Белая вода
Шрифт:
«Нине Чавчавадзе», – подсказал Объёмов. Это он помнил.
«Когда ей было то ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет. Любил сидеть у камина и смотреть, как она играет с куклами. Он что, извращенец был, как его… педофил?»
«Враньё, – возмутился Объёмов. – Он был герой. Она всю жизнь по нему тосковала, отказывала женихам и умерла… от холеры».
«Анна Дмитриевна утром в Гродно с ночёвкой уехала, – продолжила Каролина. – Я как войска из окна увидела, сразу вниз, а на выходе уже документы смотрят. Ну всё, думаю, попалась и Олеську подвела, мы с ней вместе должны были… А ты, – с подозрением посмотрела на дочь, – зачем так рано пришла?»
«Думала, успею. Этот… боров, как фамилия… Залупан?.. Двести долларов обещал. Голос по телефону бодрый такой, а как увидела его…»
«Не
«У меня всегда вперёд, – хмыкнула Олеся, – но с него надо было больше. Думала, расплющит пузом».
«Как к тебе попал её паспорт?» – Объёмов натянул спортивные трикотажные штаны. Мимолётно поймав в зеркале отражение, он подумал, что ему вполне подходит определение баран. Так сказать, производное между нищим безработным козлом – мужем Олеси – и похотливым боровом – детским поэтом из Молдавии Серафимом Лупаном, показавшим в Белоруссии своё истинное лицо.
«Легко, – нервно зевнула Каролина, – увидела, что он лежит на ресепшене. Она сдала на регистрацию, а забрать, видать, забыла. Пока дежурную в холле допрашивали, я цап – и в подсобку. А как фотографию увидела… Господи, это же я… – покосилась на Объёмова, – ну, лет через… десять. Взяла Олеськин парик, а очки один идиот в буфете на столе оставил. Напился, скотина, всё меня маринованными опятами соблазнял, торговать приехал из Великих Лук… Кому тут нужны его опята?»
«Подожди, – заторопился Объёмов, увидев, что дамы опасливо выглядывают сквозь дверной проём в коридор. – Почему вы пришли ко мне? Откуда ты знала, что я…»
«Лёшка сказал, – прислонила палец к губам Каролина. – Иди в девятьсот седьмой, он всё знает и не выдаст. Так он сказал».
«Что знаю? Больше ничего не сказал?» – сел на кровать Объёмов.
«Сказал: „Мужик в теме“».
«В какой теме?» – вскочил с кровати Объёмов.
«Понятия не имею», – ответила уже из коридора Каролина.
7
В третий – заключительный – день Международной научно-практической конференции, посвящённой современному состоянию русского литературного языка, участников повезли на автобусе в посёлок Ивье, где только что завершилось строительство нового аэропорта для малой авиации. Торжественное его открытие планировалось через две недели. Международная авиационная комиссия должна была оформить новому аэропорту сертификат и утвердить частоту для работы диспетчеров.
Белоруссия, рассказал по дороге сопровождающий (явно из научной национально ориентированной среды), в ближайшем будущем превратится в Мекку экологического туризма. Великое княжество Литовское, сердцем которого являлась Белая Русь, было самой экологически чистой, свободной, благоустроенной и культурной территорией тогдашней Европы. Именно в то время Франциск Скорина разработал основы европейской христианской философии. Но после третьего раздела Речи Посполитой в 1795 году, развёл руками сопровождающий, с белорусским ренессансом было окончательно покончено. Чернобыльская катастрофа нанесла экологии Белой Руси последний и самый страшный удар. Но сейчас Белоруссия возрождается, возвращается к традиционным началам европейской Белой Руси.
– Не могли бы вы просветить нас насчёт этих начал? – прервала с ближнего сиденья политизированного историософа въедливая Анна Дмитриевна Грибоедова.
Каждый раз видя или слыша её, Объёмов вздрагивал и опускал глаза, до того настоящая Грибоедова была похожа на Каролину. Анна Дмитриевна замечала это и смотрела на Объёмова с недоумением. Ей было трудно понять причину его стыдливого смущения. А Объёмову было трудно перестать воспринимать Анну Дмитриевну как голую Каролину, обхватившую его крепкими жилистыми ногами. Мужик, приехавший в Лиду из Великих Лук торговать маринованными опятами и потерявший в буфете очки, сразу раскусил эту авантюристку! И ведь какую фамилию перехватила, запоздало негодовал, краснея, Объёмов – Грибоедова! Священную для русской литературы фамилию! Да в одной цитате из «Горя от ума» – «Чтобы иметь детей, кому ума недоставало?» – вся суть человеческой цивилизации!
Слегка похмельная (участников конференции угощали на славу) голова писателя Василия Объёмова шла кругом: настоящая, хоть и по боковой линии, Грибоедова – Анна Дмитриевна; Лжегрибоедова – Каролина; неведомый мужик, приехавший из Великих Лук в Лиду торговать маринованными опятами и соблазнявший ими Каролину. Интересно… Нет, строго осадил себя Объёмов, мне совершенно неинтересно, чем закончилось амурное дело с маринованными опятами. При чём вообще здесь грибы? Но тут же сквозь тонкую плёнку здравого смысла грибом выперло название авангардистской оперы безвременно скончавшегося композитора и музыканта Сергея Курёхина «Ленин – гриб». Следом припомнилась народная примета, что многогрибье – к беде и войне. Будто бы летом 1914-го народ не знал, куда деваться от грибов, а в сорок первом грибы строем пошли с середины мая. Гитлеровские танки в конце июня вязли в грибной распутице. Это был вещий знак, репетиция того, как они завязнут в настоящей распутице в начале октября под Москвой. В конце концов, и собирающаяся приструнить белорусского историософа Анна Дмитриевна Грибоедова увиделась Объёмову в образе… гриба на длинной тонкой ножке с двумя круглыми улитками (очками) на шляпке.
– Охотно, – между тем ответил Анне Дмитриевне историософ, – вот эти начала: экология, свобода, порядок, культура.
– Вы забыли про пятое начало – народ! – скрипуче отозвалась та, сверкнув очками. Улиточный гриб был явно (для самозваного историософа) несъедобным.
Осознав это, он сменил чреватую тему на бесплодную служебно-скучную:
– Аэродром построен для того, чтобы состоятельные клиенты из Европы могли легко и быстро на своих частных самолётах добираться до экологических жемчужин Белоруссии – её лесов, озёр и рек, а потом, насладившись отдыхом на природе, беспроблемно возвращаться домой.
В автобусе писатель Василий Объёмов устроился рядом с молдавским поэтом Серафимом Лупаном. Седой, в тонком летнем костюме и свежей рубашке, при золотых часах, к тому же ещё, как выяснилось, депутат молдавского парламента, Серафим смотрелся олигархом, вздумавшим демократично прокатиться на экскурсию вместе с нищими литераторами.
Сейчас события двухдневной давности казались Объёмову каким-то нелепым сном. Когда он с тяжёлым сердцем пришёл утром завтракать, в кафе на двадцатом этаже распоряжался улыбчивый паренёк, запутавший Объёмова пересчётом российских рублей в белорусские за сто граммов коньяка, не предусмотренного в оплаченном (уже не усиленном, а ослабленном) завтраке. Вчера вечером здесь была женщина, кажется, Каролина, осторожно заметил Объёмов. Паренёк развёл руками: «Я работаю в ресторане на втором этаже. Меня попросили её заменить: наверное, заболела».
В перерыве между заседаниями в центральной городской библиотеке имени Янки Купалы Объёмов озадачил Серафима (Фиму) Лупана неуместным откровением. Мол, снял с фонарного столба на автостоянке телефончик, позвонил какой-то Олесе, а та… не пришла. Фима благодушно улыбнулся в ухоженную седую бороду, никоим образом не осудив старого приятеля (они подружились сорок лет назад на всесоюзном совещании молодых писателей), но и промолчав о своих ночных при(зло?)ключениях. Он никак не походил на человека, которого ночью откачала скорая помощь.
С давних времён Объёмова изумляла и восхищала способность Фимы респектабельно и опрятно выглядеть наутро после самых диких и безобразных гулянок. Во времена СССР Объёмов и Фима часто пересекались на писательских съездах, семинарах и днях советской литературы в разных областях и республиках необъятного СССР. После 1991 года размах подобных мероприятий резко сузился, утратил державную мощь, однако алгоритм их проведения остался прежним. Хмельная тень СССР всё ещё тянулась за писателями из России и их пишущими на русском коллегами из бывших республик, а ныне независимых государств. А может, этот алгоритм не зависел от того, при капитализме, социализме или феодализме (дальше Объёмов не заглядывал) существовало общество. «А вот у поэта – всемирный запой, и мало ему конституций», – ещё чёрт знает когда провозгласил Александр Блок.