Бехтерев надеялся на то, что первая мировая война станет и последней. В этом, по его мнению, «должны сыграть роль… и те демократические силы, которые таятся в каждой стране и которые скажут свое слово после войны… Я думаю, — продолжал Бехтерев, — что по окончании войны наступит момент, когда будет признан не только возможным, но и желательным общий союз европейских народов, не исключая Германии, однако не при теперешнем милитаристском ее режиме, а при победе ее демократических элементов, которые сбросят с себя иго гнетущего империализма. Тогда-то при общем союзе можно ожидать осуществления вековой мечты народов о мире всего мира».

Бехтерев высказывал надежду на то, что мировая война приведет в итоге к «торжеству идеалов прав и свободы… составит своего рода перелом в жизни народов, и когда пройдут века, то будут смотреть на весь период до настоящей войны как на период грубого варварства, за которым последует период другой жизни с иными социальными принципами.

…Вооруженный мир, — говорил Бехтерев, — есть уже начало войны». Он высказывался против вооружений, против тайной дипломатии, так как и то и другое ставит народы перед фактом неизбежных военных действий, тогда как «никакая вообще война, взятая безотносительно, не может получить оправдания с общечеловеческой точки зрения».

Таким образом, Бехтерев надеялся на то, что происходившая тогда невиданная по своим масштабам и жестокости мировая война приведет к ликвидации милитаризма и единению народов на принципах равенства и демократии. Он надеялся, что война приведет к социальным изменениям во всех, по крайней мере во всех европейских странах, и люди заживут счастливо и благополучно, а отношения между ними после войны будут строиться на новых, совершенных и справедливых социальных принципах. Мало знакомый с идеями научного социализма ученый считал возможным, что в послевоенный период общественные изменения произойдут как бы сами собой лишь потому, что пережитые ужасы войны приведут людей к мысли о необходимости создания более справедливого общественного строя.

Допускал Бехтерев и возможность революционных переворотов, но считал, что «нормальная эволюция в жизни народов предпочтительнее революции…», так же как «мирное развитие общечеловеческой культуры и прогресса всегда предпочтительнее решения мировых вопросов путем войны». Но, чтобы избежать революционных переворотов, говорил Бехтерев, необходимо «нормальное развитие народной жизни». А жизнь в царской России развивалась вопреки каким бы то ни было представлениям о норме.

Как психолог и психиатр, Бехтерев отчетливо понимал, что царь и его окружение — люди, не имеющие ни способностей, ни даже достаточной подготовки для того, чтобы сколько-нибудь грамотно управлять огромным Российским государством. Мало того, он имел достаточно оснований усомниться в психической полноценности многих из тех, кому волею случая выпала такая ответственнейшая миссия. Эти сомнения основывались, в частности, на известных Бехтереву фактах исключительного влияния на царскую семью и придворную знать различных шарлатанов и проходимцев — от пресловутого лжелекаря француза Филиппа до гнусного «старца» Распутина, влияние которого в ту пору достигло своего эпогея. Знал Бехтерев, что царский двор заполняли дельцы, развратники, мракобесы, ничтожные люди, для которых интересы государства ровно ничего не значили. Они грабили казну, проматывали добытые потом и кровью народные деньги на изощренные развлечения, кутежи. Будучи людьми, по существу, невежественными и темными, они верили в черную магию, в спиритизм и другие чудеса, пришедшие в XX век из глубин мрачного средневековья.

Война особенно наглядно выявила несостоятельность военного, политического и экономического руководства Россией. Боеспособность русской армии к началу первой мировой войны оказалась не на высоте. Уже через год после вступления России в войну в Государственной думе был поднят вопрос о преступных действиях военного министра Сухомлинова. В марте 1916 года он был обвинен в измене и заключен в Петропавловскую крепость. Только как следствие грубых ошибок в международной политике Бехтерев рассматривал факт вступления в войну на стороне Германии славянского государства Болгарии, в вечной дружбе с которой он еще так недавно был абсолютно уверен. В архиве Бехтерева до сих пор хранится так и не опубликованная статья «О том, как мы потеряли Болгарию», в которой он считал, что потеря Болгарии целиком лежит на совести неуклюжей царской дипломатии.

Беспомощность экономической политики царского правительства привела к тому, что уже в начале войны выявилась нехватка квалифицированных инженеров, которые могли бы удовлетворить растущие в связи с войной потребности страны в знающих свое дело руководителях производства. Бехтерев оказался в числе инициаторов создания в 1916 году Института народного хозяйства, который мог бы готовить так необходимые для российской промышленности собственные инженерные кадры. При этом институте предполагалось создать «музей отечествоведения». Мысль о таком музее была обусловлена тем, что, как это выявилось в период войны, ни русское правительство, ни общественность не знали толком свою страну и ее экономические ресурсы.

В статье, написанной в связи с открытием музея, Бехтерев обращал внимание на то, что «только под грохот вражеских орудий, к нашему ужасу, узнали мы те недочеты, которые в экономической жизни страны явились существенными пробелами, создавшими пагубные лишения не только экономическому строю жизни русских людей, но, тяжело сознавать, даже нуждам обороны нашей страны. Когда ручьями полилась кровь наших братьев, мы стали узнавать, что даже гигроскопическая вата, масса медикаментов, хирургические инструменты — словом, все столь нужное и неустранимое при врачевании раненых и больных, все это доставлялось из-за границы, главным образом из Германии… Два года войны оголили перед нами ряд недочетов и упущений, пагубно отражающихся на интересах нашей родины… Страшно сознаться, но ни для кого не секрет, что многие иностранцы, в особенности немцы, знают нашу родину несравненно лучше, чем мы, коренные русские люди».

Принимая активное участие в работе порожденных войной многочисленных общественных организаций, находясь все время в гуще общественной жизни столицы, Бехтерев по-прежнему много внимания уделял Психоневрологическому институту, учреждения которого в годы войны претерпели некоторую реорганизацию.

Введение в 1914 году «сухого закона», а также наплыв раненых и больных в клиники Психоневрологического института привели к закрытию Противоалкогольного института. Когда нейрохирургическая клиника оказалась переполнена ранеными, в здании Противоалкогольного института был развернут лазарет для раненых с поражением нервной системы. Этот лазарет финансировался Обществом Красного Креста и формально числился в ведении этой организации, а с 20 января 1917 года перешел в военное ведомство и был преобразован в Петроградский военный нейрохирургический госпиталь имени Пирогова.