Белая стена
Шрифт:
Белая дорога висит в воздухе, по ней снуют бледные крупные песчинки света, дорога дрожит над бездной, словно призрачный мост, и ему хочется пробежать босиком по этому мосту до нескольких эвкалиптов, еще различимых у самой грани света и тьмы.
Сторожевые псы заливаются неистовым лаем, ошалев от этого странного света – как лунный, но холоднее и белее. Двойной сноп света прорезает во тьме скорбную дорогу.
– Что плохого я сделал, черт побери!
Зе Мигел выскакивает из машины, подбегает к какому-то дереву, кажется, это олива, хватает первый попавшийся сук, тянет, тянет и крутит, пока наконец не обламывает; когда сук у него в руках, он думает, не перебить ли стекла, словно тем накажет, исхлещет себя самого; он словно опьянел от ярости, которую вызывает в нем ощущение собственного одиночества. Стегает темноту наудачу. Потом трогает дерево в том месте, где был сук, и начинает ломать этот сук, пока наконец не чувствует, что силы на исходе и дыхания не хватает.
Он возвращается к машине, пошатываясь и намеренно подчеркивая это
Неплохо, думает он, вернуться на дороги прошлых лет, когда он жил одним только честолюбивым стремлением – обогнать других шоферов.
Зе Мигел выключает фары, и все окрест погружается в безмолвно вопрошающую тьму. Зе Мигел берется за руль, включает скорость, он торопится добраться до одного места, он вспомнил про одно место, куда надо бы съездить, и машина срывается почти в прыжке, пронзительно и длинно провизжав покрышками по асфальту. Он весь напрягся, его опьяняет скорость, возникающая под тяжестью его правой ноги. У него такое ощущение, будто он перенесся на много лет назад, в то утро, когда мерился силой рук с Антонио Испанцем. Об Антонио – вот о ком он вспоминает во хмелю головокружительной езды. Сегодня ночью ему нужно вернуться в глубь прошлого, словно он жаждет угадать какую-то тайну, скрытую в нем самом.
Ему нужно взглянуть на дерево, в которое врезался Испанец, когда хотел на повороте сбить его автофургон. Зе Мигел даже ночью найдет это место. Он помнит его до мельчайших подробностей. Доедет с закрытыми глазами.
XVIII
И сегодня тоже он помнит место, но другое, то, где назначил встречу после восьми – уже отодвинул время на час и не сознает этого.
Выбрал место со всей тщательностью, среди многих других по этой дороге. Высчитал все подробнейшим образом, почти с хронометром в руках, минута за минутой, расстояние, скорость; короткий рывок – и стена, белая стена, ярко-белая, свежевыбеленная; а все остальное – на волю случая.
Через час он выведет «феррари» туда, где вьется огненная змея.
Ночью черная змея преображается в огненную и огненной остается всю ночь, словно Лиссабон извергает и снова вбирает в себя лаву, неистовствуя, как обезумевший вулкан. Река лавы пожирает километры, уносит людские жизни, это не имеет значения, люди умирают везде: отчаявшаяся девушка от снотворного, шестеро мужчин от пулеметной очереди, король или президент республики от безделья и от рака, старуха оттого, что оступилась – намеренно – и свалилась в подвал, ребенок от поноса или оттого, что его прислали, боксер от удара в голову, а крестьянин оттого, что его лягнул осел, муравьи оттого, что их муравейник залило водой, а неразумные люди оттого, что залили себе утробу вином, а женщины и дети оттого, что их залили с самолета напалмом, – и всем им очень повезло, потому что еще не почат арсенал чистых водородных бомб, которые могут залить смертью всю землю, чтобы никому не пришлось умирать бессознательно, умирать по собственной глупости или из-за собственного смирения, когда газетчикам достается всего лишь банальность – несчастный случай на улице, скучный и повторяющийся, как все, что лишено исторической масштабности. В порту подъемные краны разгружают суда: грузовики десятитонные, пятнадцатитонные, двадцатитонные; автомашины стоимостью в шестьдесят, восемьдесят, сто, двести, четыреста конто; неочищенную нефть, бензин, покрышки, смазочные масла и запчасти для замены износившихся или поврежденных во время дорожного происшествия, потому что автозаводы, выпускающие грузовики и легковушки, экспортируют не слишком долговечные автомашины, хорошо, если они продержатся полтора года – срок, за время которого должна быть выплачена их стоимость, если таковая будет выплачена; ведь людям надо выработать каллиграфически изящную подпись, а у долговых обязательств, под которыми человек выводит свое имя, разные сроки; и вот так-то человек просвещает себя и запоминает собственное имя. А поскольку до места надо добраться быстрее, все быстрее и быстрее, смерчи из металла, пластиков и каучука мчатся с головокружительной скоростью, в грохочущем безумии: восемьдесят километров в час, сто, сто пятьдесят, надо быстрей довезти головки чеснока, аппаратуру, потрясающе сверхточную, или красотку, которая обожает скорость и разъезжает в автомашине тайком от мужа или от родителей, а может, все знают, куда поехала она с автовладельцем. «Му love, [23] я боюсь этого деревенского олуха, обойди его». А если автостраду загромождает крестьянская колымага либо стадо баранов, бредущее по дороге, словно двести лет назад, звенья цепочки, стоящей миллионы конто, сжимаются, скорость снижается, вот занудство-то! – и машины сталкиваются, вылетая за обочину, опрокидываются вверх колесами на поворотах, сгорают, срываются в пропасть, сбивают велосипедистов, убивают пешеходов – а затем уносятся прочь, быстрее, все быстрее, потому что время – не за тех, кто принимает на себя всю полноту ответственности, а за тех, кто успеет быстрее добраться до места.
23
Моя
любовь (англ.).А там, за дорогой, крестьянин, как встарь, ковыряется в земле, и на рассвете, как встарь, загружает фургон, который колченогая клячонка потащит по лиссабонским рынкам.
Краны вздымают грузовики – семитонки, десятитонки, двадцатитонки, бесчисленные лошадиные силы, тормозные системы, кузова, прицепы; грузовики и легковые машины приобретаются в долг, закладываются, у каждой два, пять, десять владельцев, у каждой вещи должен быть владелец, их снова закладывают, ими обмениваются, только что прибыла новая модель, выдает сто восемьдесят, чудо! Этот универсал со спальным местом? Вот присядьте, сделайте одолжение! Ну как?… Вы сами видите, каковы его преимущества… Цепочка, стоящая миллионы конто, становится все длиннее, прибавляются все новые и новые звенья, автозаводы работают безостановочно, люди пускай себе погибают, расплющившись за рулем, или на шоссе, или под всесжигающим напалмом, несущественно, заводы работают все так же, остановка возможна в одном лишь случае – когда наступает смерть от истощения, прогресс вездесущ, проносятся поезда, в цистернах бензин и нефть, прогресс вездесущ, акции переходят из рук в руки, но остаются в руках немногих, а кровь людская уже не в силах совладать с темпом, безумным, губительным, хотя есть компенсации, прогресс вездесущ, контуры кузова разработаны Бургетти, нежно-фиолетовая обивка с рисунком в стиле Марии Антуанетты, дивные тона, потрясающе, старина, стоит лишь заплатить первый взнос и подписать долговое обязательство, потому что если человек умеет писать и читать, писать и считать, что ему мешает поставить свою подпись в том месте, куда тычет пальцем симпатичный продавец? И вот автомашины со скоростью восемьдесят километров в час, и сто, и сто пятьдесят вылетают на черную змею, которая на ночь, на всю ночь, преображается в огненную, словно Лиссабон извергает и снова вбирает в себя лаву, неистовствуя, как обезумевший вулкан.
А там, за дорогой, крестьянин, как встарь, ковыряется в земле, и на рассвете, как встарь, загружает фургон, который колченогая клячонка потащит по лиссабонским рынкам.
Зе Мигел знает подходящее место для встречи после восьми вечера. Цивилизация – сложная вязь разных мест. Есть места, где можно убивать, и места, где рождаться; места, где любить, и места, где предавать; места, где наслаждаться, и места, где страдать; места, где утверждать, и места, где притворяться; места, где жить, и места, где умирать.
Он знает одно место, куда мог бы добраться с закрытыми глазами в случае необходимости. Но предпочитает, чтобы те, кто вытащит его из машины, увидели его глаза широко раскрытыми.
Зулмира берет его за руку, ласково сжимает ее. Ей кажется, что нынче вечером он какой-то странный. Либо говорит сбивчиво, и каждое слово как острый нож, либо погружается в долгое молчание, лицо каменное, глаза влажные.
Она ласково сжимает его руку и чувствует, что рука эта подрагивает, словно кровь в его венах, застоявшаяся в недуге, снова пришла в движение.
– Ты только что пошутил надо мной…
– Не понимаю.
– Ну да, дорогой, когда ты сказал, что сегодня заплатишь за новую машину, а затем запишешь ее на мое имя.
– У меня не в обычае нарушать обещания.
– По-моему, странно, дорогой, что ты мне даришь машину. Я ведь как раз просила тебя купить мне дом в Алгейране. Мне хотелось бы, чтобы у меня был собственный дом: они стоят дешево, дорогой.
– Моя мать говаривала, что стоят дешево только букашки-таракашки. А еще, что счастье было зелено и осел его съел.
– Не уклоняйся от разговора, дорогой.
– И не думаю уклоняться. Но хочу сказать тебе, что не люблю дешевых вещей, они быстро выходят из строя. Не стоит их покупать. И потом…
– Что – потом?…
– Сказать?!
– Говори, дорогой. Говори, не тяни.
_ Если бы у тебя был свой дом, ты быстренько нашла бы себе мужа. В наше время мужа можно купить за дом с обстановкой, даже не за собственный, а за снятый. Если сдается задешево, само собой! Мужья и жены – дешевый товар.
– Я не выйду замуж, дорогой. Я-то?! Никогда не выйду замуж, дорогой, знаю точно.
Зе Мигел встряхивает головой, смотрит на море – может, для того, чтобы скрыть улыбку, которая еще кривит его губы, когда он поворачивается к девушке.
– Все вы хотите замуж, все, даже те, которые смеются над замужеством. Такие хотят еще больше остальных. Дураки быстро попадают в мышеловку.
– Разные бывают случаи, дорогой.
– Из меня дурака не сделать; женскими штучками из меня дурака не сделать. Я больше женщин знал, чем ты лет прожила. Понятно тебе, девочка?
В порыве досады Зулмира выпускает его руку; он хватает ее за руку, сжимает так, что девушка вскрикивает; хнычет, глядит на него с отчаянием: никак его не уговорить сделать то, чего ей хочется.
Волна захлестывает пустынный пляж.
– Почему ты за мной заехал?
Временами на него накатывает внезапная волна нежности. Может быть, стало бы легче, если бы он выплакался, уткнувшись лицом ей в колени, хотя он и презирает ее. Притягивает девчонку к себе и яростно целует, растянуть бы время, чтобы забыть обо всем; закрывает глаза, словно реальность надвигается на него снаружи, но ярость потухает от собственной лихорадочной избыточности, и он смотрит на Зулмиру, опустив руки, чувствуя свою вину. Его тянет исповедаться ей в своих помыслах и отвезти ее домой.