Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
Шрифт:
— Это тем более странно, поскольку мы не особенно много с ней разговаривали… — добавил Александр.
— Я знаю… Она была сдержанной, скрытной… Но она любила тебя. Она ложилась в твоей комнате, если ты долго не засыпал, баюкала тебя, а я из-за этого приходил в ярость!
— С тех пор как Бекка здесь, и еще Дотти, все стало гораздо лучше, — сказал Александр. — Было так грустно, только мы вдвоем…
— Да?
— Мне нравится жить как сейчас.
— Мне тоже…
Он говорил правду. Они провели вместе праздники. Каждый нашел в доме свое место. Бекка в бельевой, переделанной в комнату. Дотти и он — в его комнате. Присутствие Дотти было легким и необременительным:
— Я доволен, папа.
— А я доволен, что ты доволен.
— Не хотелось бы, чтобы что-то менялось.
Бекка пошла спать в половине первого: «Как только у меня появился настоящий дом, я стала все время спать. Превратилась в настоящую маленькую старушку. Комфорт разнеживает. Я уже не та отважная нищенка из парка». Она говорила улыбаясь, но можно было догадаться, что она действительно так думает и ей это не слишком нравится.
— Я даже думаю, что никогда не был так счастлив… — вздохнул Александр.
Он посмотрел на отца. Широко улыбнулся. Как мужчина мужчине.
— Я счастлив, — произнес он вновь, глядя на финальный букет салюта, озаривший парк.
Зоэ и Гаэтан спустились в подвал. Со свечкой, спичками, шампанским на дне бутылки и двумя бокалами. Гаэтан чиркнул спичкой, и подвал озарился мерцающим неверным светом. Зоэ поджала под себя ноги и съежилась, ругая про себя холодный и твердый пол.
— Помнишь, как в первый раз… тут, в подвале, с Полем Мерсоном?
— Что-то Поля не видно…
— Должно быть, уехал в горы, на лыжах кататься…
Она запахнула ворот пальто и сунула подбородок в воротник. Воротник был довольно колючий.
— Через три дня ты уезжаешь, — прошептала она.
— Не думай об этом. Это совершенно ни к чему.
— Не могу удержаться…
— Тебе так нравится быть несчастной, страдать?
— А ты будешь страдать, а? — спросила она, подняв к нему обеспокоенный чуткий нос женщины, которая всегда настороже.
Она неуверенно чувствовала себя с этим новым человеком, который пытался казаться взрослым и владеть ситуацией. Она больше ни в чем не была уверена. Наверное, она такая — влюбленность. Ни в чем не быть уверенным, сомневаться, бояться, воображать себе самое худшее.
Он уткнулся носом в волосы Зоэ и ничего не ответил.
Зоэ вздохнула. «Любовь — это как американские горки, взлетаешь и падаешь, все меняется каждую секунду. Вдруг я уверена, что он любит меня, и готова плясать от радости, и так же вдруг уже не уверена и готова сесть на землю и умереть на месте».
— А зачем ты моешь голову каждый день? — спросил Гаэтан, двигая носом в волосах Зоэ.
— Потому что не люблю, когда по утрам они пахнут… пахнут сном…
— А мне вот нравится по утрам чувствовать сон в твоих волосах…
И тут тело Зоэ расслабилось, плечи опустились. Она прижалась к нему, как зверек, который прячется в тепле другого зверька, чтобы уснуть, и протянула ему бокал, чтобы он наполнил его шампанским.
Жозефина скользнула в кровать под бочок к Ширли. Та спала на спине, скрестив на груди руки. Жозефина подумала о лежащих статуях святых Средневековья, о тех замечательных мужчинах и женщинах, которых они представляли. Скульптуры, лежащие
на слое камня или мрамора, защищали именем Господа провинцию, аббатство, замок, которые разоряли банды мародеров и воинственных соседей, от огня, от потоков расплавленной смолы, от бесчинств солдат, которые отрезали носы и груди и насиловали женщин. Мы — две женщины, разоренные мужчинами, две женщины, которые лежат бок о бок, сжав кулаки, в ледяной тишине замка или монастыря. Лежат, потому что мертвы. В Средние века спали сидя, вытянув ноги, обложившись подушками, поддерживающими тело под прямым углом. Горизонтальная позиция казалась опасной. Она означала смерть.Дю Геклен толкнул дверь комнаты и свернулся у изголовья кровати. Жозефина улыбнулась в темноту. Он уловил ее улыбку, подошел, лизнул ей руку. Собака у ног лежащей статуи означала верность. «Дуг прав, я верная женщина, — подумала Жозефина и погладила Дю Геклена. — Я верная женщина, а он спит с другой».
Ночью Ширли проснулась и услышала, что Жозефина тихонько плачет.
— Почему ты плачешь? Нехорошо начинать год со слез…
— Это все Филипп… — всхлипнула Жозефина. — Я ему позвонила. Дотти подошла к телефону… В общем, она спит с ним. Она даже живет у него, в его комнате, и мне от этого так больно… Она не могла найти свои часы, а они были на ночном столике у Филиппа, и в этом не было ничего необычного…
— Ты с ним говорила?
— Нет… Я положила трубку. Я не могла говорить с ним… Я услышала, как Александр все это говорит, обращаясь к Дотти… Он кричал: я нашел твои часы, они у папы на ночном столике…
Ширли не была уверена, что уяснила все до конца. Лишь понимала, что Жозефине плохо и не стоит требовать от нее более подробных объяснений.
— Сегодня не наш день, а?
— Нет, вообще не наш, — подтвердила Жозефина, жуя кусочек простыни, чтобы сдержать рыдания. — Год начался из рук вон плохо…
— Но у нас целый год, чтобы все исправить!
— Я уже ничего не могу исправить. Закончу дни как Хильдегарда Бингенская. В монастыре…
— Ты себе льстишь, нет? Она же была вечной девственницей.
— Я отказываюсь от любви… И потом, я слишком стара! Мне уже скоро сорок пять…
— Через год!
— Моя жизнь закончена. Я прошла свой круг. — И она зарыдала пуще прежнего.
— О-ля-ля! Зачем ты все валишь в одну кучу, Жози?! О'кей, он проводит новогоднюю ночь с Дотти, но ты сама отчасти в этом виновата… Ты молчишь, не появляешься, не звонишь, торчишь здесь, во Франции, как столб…
— А как мне прикажешь действовать?! — вскричала Жозефина, выпрямившись в кровати. — Это муж моей сестры! Я ничего не могу с этим сделать!
— Но твоя сестра умерла!
— Да, ее больше нет, но я непрерывно о ней думаю…
— Подумай о чем-нибудь другом! Подумай о ее прахе и стань наконец живой, желанной, сексуальной!
— Я совсем не сексуальная, я некрасивая, старая и глупая…
— Этого-то я и боялась! Ты совершенно чокнутая… Вернись на землю, Жози, этот мужчина великолепен, и ты вот-вот его упустишь со своим трауром безутешной вдовы! Это ты его бросила, а не он!
— Как это я его бросила?! — остолбенела Жозефина.
— Вот так… Целуешься с ним как ненормальная, а потом не подаешь признаков жизни!
— Но ведь он тоже целовал меня как ненормальный и после этого мог бы позвонить!
— Да его достало посылать тебе цветы, письма и сладости, которых ты не замечаешь или выкидываешь в мусорное ведро! Поставь себя на его место! Всегда нужно поставить себя на место человека, если хочешь его понять…
— Ты можешь объяснишь мне, что происходит?