Белое дело в России. 1920–122 гг.

В своих «Записках» Врангель справедливо отметил, что «этот приказ впервые ясно и определенно поставил вопрос о диктатуре». Приказом от 1 апреля, изданном в развитие приказа от 29 марта 1920 г., должность начальника хозяйственного управления была заменена должностью начальника управления снабжения, вводилась должность начальника финансового управления и формировалась Канцелярия Совета. По своему составу и полномочиям Совет при Главнокомандующем был близок к модели Особого Совещания первого варианта созыва (1918 г.) или Совета при Главноначальствующем Области, утвержденном в 1919 г. [292] . Теперь не требовалось согласования законодательных актов с «подлежащими начальниками ведомств». Сложилась практика «приказов» Главкома ВСЮР, а затем Правителя и Главнокомандующего Русской армией, ставших основным источником права в белой Таврии. В свою очередь, начальники управлений могли издавать «распоряжения» – подзаконные акты, которые должны были уточнять, но не изменять утвержденные приказами положения. Все законодательство оказалось под контролем самого генерала Врангеля. «Единоличное правление» здесь создалось по факту преемственности власти Главкома ВСЮР. Своеобразным показателем утверждения принципа «диктатуры» стало принятие Врангелем 28 апреля 1920 г. титула Правителя (пока еще без добавления территориального определения «Юга России»), и теперь приказы подписывались им от имени «Правителя и Главнокомандующего ВСЮР» [293] .

292

Врангель П. Н. Записки, ч. 2, с. 30; Временное Положение о гражданском управлении в местностях, находящихся под Верховным управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России. Ставрополь, 1919, с. 29–30.

293

Возрождение Русской армии (составлено по официальным данным). Константинополь, 1920, с. 6.

Подбор на должности начальников управлений сочетал предпочтения всероссийских «имен» и необходимость учета краевой специфики. Формально правительство оставалось беспартийным (как и во все периоды Белого движения), и Врангель, как и Деникин, подчеркивал, что ему «нужны люди, сильные духом, знающие народную жизнь и умеющие ее строить. Партийная или политическая окраска их для меня безразлична: были бы преданы Родине и умели бы разбираться в новых условиях». Но фактически в правительстве работали те, кто в той или иной степени поддерживал Врангеля, участвовал в «антиденикинской оппозиции» и считал актуальной «смену курса». Помощником Главкома и председателем Совета при Главнокомандующем стал его ближайший сотрудник генерал-лейтенант П. Н. Шатилов. Начальником штаба оставался генерал-лейтенант П. С. Махров. Преемственность с предшествующими южнорусскими белыми правительствами здесь осуществлял только глава Управления финансов профессор М. В. Бернацкий (он не ушел в отставку, вопреки прогнозам Деникина). Начальником Гражданского управления стал бывший воронежский и черноморский губернатор статский советник С. Д. Тверской, а начальником Управления снабжения – генерал-лейтенант П. Э. Вильчевский. Начальником Управления Иностранных Сношений стал П. Б. Струве, хотя и не имевший должного дипломатического опыта, но считавшийся безусловным авторитетом среди российской и зарубежной «общественности», работавший за границей еще в 1919 г. в составе Русского Политического Совещания (по оценке Врангеля, «человек большого ума, огромной эрудиции, Струве как ученый и политик был хорошо известен в Европе. Как советник он мог мне быть чрезвычайно полезен»). Бывший управляющий отделом иностранных дел Особого Совещания А. А. Нератов («дипломат старой школы…, опытный, осторожный и исключительно тактичный человек, к тому же имевший большие связи по старой службе в иностранных дипломатических кругах») был назначен главой временной дипломатической миссии в Константинополе. Фактическим руководителем делами Управления Иностранных Сношений в Таврии стал бывший член Бюро Совета Государственного Объединения России князь Г. Н. Трубецкой. Другой активный участник Совета Государственного Объединения России, бывший член III и IV Государственной Думы Н. В. Савич принял должность Государственного контролера. 15 июня 1920 г. из состава Гражданского управления, в связи с началом осуществления земельной реформы, было выделено Управление Земледелия и Землеустройства (его возглавил бывший начальник Переселенческого управления сенатор Г. В. Глинка). В тот же день из Управления снабжений были выделены отделы Продовольственный, Торговли, Промышленности, Горный и Топлива, Торговых портов и Мореплавания, из которых было образовано Управление Торговли и Промышленности (его возглавил член Таврической губернской земской управы, бывший Государственный контролер Крамского краевого правительства В. С. Налбандов). Управление юстиции, также выделенное из состава гражданского, возглавил известный правовед, специалист-криминалист, сенатор Н. Н. Таганцев. В «околоправительственных кругах» (как тогда говорили) работали и бывший иркутский генерал-губернатор А. И. Пильц (во главе Комитета Государственного призрения) и бывший председатель Таврической губернской земской управы Я. Т. Харченко (уполномоченный управления торговли и промышленности по Северной Таврии). Совет при Главнокомандующем стал называться Советом Начальников Управлений, что формально могло восприниматься как постепенное укрепление правительственного статуса.

Существенно усилились политические позиции Совета, когда во главе его стал приехавший из Парижа 20 мая А. В. Кривошеин. Его, пользовавшегося заметным авторитетом в консервативных кругах, считали (как и Врангеля) сторонником возрождения монархической формы правления. Тем не менее, по оценке самого Главкома, «принадлежа всей своей предыдущей службой к государственным людям старой школы, он, конечно, не мог быть в числе тех, кто готов был принять революцию, но он ясно сознавал необходимость ее учесть. Он умел примениться к новым условиям работы, требующей необыкновенного импульса и не терпящей шаблона». 5 июня 1920 г. «статский» Кривошеин сменил «военного» Шатилова в должности Помощника Главнокомандующего, и генерал вернулся к знакомой ему работе начальника штаба (генерал Махров получил назначение на должность военного представителя Главкома в Польше). Приказом № 3315 от 5 июня 1920 г. Кривошеину были предоставлены полномочия распоряжаться от имени Главкома по всем вопросам Совета, получившим принципиальное одобрение Врангеля, и возглавлять Совет в отсутствие генерала. Таким образом, властные полномочия диктатора в гражданском управлении разделялись лишь на персональном уровне, а существо модели управления сближалось с уже апробированной в рамках Особого Совещания 1918–1919 гг. схемой: «Диктатор и Совет при нем» [294] .

294

Врангель П. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 27–29, 42, 75–76, 102, 219; Русский Сборник. Севастополь, № 1, 1920, с. 52–53.

Немаловажным аспектом определения статуса врангелевского правительства следовало считать официальное обращение Струве о признании всех российских финансовых обязательств. 3 августа 1920 г. «в ответ на заявление Мильерана (Президента Франции. – В.Ц.) о предполагаемом нашем фактическим признании» глава ведомства иностранных дел заявлял: «Мы, в качестве носителей русской государственной и национальной идеи, принимаем на себя все обязательства предшествующих российских правительств». Аналогичное заявление сделал и сам Главком: «Принимая, как носители национальной идеи и традиций Русского государства все предыдущие русские обязательства, мы ждем, что наши права будут тоже признаны» [295] .

295

Врангелевщина // Красный архив, т. 2 (39), 1930. М.,-Л., с. 39; Ковалевский Н. Последнее Русское правительство // Часовой. Брюссель, № 658 (1), – 01. —02. 1986, с. 8.

В целом врангелевское правительство отличалось достаточным единством и вполне могло считаться «единой командой». Профессионализм правительства не многим уступал предыдущим белым правительствам и даже превосходил их по части способности к эволюции взглядов под влиянием изменившейся обстановки. И хотя Врангель (так же как в свое время Колчак и Деникин) сетовал на «нехватку людей», опытных профессионалов, серьезных кадровых перемен в течение апреля – октября 1920 г. не произошло. Единственной крупной отставкой могла стать замена Бернацкого бывшим министром финансов Российской Империи П. Л. Барком, с которым об этом велись переговоры в сентябре – октябре 1920 г. В этом случае возросла бы доля чиновников «старой школы» в правительстве. Но начавшаяся эвакуация Крыма не дала осуществиться этому плану.

Интересную характеристику военно-политическому руководству белого Юга дал в своем письме Бахметеву Маклаков, посетивший Крым в начале сентября 1920 г. По его оценке, Врангель «совершенно искренне готов был использовать всякого – буквально всякого, кто ему покажется полезным, и на том месте, которое он считает для него подходящим». «Меня невольно поражает та легкость, с которой Врангель был бы готов, если нужно, признать сейчас независимость любой национальности, войти в соглашение с Петлюрой и Махно, прислать своим представителем в Варшаву Савинкова и, как я сам был свидетелем, предложить на место управляющего прессой еврея Пасманика. Все это он делает без малейшего усилия над собой, с той простотой, с которой действуют убежденные люди. А у него это не столько убеждение, сколько военная привычка использовать сразу все возможности. Но, будучи сам вне предрассудков и предвзятых точек зрения, готовый когда угодно их изменить, если обстоятельства это подскажут, не стесняющийся встать в противоречия с самим собой, отлично усвоивший свое новое положение как революционного вождя, Врангель отдает себе ясный отчет в настроении той среды, среди которой ему приходится действовать и в Крыму, и за границей; та основная политическая трудность, которой идет деятельность Врангеля, необходимость совмещать требования Запада и требования самой России или, по крайней мере, той ее части, на которую он опирается, – войско, для него совершенно ясна».

«Вторым лицом в Крыму является Кривошеин… Как и Врангель, он хорошо понял необходимость иной политики и иного курса, но если Врангель разорвал с прошлым без сожаления, то Кривошеин, в сущности, с ним даже не разорвал. Он принес с собой много разочарований, но зато и много принципиального недоверия; он просто понял, что то, что ему хотелось видеть в России, сейчас неприменимо; этот Кривошеин – прекрасный представитель новой формулы:

хорошая техническая подготовка, административный опыт, но зато и некоторая сдержанность в осуществлении новых программ. Как когда-то говорил Столыпин – вперед на легком тормозе. В этом отношении очень характерна его позиция в аграрном вопросе. Врангель с увлечением проводит аграрную реформу… Кривошеин проводит эту реформу без всякого увлечения и этого не скрывает. Он говорил мне: я всегда считал подобную реформу вредной для России; она понизит производительность сельского хозяйства, главного источника нашего богатства… У Врангеля несокрушимая вера в то, что, как только большевизм будет сломлен, Россия немедленно воссоединится, а что русскому национальному самолюбию нисколько не обидно стать на позицию самоуправления национальностей. У Кривошеина иная идеология. Он и в вопросе о национальностях готов уступить так же, как он уступает в вопросе аграрном, уступить поневоле, без радости и воодушевления, но потому, что нет иного выхода, и он не виноват в том, что случилось. Потому-то Кривошеин сейчас не политическая программа, а исполнитель, техник, ремонтер. Идеологии нет у него, как ее вообще нет у Врангеля, и если скептики, подкапываясь под Врангеля, упрекают его в реставрационных замыслах, то они, глубоко ошибаясь по существу, правы в одном: что если бы это было нужно, если бы Врангель на минуту мог поверить в силу реставрационных элементов, то он бы не поколебался это сделать» [296] .

296

«Совершенно лично и доверительно!» Б. А. Бахметев – В.А. Маклаков, переписка 1919–1951, т. 1. М., 2001, с. 241–243.

Еще более откровенную, хотя и несколько предвзятую, оценку давали курсу «левой политики правыми руками» Михайловский и Нератов. По мнению последнего, врангелевское правительство занимало «непримиримую позицию» в отношении вероятной «коалиции правых и левых общественных течений». «Считалось возможным осуществлять «левое дело» именно потому, что оно делалось «правыми руками». В отношении «левых рук» действовала прежняя столыпинская формула «Руки прочь!». Не только социалисты и «жиды» исключались из правительства, но и левые буржуазные деятели радикального толка, вроде П. Н. Милюкова и прежних левых кадетов, решительно не допускались к кормилу правления. Были и персональные антипатии к деятелям Временного правительства, и некоторые лица, например князь Г. Е. Львов, не говоря уже о социалистах вроде А. Ф. Керенского, подвергались остракизму… Во врангелевском окружении были твердо убеждены, что Львов и Милюков, равно как и Керенский, никогда не вернутся к власти. Сами слова «общественный деятель» произносились не иначе как в ироническом тоне. Для победы над большевиками нужны прежде всего военные силы, левые деятели их дать не могут, а что касается левой политики, то почему она не может проводиться государственными людьми правого толка, которые… всегда смогут ее изменить и вернуться к правому курсу» [297] . Нельзя не отметить, однако, что подобные настроения, если и присутствовали у части военно-политического руководства в Крыму, ни в чем конкретно себя в 1920 г. не проявили.

297

Михайловский Г. Н. Указ. соч., ч. 2, с. 534–535.

Глава 4

Военно-политическое положение южнорусского казачества весной 1920 г. Соглашение Главкома ВСЮР с казачьими атаманами 2 апреля 1920 г. Капитуляция Кубанской армии. Возможности перемирия с РСФСР.

В новых условиях уже по-иному следовало строить отношения с казачеством. «Русская армия чувствовала себя в Крыму более дома, чем на Дону и на Кубани, – писал в своих воспоминаниях начальник Отдела печати Г. В. Немирович-Данченко, – не было всевозможных «Кругов» и «Рад» – наследия Керенщины, где заворачивали авантюристы медвежьих углов, тянувшиеся к портфелям губернских министров» [298] . Осуществление «твердой власти» воспринималось многими в форме контроля над всеми, кто мог выражать в чем-то отличное от официального курса мнение. Ярким примером подобного рода стал судебный процесс над командующим Донской армией (переформированной после эвакуации из Новороссийска в Донской корпус) генерал-лейтенантом В. И. Сидориным и начальником штаба армии генерал-лейтенантом А. К. Кельчевским, вызванный, в свою очередь, выходом в свет нескольких номеров официального издания штаба корпуса – газеты «Донской вестник». Контроль за изданием газеты осуществляла политическая часть штаба корпуса, начальник которой сотник граф А. М. Дю-Шайля в начале марта 1920 г. подал на имя Сидорина докладную записку, озаглавленную «Судьба Казачьих Войск». В ней, по существу, впервые за всю историю южнорусского Белого движения говорилось о необходимости установления прямых контактов с партией эсеров и перехода к новым формам взаимоотношений с советской властью: «Гражданская война проиграна, и Казачьи Войска Донское, Кубанское и Терское лишаются той государственной независимости, которую они снова после трехсотлетнего рабства завоевали себе…

298

Немирович-Данченко Г.В. В Крыму при Врангеле. Факты и итоги. Берлин, 1922, с.8.

Однако не все еще проиграно. В Центральной России происходит огромная работа эсеровской партии: она заставит эволюционировать советскую власть или разрушит ее. Партия, помимо лозунга «Земля и Воля», стоит на платформе федерации». Дю-Шайля выдвинул идею создания Союза освобождения Казачьих Войск. Программа Союза основывалась бы на принципах признания «государственной независимости Дона, Кубани и Терека», «заключения мира с Советской Россией только на основе признания этой независимости» и «осуществлении социальной и политической программы эсеровской партии». На основе признания независимости и равноправия Союз должен был строить свои отношения с республиками Закавказья, представителями Украинской республики и даже с повстанческим Комитетом освобождения Черноморья. Для осуществления своих целей предполагаемый Союз: «1) представительствует за границей Казачьи Республики; 2) осведомляет иностранное общественное мнение и политические организации и правительства о судьбах и требованиях Казачества, стремясь добиться решения их судьбы международным конгрессом; 3) через тайные комитеты и агентов организовывает на местах казачье освободительное движение, объединяя различные организации и снабжая их военными и политическими руководителями, равно средствами и оружием».

Эти же идеи, с молчаливого согласия штаба Донского корпуса, стали развиваться и в статьях «Донского вестника». Принципиально новыми стали тезисы о создании единого антибольшевистского фронта внутри России посредством сотрудничества с эсерами и о представительстве интересов казачьих областей в международных делах посредством сотрудничества с Лигой Наций. Немаловажное значение придавалось также признанию необходимости организации повстанческого движения на Дону и Кубани, занятых советскими войсками. В первых четырех номерах появились откровенно «самостийные» статьи, практически не отличавшиеся от аналогичных по содержанию, публиковавшихся еще до Новороссийской эвакуации в «Вестнике Верховного круга Дона, Кубани и Терека», в «Кубанской Воле». В статье «Донцы в Крыму», например, утверждалось, что «казаки, волею судеб очутившись в Крыму, не откажутся от своего права на самоопределение…, донские казаки верят, что… гражданская война завершится не порабощением одной части России другой, а внутренним соглашением и что народ сумеет заставить всех захватчиков власти признать, наконец, его права и волю». В статье «Думы и планы» отмечалось различное понимание лозунга «Великая, Единая, Неделимая Россия» у казаков и у тех, кто оказался вместе с «добровольцами». Это якобы способствовало поражениям на фронте и развалу в тылу: «Единая, Великая, Неделимая… для донцов – это вообще народовольство, народоправство, а для реакционеров, примазавшихся к делу Добрармии, – это реставрация умершей, унитарной России, единство и нераздельность барских поместий. Думы пошли разные, пути тоже несходные, и в результате все рассыпалось, все прахом пошло. «Предательство, измена, политиканство» – эти слова взаимного упрека раздавались из казачьих и добровольческих уст… И казаки снова думают: «Да какое нам дело до России? Хочет она себе коммуну – пусть себе живет, хочет Царя – пусть наслаждается. А мы хотим жить так, как нам разум, совесть и дедовский обычай велят. Дай Бог нам снова вернуться на Дон… А кто нам поможет вернуть казачьи права, тому мы поможем отстоять его права: Грузия, Азербайджан, Крым. Украина, Кубань, Терек хотят жизнь устроить не по правам коммуны и жить самостоятельно…, и раз они борются с большевиками, то они – наши друзья. Мы с ними заключим союз».