Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

— Дальше, дальше, — ободрил Филипп.

— Чтобы они могли общаться между собой. И это будет не просто благотворительность! Мы заведем занятия, уроки рисунка, танцев, гончарного дела, фортепиано, йоги, готовки… Мне вот ведь как помогло — готовить! А за изделия будем награждать. Например, в уплату за обед или ужин будем просить, чтобы они испекли пирог, или связали шарф, или слепили фигурку из глины… Это, конечно, утопия, но я хочу попытаться. Начнем с малого, тогда, если ничего и не выйдет, хоть не так будет обидно.

— А моя какая роль? Кроме как дать вам денег на этот приют?

— Вы будете вести счета и заниматься оргвопросами. Чтобы все эти люди ужились вместе, надо будет очень потрудиться.

— Я все равно работаю по полдня. Могу утром работать, а во второй половине дня помогать вам.

— Кстати, хорошо бы им тоже подыскать работу. Надо помочь им снова стать самостоятельными людьми. Чтобы они умели себя подать, работать — пусть мелкая, какая-никакая, но работенка. Тогда приют для них будет просто промежуточным этапом. Когда поночуешь под дождем и поспишь вполглаза, потому что под боком кто-то дерется или скандалит, рано или поздно разучишься представляться, обращаться к людям… Теряются манеры, словарный запас, чувствуешь себя грязным… Давайте займемся этим вместе! Там для порядка понадобится мужская рука.

— Рукоприкладство?

— Необязательно. Авторитет люди чувствуют и так. Тумаки вам раздавать не придется.

— Мне очень нравится ваш план, Бекка, правда, очень нравится! Когда приступим?

— Ну… Когда будут деньги.

— Вы, надо полагать, уже примерно знаете, сколько хотите?

— Да, мы с пастором Грином уже прикинули бюджет, вот… — Бекка стала показывать цифры: на месяц, полгода, год. — Оптимально, если будем рассчитывать на год.

Филипп внимательно рассматривал цифры. Бекка основательно подготовилась: все ясно, четко, подробно. Она смотрела на него с беспокойством.

— Вы не пойдете на попятный?

— Конечно, нет! — улыбнулся он. — Ни за что!

— Тогда, — прибавила Бекка, — если за лето поработаем, к сентябрю уже все будет готово.

Филипп пригласил домой представителей «Сотбис» и «Кристис». Он предложил им полотно из бабочек Дэмиена Херста, восемьсот тысяч долларов, и канделябр работы Дэвида Хэммонса, миллион триста тысяч. Было решено, что торги возьмет на себя «Сотбис».

Затем Филипп позвонил своему приятелю — лондонскому галеристу по имени Саймон Ли — и продал ему работу Синди Шерман. После этого выписал Бекке чек. Увидев, на какую сумму, та так и села.

— Это слишком много!

— Знаете, если я все правильно понял в вашем плане, вам потребуется много денег. Спальни, ванные комнаты, отопление, кухня… Это все недешево стоит.

— Только чек, пожалуйста, не на мое имя, а на фонд, — попросила она. — Надо придумать название и открыть счет…

Она немного помолчала и воскликнула:

— Филипп! Наконец-то! Вы не представляете, какой это для всех этих людей подарок!

— Вы бы знали, как мне самому приятно! Раньше у меня вот тут, в груди, так давило, прямо как тисками. Дышать не мог. А теперь больше не давит! Вы не заметили? Теперь я дышу, дышу! — Он постучал себя в грудь и усмехнулся. — Вся моя жизнь за этот год так изменилась, а я, можно сказать, и не заметил. Я думал, стою на месте, а на самом деле я медленно менял кожу. Как же со мной, наверное, было скучно!

— Так часто бывает. Сам не замечаешь, как меняешься.

— Между прочим, — заметил Филипп с хитрецой, — с вашей легкой руки я провернул очень выгодную операцию. Сейчас самое время продавать.

— Почему?

— Цены на произведения искусства сейчас на взлете. Ненадолго, конечно. Рынок искусства в наше время уже давно просто рынок. Не до искусства… Прошлый год был в этом плане убыточным, а сейчас цены опять пошли вверх. На аукционах рекордные ставки. Надо полагать, люди в этих кругах настолько оторваны от обычной жизни, что искусство для них — своего рода гарантия.

— А художники что, не могут как-то помешать, не знаю, выступить против?

— Известные художники, наоборот, сами стали работать больше, раз такой спрос. Ричард Принс, например. Знаете такого?

Бекка покачала головой:

— В современном искусстве я ничего не смыслю.

— Словом, одна его картина из цикла «Медсестры» в 2004 году стоила шестьдесят тысяч долларов, а в 2008-м на «Сотбис» в Нью-Йорке за нее давали девять миллионов! Естественно, Ричард Принс начал гнать работы пачками. И естественно, теперь это убожество, стандарт. И он не один такой… Многие знаменитые художники тоже решили похерить и творческий поиск, и качество. При этом сколько галерей, которые действительно ищут новые таланты, еле сводят концы с концами…

— Ваша мечта улетучилась? Со всей этой кучей денег?

— Пожалуй. Но мечта только из денег — плохая мечта. В детстве я мечтал попасть в картину. Теперь я взрослый и мечтаю развязаться с картинами побыстрее…

Филипп рассказал, как в детстве его взволновало полотно Караваджо. Бекка слушала — подбирала осколки разбитой мечты.

Они пошли посмотреть на церквушку и пристройку на Мюррей-гроув. Это было красное кирпичное здание с садиком, по бокам два рослых платана. Просторные комнаты, стрельчатый потолок, пол выложен крупными белыми плитами. Бекка уже прикинула, где в этом пустом помещении разместить кухню, спальни, ванные, столовые, гостиную с телевизором, где будут стоять книжные полки и фортепиано, как повесить занавески… Она распахивала двери одну за другой и обставляла каждую комнату, как ей виделось в своих планах.

К ним подошел пастор Грин. Это был крепкий, коренастый человек с пронзительным взглядом и острым носом, седоволосый и краснолицый — как сама церковь. Он поблагодарил Филиппа за щедрость. Тот ответил, что больше не желает слышать этого слова.

На втором этаже он приметил комнатушку поменьше и решил, что здесь будет его кабинет. На стене было выведено крупными буквами: «Когда человек срубит последнее дерево, испортит последнюю каплю воды, убьет последнего зверя и выловит последнюю рыбу, тогда он поймет, что деньги несъедобны». Филипп решил оставить надпись как есть.

На обратном пути Бекка взяла его под руку и заявила, что она счастлива.

— Я нашла свое место. Такое чувство, будто всю жизнь искала. Странно… Как будто я столько лет прожила только для того, чтобы в итоге оказаться в этой церквушке. Как вы думаете, почему так?

— Это очень личное, — заметил Филипп, прижимая к себе ее локоть. — Что вы чувствуете, знать только вам. Но часто говорят, самое волнительное — сам путь, а не то место, куда придешь.

— Меня переполняет счастье. Мне нужно его выговорить!

Филипп глянул на Бекку: ее лицо сияло, словно светилось изнутри.

— А вы? — спросила она. — Вы счастливы?

— Любопытно, я об этом больше не задумываюсь…

Гортензия нарочно пришла на свидание с Шавалем на двадцать минут позже.

— В четыре в «Марьяже», у консерватории Плейель, — назначила она ему встречу по телефону. — Ты меня сразу узнаешь: я буду самая красивая на свете!

Шаваль, конечно, явится на четверть часа раньше, рассудила она. Пока он десять раз разгладит усики, лацканы пиджака, посмотрится в чайную ложечку, как заправская кокетка… «За полчасика он хорошенько издергается, и я его намотаю на палец, как сдавшую пружину».