Белая западинка. Судьба степного орла

Мы пошли вдоль ручья, надеясь таким образом добраться до реки. Ключ был, несомненно, одним из её притоков.

Чем дальше мы двигались, тем круче становился обрыв. Белая полоса снега виднелась теперь где-то далеко внизу. На обрыве пласты земли выходили наружу. Я решил обследовать это обнажение пород. Ведь чтобы разведать такую толщу в обычных условиях, нужно было бы пробить шурф глубиною семьдесят—семьдесят пять метров. А тут сама природа предоставила мне возможность заглянуть в её недра.

То, что мы делали, когда были молоды, сегодня нам кажется мальчишеским безрассудством. Но как бы мне хотелось ещё раз вернуться к своим двадцати шести годам, чтобы ещё раз проделать всю эту безрассудную дорогу в поисках пропавшей коровы…

Обрыв был очень крутой, если не сказать отвесный. Я укрепил один конец верёвки за ствол лиственницы, стоявшей у обрыва, а другим концом крепко подпоясался. Упираясь ногами в стену обрыва и перебирая в руках верёвку, стал медленно спускаться вниз.

Может быть, кроме большого риска и щекотания нервов, это обследование не сулило мне ничего интересного. Тонкий слой коричневатой почвы, обломки гранита, затем снова сероватый гранит и гранит, на изломах которого чёрными точками поблёскивала слюда. Спускался я осторожно, поверхность остро наклонённой гранитной стены была шероховатой, нога не скользила. Но неожиданно она все-таки скользнула по чему-то гладкому, как будто отполированному. Я больно ударился о каменную стену и едва не выпустил из рук верёвку. «Линза льда! —мелькнуло у меня в голове. —Будь она неладна!» Упираясь коленями в гранит, я спустился ещё на полтора–два метра и обомлел от неожиданной радости: моя нога скользнула по отполированной поверхности чёрных, как диезные клавиши рояля, и правильно огранённых кристаллов. Мощная жила руды на металл, который мы так настойчиво и не особенно удачно искали шурфами в россыпях, выклинивалась здесь по серому граниту. Могучим треугольником руда уходила вправо — вверх и влево — вниз.

Никаких сомнений быть не могло! Мои поиски пропавшей коровы увенчались блестящим успехом…

* * *

Может быть, вам когда-нибудь придётся побывать в верховьях Колымы, в том самом месте, где эта холодная река, пробиваясь по узким каменистым долинам, отделяет Колымский хребет от хребта Черского. Может быть, пробираясь по берегу Колымы, в южных; отрогах хребта, вы сделаете привал у студёного ключа с очень домашним названием — Бурёнкин ключ! Это идиллическое название мало соответствует суровости окружающего ландшафта и дано такому своенравному ключу в память о злополучных поисках Бурёнки. Теперь здесь расположено три рудника. Они так и называются: Первый Коровий, Второй Коровий, Третий Коровий. Горняки знают историю этих курьёзных названий и до сих пор вспоминают с улыбкой о нашей Бурёнке.

Кстати говоря, когда я вернулся на свою базу, чтобы радировать горному управлению о своей находке, Бурёнка ждала меня дома. Худая, голодная, ободранная, она прибрела из тайги на третий день после того, как я отправился на её поиски…

ВАНЬКА–ВСТАНЬКА

Вся моя жизнь связана с поисками золота. И я хорошо знаю, какие причудливые находки бывают у геологов–разведчиков.

В песках прииска, носящего имя учителя всех колымских геологов— Билибина, однажды нашли или, как говорят у нас, «подняли» «Золотую ладонь» в 2 килограмма 30 граммов. Добрая ладонь!

На прииске Анюйском найдено «Сердце Кащея». Оно невелико — всего 110 граммов. Но форма самородка забавна: человеческое сердечко, из которого выползает золотая змейка.

Недавно на Чукотке подняли «Золотую тарелку» весом 4 килограмма 825 граммов. Редкая удача даже для этих мест.

Находят золото и прямо на колымских дорогах. Эти самородки «подбрасывают» самосвалы из балластных карьеров. Иные счастливые охотники находили самородки золота в зобах и желудках дичи.

Все это, конечно, редчайшие происшествия, счастье, случайности, но такие, за которыми отчётливо проступает бесспорная закономерность: колымская земля, а теперь вот новый её район — Чукотка, — была, есть и ещё долгое время, я думаю, останется местом, разведывать которое предстоит ещё не одному поколению геологов…

Поднимал и я самородки, хотя очень редко. Зато за годы таёжных скитаний собрал тьму всяческих лесных диковин. Об одной из них хочу рассказать.

Партия наша шурфовала вроде бы многообещающую террасу. Знаки золота обнаружились уже в первой линии. Мы обрадовались. Но дальше — ничего путного: всё знаки да знаки, будь они неладны. Что это за золото, если его даже взвесить невозможно!

Получили указание свёртывать работы. В управлении считали доказанным, что участок не имеет промышленного значения. Конечно, убедительное «нет золота» тоже имеет для геолога свою ценность, но лучше все-таки утверждать положительные истины, чем отрицательные.

Так уж повелось, что, уезжая, я привозил на память с каждого разведанного участка какую-нибудь лесную диковину.

Была в моей коллекции крупная — с кулак — шишка кедрового стланика (вообще-то, у него шишки совсем маленькие). Отполировали мы с Поповым ветку, срезанную вместе с каким-то бородавчатым наплывом со ствола лиственницы. Диковина стояла у меня совсем близко перед глазами — на столе, и все равно невозможно было разрушить иллюзию, что это голова рогатого оленя. Змеи на Колыме не водятся — слишком суров для этих нежных созданий климат. Но один перекрученный корень старой карликовой берёзки поразительно напоминал свернувшуюся в клубок змейку с ехидно поднятой головкой.

На этот раз, невдалеке от завершающей линии шурфов, я приметил в обрыве незадачливой террасы обнажившийся корень лиственницы: толстую коротышку, перехваченную пояском в виде неровной восьмёрки. Пока это было лесное сырьё. Но несколько лёгких срезов острым ножом преобразили корень в забавную фигурку. Получалась лобастая головёнка на толстом круглом брюхе. И брюхо это оказалось настолько тяжёлым, что фигурка никак не ложилась на бок, а мгновенно вскакивала на основание своего толстого брюха.

— Гляди-ка ты, ванька–встанька! — смеялся Попов и валил фигурку на бок, а она сейчас же вскакивала и неизменно торчала вверх лобастой головкой. Центр тяжести у неё был где-то у точки опоры.

Трудно сказать теперь, как пришла в голову эта простая мысль, но она пришла:

«Не может быть! Невероятно, чтобы сама ткань корня была настолько тяжёлой, что превратила нашу фигурку в ваньку–встаньку. Там что-то есть».

Жалко было, но все-таки вспороли мы толстое брюхо своему ваньке–встаньке с тайной надеждой, что сплавившиеся корни каким-то немыслимо хитроумным способом заковали е древесный панцирь золотой самородок. Голодной куме — все хлеб на уме!

Золота в корне не нашли. Но довольно крупный обломок обкатанного кварца корешки замуровали, в камне оказалось 273 грамма.

И снова: «Не может быть!»

Обломок кварца был не больше обычной шишки кедрового стланика.

Нам не оставалось ничего другого, как разбить молотком и этот обломок. Он раскололся и расслоился легко, как ореховая скорлупа, а ядром в каменной рубашке и оказался тот самый самородок, который позволил нам радировать управлению, что «золото есть».

Месторождение оказалось не таким, о которых репортёры говорят «сказочно богатое», но было вполне промышленное. Его давно выработали. Но на старых геологических картах можно отыскать чёрный кружок у голубой жилки ключа, который по праву первооткрывателей мы назвали тогда Ванькой–встанькой!

МАЛИНОВЫЕ СОПКИ

Попов был восторженным патриотом своего Алтая. Он рассказывал о нем с энтузиазмом и любовью и, как мне казалось, с некоторой дозой художественного вымысла. В несколько неумеренных преувеличениях моего друга слышалась бескорыстная и честная любовь к родной земле. Я прощал ему эту слабость и всегда с удовольствием слушал его пёстрые, обязательно интересные и часто совершенно неожиданные рассказы.

На этот раз разговорились мы о ягодах. Я имел неосторожность похвалить хмельную колымскую голубицу. Попов, конечно, немедленно начал спорить и возразил мне тоном, исполненным превосходства и отчасти презрения к убожеству моего вкуса: