Белая Бестия

— Вы плохо думаете о генерале. Он не подлый.

— Он произвел на меня противоположное впечатление. Даже если и сбежит вместе с вами, то вряд ли поделится золотом.

— Где оно? — наконец прямо спросил есаул.

— Так вы даете мне слово офицера?

— Да, черт возьми, если вы еще способны верить офицерскому слову.

— Способна, есаул, потому что сама его всегда держу.

— Да? Вы выполняли секретное задание штаба, но обратно в Ставку почему-то не торопитесь, а? Значит, провалили дело, не сдержали слова?

— При этом я никого не обманула. А в Ставку отправился мой напарник. Только это уже ничего не изменит. Ничего! Именно поэтому я считаю для себя возможным оставить поле боя и уехать.

— Ладно, не сердитесь. Белая бестия, хм, вы действительно бестия. Так, где ценности?

Анна выдержала театральную паузу, потом приблизила к его лицу свое, будто собиралась поцеловать.

— Они закатаны в консервные банки.

— Что?

— Сами подумайте, какое сейчас может быть производство тушенки?

Есаула эти слова пронзили, как неожиданный выстрел в ночи. Он потер лоб, закурил.

— То есть… А ведь логично. Грудастый… Генерал месяц назад отправил французам партию говяжьей тушенки с усиленной охраной. Я ее возглавлял, еще подумал — что за ценность такая эта тушенка, что б ее таким конвоем сопровождать.

— Куда конкретно доставили французам консервы?

— В Николаев. Там в Бугском лимане стояли малые французские катера.

— Кому передали? Есаул, что я из вас каждое слово клещами вытаскиваю!

— Интенданту морской службы лейтенанту Дюменелю. Он и расписку дал. Десять ящиков Гавриловской тушенки. Что же получается, десять ящиков золота?

— Не пугайте меня, господин Наяденцев. Возможно, не десять. Ценности могли быть в нескольких ящик, в других действительно тушенка. Настоящие мясные консервы все же наверняка для прикрытия делали на заводе под Гавриловкой. Эти катера были с какого транспорта?

— С Ориона, он стоит на рейде Очакова. Стоял.

— Ну вот, туда завтра и побежит генерал Грудилин. Возможно, он возьмет вас с собой, но про ценности ничего не скажет. Он наверняка взаимовыгодно договорился с французами. Нужно срочно проверить завод, может еще на складах осталась, хм, тушенка. Желательно найти рабочих, что закатывали ценности в банки, не сам же генерал этим занимался. Странно.

— Что странно?

— Странно то, что вы были не в курсе его делишек с тушенкой. И то, что рабочие завода еще не проговорились. Значит, кто-то над ними стоит, кто-то держит их за горло. Кто, есаул?

— Не знаю, теряюсь в догадках. Окружение верховного руководителя небольшое. Мы с капитаном Ростопчиным, поручик Одинцов, еще пять — шесть офицеров. В основном, с Кавказского фронта. Поручик, кстати, негласно является начальником нашей республиканской тайной полиции.

— Что значит «негласно»?

— Ну, генерал говорит, что у нас свободная республика, а потому нам не нужна внутренняя тайная полиция. Но всё же поручил Одинцову набрать человек десять. Они вроде как ловят шпионов и разбойников. На самом деле, проверяют тех, кто нанимается в нашу трудовую общину. А если сказать правду, обирают. Только за деньги или другую, какую мзду и берут. Здесь действительно, по сравнению с остальным Приднепровьем, рай. Был рай, я так понимаю.

— Пригласите, пожалуйста, Одинцова, есаул.

Наяденцев растоптал сапогом окурок, выглянул в дверь. Окликнул поручика несколько раз, но ответа не получил. Тогда вышел из подсобки. Из коридора слышалось его невнятное бормотание.

Оставаться в «опочивальне» смысла не было. Анна вышла из нее, но никого не увидела. Пошла по длинному коридору замка, освещенному лишь луной, пробивавшейся сквозь узкие окна-бойницы. Справа по ходу сквозь дверную щель пробивался свет, вероятно, там горела электрическая лампа. Белоглазова собиралась взяться за ручку, но дверь тут же открылась сама. На пороге стояли есаул Наяденцев и капитан Ростопчин в нательной армейской рубахе. Он заправлял ее в галифе.

— Нет нигде Одинцова, — сказал есаул.

— Срочно нужно ехать на консервный завод, — тихо сказала Анна и уже громко, в приказном порядке добавила:

— Срочно!

Запрягать ночью коней было не с руки, к тому же все солдаты-конюхи куда — то пропали. Вспомнили про тачанку Белоглазовой. Быстро впрягли отдохнувшую пару каурых, капитан закинул в бричку пулеметную ленту, есаул сел на козлы.

За садами, по степи, вдоль по берегу мчались во всю прыть, полторы версты промахали за несколько минут. Небольшой консервный завод с тонкой кирпичной трубой был темен и безжизнен. Ни сторожей, ни собак.

— Странно, здесь всегда кто-то есть, — сказал капитан, доставая из кобуры револьвер. Взвел курок. Его щелчок громко и зловеще прозвучал в полной тишине.

Есаул спрыгнул с тачанки, включил английский фонарь. Его луч остановился на приоткрытой двери завода. Подошли, прислушались. Дверь отворилась с душевыворачивающим скрежетом.

Внутри небольшого помещения стояло несколько станков для закатки консервов, по углам рядами расставлены пустые жестянки, два чана для варки мяса, рядом, прямо на земляном полу пучки каких-то, видимо, пряных трав. Приятно пахло гвоздикой, укропом, сельдереем. Значит, не так давно готовили очередную партию тушенки.

— Где склад? — шепотом спросила Анна.

Есаул махнул фонарем вперед. В другой руке он зажал немецкий самозарядный пистолет «Маузер».

Вышли с заводика через заднюю дверь. Склад оказался в двадцати шагах от него и выглядел в свете розового рассвета обычным мазаным сараем, где крестьяне обычно держат всякий хлам. Двери его были открыты настежь. У правой створки виднелись подошвы сапог. Есаул посветил. Это был бородатый мужчина в залитой кровью рубахе — косоворотке. Голова неестественно повернута набок.

— Семён, сторож, — сказал сдавленным голосом есаул.

В углу сарая — несколько перевернутых пустых ящиков.

— Банки пропали. — Капитан подошел к ящикам, пнул их ногой.

— А они тут были? — спросила Анна.

— Вчера Илюшка меня сюда посылал, велел пересчитать банки, сказал, что на днях вновь в Николаев французам харчи повезем. Было три ящика, в каждом по тридцать банок.

— Значит, срочно понадобились, раз Семёну шею свернули.

В углу запищала мышь, и в ту же секунду совсем рядом оглушительно застрочил пулемет. Тонкие стены сарая на глазах стали превращаться в решето, осыпаться пыльным градом. На головы полетела соломенная крошка.