Белая чума

Внезапно он повернулся к красному телефонному аппарату, достал его из открытого ящика и поставил на стол, одновременно включив сложное шифровальное оборудование.

При первом же звонке отозвался офицер связи Военно-Морских сил США. Он представился как лейтенант Эвери.

– Могу я поговорить с президентом? – спросил Берген.

– Один момент, сэр. Он в Кемп-Девиде.

Голос президента звучал настороженно и заинтересованно.

– Что-нибудь новое, Хаб?

Все еще фамильярный тон. Хорошо.

– Адам, я забыл спросить, обсуждали ли вы с русскими ваше кобальтовое предложение, когда они звонили.

– О, я рад, что ты поднял этот вопрос. – Голос Прескотта вовсе не звучал радостно. – По этому вопросу у них возникли большие разногласия с Китаем. Китайцы поддерживают наше предложение.

– Адам, если мы решимся на кобальт, можем ли мы объявить, что весь воздушный транспорт мира готов к организованной перевозке израильского населения в Бразилию?

– Это огромный кусок работы, Хаб.

– Но мы сможем его выполнить?

– Мы можем объявить, но это может оказаться неправдой.

– Мы должны сделать все возможное. Евреи слишком пострадали. Мы не можем их бросить.

– Так, как мы поступили с греками, киприотами и некоторыми другими народами.

– У этих других народов не было атомного оружия.

– Это звучит слишком расчетливо, – сказал Прескотт.

– Я не это имел в виду. Мы должны заниматься неотложными делами по приоритетной системе, которую мы оба понимаем очень хорошо. Ты выполнишь свою часть этой работы, Адам?

– Коллективная ответственность, – сказал Прескотт.

– Именно это я и имею в виду, Адам.

– Я сделаю все, что смогу, Хаб.

Когда президент отложил телефонную трубку в комнате своего домика в Кемп-Девиде, то взглянул на Чарли Турквуда, который стоял у камина, спиной к огню.

– Этот сукин сын Берген только что нанес ответный удар, – сказал Прескотт. – И чертовски болезненный.

23

Прошлое мертво.

Арабская пословица

Металлический кузов грузовика холодил кожу Джона. Он съежился, охватил руками грудь, но движение грузовика бросало его из стороны в сторону, а холодный ветер продувал брезентовое покрытие кузова. Они раздели его догола на пароме в Кинсейле, поделив между собой одежду и содержимое его рюкзака, ругаясь из-за шести плиток французского шоколада.

Кевин О'Доннел остался равнодушным ко всему этому, однако он оставил себе деньги и бельгийский пистолет.

– Почему вы так поступаете? – спросил Джон.

– Потому что мы добрые люди, – сказал Кевин О'Доннел. – Мы убиваем всех, кого схватим в пределах пятисот метров от берега.

– Даже если они подошли со стороны моря?

– Ну, ты ведь разочаровал меня и ребят, американец. Мы ожидали, что будут люди с другого плавучего гроба, может быть, пара хороших бабенок.

Один из тех, кто раздевал Джона, сказал:

– Теперь немногие женщины могут пережить путешествие.

Они закончили с ним, забрав даже ботинки и носки. Он стоял, обхватив себя руками и дрожа на холодном пароме.

– Будь доволен, что мы оставляем тебе жизнь, американец, – сказал Кевин О'Доннел. – Ну, запрыгивай, янки. Давайте его в грузовик, ребята. И на этот раз принеси с собой что-нибудь получше.

Трое охранников сели в грузовик сзади вместе с Джоном. Он запомнил имя только одного из них, Мюриса Кона, маленького человечка с лицом, которое казалось сплюснутым сверху и снизу; близко посаженные глаза его находились слишком близко к носу, нос – слишком близко ко рту, а подбородок почти касался нижней губы.

Хотя трое охранников заняли скамью только с одной стороны, они заставили Джона улечься на холодное дно кузова. Когда он пожаловался на холод. Кон грубо ткнул его тяжелым ботинком и сказал:

– Эй, ты слышал, что сказал Кевин! Ты жив, и это больше, чем ты заслуживаешь.

Для Джона само путешествие стало бесконечной холодной пыткой, которую он переносил, обещая себе, что он будет жить и, если в его историю поверят, постарается проникнуть туда, где ирландцы работают над разрешением проблемы чумы. И здесь он будет саботировать их усилия.

Сначала грузовик поднялся на пологий холм, при этом Джон скатился к заднему борту. Охранники опять подтащили его вперед, втиснув его у своих ног.

– Какой дорогой мы едем? – спросил один из них.

– Я слышал, как они говорили, что дорога через Белгули самая безопасная, – сказал Кон.

– Значит, они восстановили мост у пятой мили, – сказал спрашивавший. Некоторое время он молчал, затем снова спросил: – Надолго мы остановимся в Корке?

– Слушай, Гилли, – сказал Кон, – ты столько раз ездил по этой дороге и все еще задаешь такой вопрос!

– У меня такая жажда, что ее не сможет залить даже Ривер-Ли во время весеннего разлива, – сказал спрашивавший.

– Тебе придется подождать, пока мы не избавимся от этого дерьма, – сказал Кон и пнул Джона в плечо. – Мы зальемся в дымину на обратном пути. Или будет так, или сам объясняйся с Кевином, а я этого делать не собираюсь. Сам видишь, в каком он бешеном настроении.

Джон, чувствуя слабое тепло от ног своих охранников, подвинулся ближе, однако Кон, почувствовав это движение в темноте, насмехаясь, отпихнул его ногой:

– Держи свою вонючую… подальше от нас, американец. Мне придется теперь неделю отмываться, только чтобы смыть с ног твой запах.

Джон оказался прижатым к металлической подпорке от скамейки на своей стороне кузова. Острый край подпорки впивался ему в спину, но эта боль отличалась от холода. Он сосредоточился на этой новой боли, стараясь найти в ней облегчение. Темнота, холод, боль начали действовать на него. Он думал, что О'Нейл глубоко похоронен внутри него, смазан и спрятан навсегда. Однако нагота, тьма и холодное дно кузова – разве мог он когда-либо представить себе такое. Он чувствовал, что в нем вот-вот начнется внутренняя борьба. И он услышал первый сумасшедший звук этого внутреннего голоса, голоса Джона Роя О'Нейла, требующего своей мести.