Белая лебедь

В определенный час гости начали прибывать в дом Каллонов. Нарядный и статный Эдвард Антоний и прекрасная Розалия встречали приглашенных, среди которых были как друзья, так и недруги. Музыканты играли на струнных инструментах, нежными переливами добавляя приему праздничной атмосферы.

Когда основной обед, состоящий из самых изысканных блюд, был завершен, началась другая часть вечера — comissatio, выпивка. Пили «по греческому обряду», так как обычай это пришел в Рим из Греции. Распорядитель определял, в какой пропорции надобно сочетать вино и воду, смешивая их в большом кратере, а затем разливая по кубкам черпаком на длинной ручке. Сегодняшним вечером Эдвард Антоний потчевал своих гостей дорогим вином – сладким фалернским. Выращенное в Кампании, оно считалось самым качественным и обладающим наиболее выраженным вкусом среди всех сортов, поставляемых на рынок Рима. Надписи на всех купленных амфорах с вином были сильно потерты, что являлось лучшей рекомендацией, сообщающей о долгом хранении продукта в подвалах виноделов.

Невольники дома с подносами, уставленными кубками, обходили гостей, предлагая напиток. Одни приглашенные угощались, другие — нет. Изабелле, также разносящей разбавленное вино, по ее статусу личной рабыни хозяйки было разрешено сегодняшним вечером завить волосы и надеть более нарядную тунику, чем у других рабов. Уже не первый раз Розалия Каллона отправляла рабов в подвал за новыми амфорами вина, которое текло сегодня рекой.

Вечер был очень насыщенным — Каллон пригласил актеров, которые демонстрировали небольшие сценки, некоторые были легкие и забавные, другие — с глубоким смыслом. Перемещаясь по атриуму с подносом, Изабелла слышала разговоры на разнообразные темы. Одна группа гостей обсуждала политику, другая во главе с хозяйкой — наряды и прически приглашенных женщин, третья компания близких друзей банально сплетничала. Так, рабыня краем уха услышала, что лучшие бордели находятся сразу за храмом Венеры.

Когда Изабелла направилась отнести использованные кубки посудомойке и взять новые, чтобы затем распорядитель их наполнил, в коридоре она неожиданно столкнулась с хозяином. Его глаза горели, а руки действовали. Обхватив рабыню за плечи, Эдвард Антоний наклонился и, не произнеся ни слова, мягко поцеловал ее. Оторвавшись через несколько долгих мгновений, господин наклонил голову в другую сторону и опять прижался губами ко рту невольницы. Все происходило в полной тишине, а поднос с пустыми кубками девушка все еще держала в руках. В коридоре появились другие рабы — Изабелла узнала их по голосам — они резко замолчали, когда поняли, что происходит, и прошли дальше в сторону хозяйственной части дома. Ничего особо удивительного в происходящем не было — Каллон иногда забредал и в эти коридоры, стремясь насытить свои внезапно возникшие желания, и, конечно же, он никогда не ограничивался поцелуем.

Изабелла готова была подчиниться ему во всем — но не только потому, что она рабыня, девушке самой хотелось неизведанного доселе продолжения с Эдвардом Антонием, невзирая на страх перед Розалией Каллоной. Для девушки не было никого приятней, красивей и мудрей ее господина. Наверняка хозяйка прикажет отстегать невольницу намного сильнее, чем в прошлый раз, виня личную рабыню за распутные действия своего брата.

Каллон же удивил не только Изабеллу, но и подглядывающую за ним весь вечер Алиспину, когда оторвался после нескольких долгих поцелуев от рабыни, ничего больше не предприняв. Он только прикоснулся своим лбом к ее.

— Rara est concordia formae atque pudicitiae (лат. — красота и целомудрие редко встречаются вместе), — прошептал он, еще раз легко прикоснулся к губам невольницы и отстранился, чтобы вернуться к гостям. Алиспина Бальба к тому времени скрылась в одной из комнатушек, и хозяин ее не заметил. Алиспина была вне себя от ярости. Эдвард Антоний мало того, что весь вечер не сводил глаз с этой омерзительной рабыни, так еще и поцеловал ее так, как жених целует невесту — со всей любовью и доверием, не взяв без спросу тело, принадлежащее ему по праву.

Вечер продолжался. Изабелла прислуживала господам, исполняя их небольшие просьбы и разнося вино. Насторожил невольницу разговор, случайно подслушанный в общем зале.

— Розалия, — негромко спросил Эдвард Антоний сестру, — я помню, ты что-то говорила мне однажды о происхождении твоей личной рабыни?

— Да, дорогой брат, — Розалия если и удивилась вопросу, то виду не подала, — она мне рассказывала о своем отце, когда только попала в наш дом. Говорила, что ее родители благородных кровей, но богам было угодно, чтобы она попала в рабство. Я не поверила этим россказням, хотя сейчас мыслю — не случайно Изабелла гораздо образованней любого другого нашего раба, не хуже высоко ценимого тобой Светония.

— Хм-м, — Каллон оставил сестру и прилег на ложе в главном зале, задумавшись о своем.

Изабелла, замерев от испуга, лихорадочно думала, как поступить дальше. Стоит ли рассказать Каллону правду о себе или, наоборот, надо молчать. Эдвард Антоний мог отправить сбежавшую рабу к ее настоящему господину, первому хозяину — Аппию Ворону.

Тем временем к Изабелле грациозно прошествовала подруга хозяйки — Алиспина Бальба, которая этим вечером была одета в изумрудно-зеленое развевающееся платье из тонкой ткани. Ее распущенные волосы, отличные от сложных причесок других матрон, гармонично сочетались с необычайно ярким нарядом. Алиспина с торжествующей улыбкой подошла к Изабелле и, не отрывая от рабыни пристального взгляда, взяла кубок с разбавленным фалернским вином. Невольница мягко улыбнулась, демонстрируя радушие и этой неприятной особе. В конце концов, рабыня была для гостьи кем-то вроде домашнего столика, на котором стоял поднос с хозяйскими яствами, и обязана была источать благожелательность, не принимая во внимание собственные мысли о том или ином приглашенном. Алиспина улыбнулась еще шире и, поставив осушенный в два счета бокал на поднос, взяла полный.

— Тебе нравится в этом доме, тварь? — голос Бальбы был сладким, как то вино, что она отпивала маленькими глоточками.

— Да, госпожа, очень, — Изабелла была внутренне готова в провокации, поэтому ее улыбка не померкла ни на каплю. Намереваясь перевести тему, чтобы успокоить агрессивно настроенную гостью, рабыня со всем смирением спросила: — Желаете что-то еще?

Вопрос вызвал у Алиспины Бальбы непонятные эмоции, и она скривилась, будто съела пучок кислого щавеля.

— Я желаю, чтобы ты сдохла, гадюка. Все вы — мерзкие, подлые, никчемные создания, — рабыня безмерно удивилась яростному шипению Бальбы и такой лютой ненависти, но изо всех сил старалась не подавать виду. — Никак мне не избавиться от вас. Только разберусь с одной, тут же появляется другая. Но ты! Ты самая отвратительная из всех, будь проклята твоя душонка, которая совсем скоро направится в мир иной, в руки Скотуса, бога тьмы. Клянусь фуриями?, богинями мести, я устрою так, что ты подохнешь самой мучительной смертью, а я, наслаждаясь, буду наблюдать за последними минутами твоей жизни.

К злобно сверкающей глазами женщине, явно находившейся под влиянием богини безумия Мании, со спины подошла мелодично смеющаяся Розалия Каллона, и — Изабелла не могла поверить случившейся метаморфозе — Алиспина мгновенно преобразилась, став такой же веселой, какой была обычно.

— Дорогая подруга, тебе нравится наш прием? — полностью игнорируя Изабеллу, обратилась к Бальбе Розалия,— я обещала показать тебе работы моего либрария. Пойдем, нам необходимо вместе решить, кому какой дар придется по вкусу, — Алиспина радостно улыбнулась, приветствуя интересную идею Каллоны, и подруги направились к комнатке, в которой Изабелла копировала книги.

Когда прием закончился, Изабелла наравне с другими рабами помогала прибрать дом. И хотя раньше после посещения приемов и пиров Эдвард Антоний не звал рабыню для сеансов чтения, потому что по известной причине засыпал хорошо, последнее время он приглашал ее даже в эти дни.

XII

Эдвард Антоний Каллон ждал. Он мужественно боролся со сном, ожидая самого приятного, что происходило с ним каждый день — вечернего времени с рабыней. Немного протрезвев от своего же громкого смеха, вызванного невероятностью умозаключений, Каллон сел на кровати. Дверь открылась, и он задержал дыхание. Но в проеме стояла Юстина — одна из тех рабынь, что была смазлива личиком и хороша фигурой. Сенатор покачал головой, и Юстина удивленно приподняла брови. Эдвард Антоний почувствовал подступающий гнев от ее непонятливости. Быстро сообразив что к чему, та скрылась из виду.

Каллон сам не понимал, что с ним происходит. Непонятная тяга, волнение, новые мысли, которые раньше никогда не посещали его. И центром всего этого хаоса была она. Рабыня. Невольница, формально принадлежащая его сестре…

Сенатора разрывали противоречивые желания. Он хотел взять свое, но боялся обидеть, расстроить, разозлить девушку. Он предполагал, как больно будет ему увидеть обиду и злость на него. Каллон не желал, чтобы волшебный свет в прекрасных глазах погас по его вине… Да по чьей бы то ни было! Мужчина ощутил ярость от одной мысли, что кто-то может принудить невольницу к тому, чего она не будет желать. Пока она живет в доме Каллонов, у нее есть защита, но эта защита эфемерна, потому что статус в их мире решал все. Впервые в эту секунду Эдвард Антоний задумался о возможности отпустить ее, подарить свободу, сделать вольноотпущенной. Именно эта рабыня заслуживала подобного.