Белое на белом
Шрифт:
— Значит так, господа курсанты…
Симон обвел их взглядом — сонных, помятых, небритых — поморщился и рявкнул:
— В строй!
Удовлетворенно окинув взглядом короткую шеренгу, он кивнул и зашагал туда-сюда:
— Значит, господа курсанты, вы этой ночью выбрались в город. Нарушили приказ…
— Никак нет, господин сотник, — заметил Йохан, отчаянно боровшийся с зевотой, — Приказа мы не нарушали.
— Да?! — посмотрел на товарища Цайт, который был твердо уверен, что они именно что нарушили приказ.
— Да? — согласился с недоумением Цайта сотник, — Можете обосновать свое нахальное заявление?
— Разумеется, господин сотник.
Внимательно выслушавший Йохана сотник кивнул. Насколько можно было понять по чернокожему лицу, он был доволен. Правда, непонятно чем.
— Что ж, вопрос о нарушении приказа можно снять. Тем не менее, ваше поведение недопустимо для курсантов школы Черной сотни. Вы тайком выбрались из школы, вы пили в кабаках, название которых даже не можете вспомнить, будучи пьяными, вы вломились в штаб-квартиру сотни, разбудили своего командира, то есть меня…
Ребята перестали даже дышать.
— Всего перечисленного достаточно для наказания, каковым и займется ваш непосредственный командир, сержант Зепп. Вам все понятно?
— Да, командир, — дружно выдохнули курсанты.
Все на самом деле было понятно. То, что они натворили, было обсуждено в высших сферах и их почему-то оставляют живыми и на свободе.
— Также, — продолжил Симон, — запомните. Вы этой ночью не приближались к улице Горлицы. Вы не знаете, что там произошло. Вы не станете обсуждать ни с кем ни одну из версий того, что там произошло. Вы не будете участвовать в разговорах, в которых поднимется тема того, что произошло на улице Горлицы. Вы всю ночь ходили по кабакам, за что и понесли наказание. Если же выяснится, что где-то кому-то вы хотя бы намекнули о том, что знаете о произошедшем там, значит, вы не просто пили в эту ночь, а, значит, вы должны будете понести ДРУГОЕ наказание. Вам все понятно?
— Да, — дружная четверка голосов.
Все понятно. Кроме одного.
Что же там произошло на этой проклятой улице?
Посольский выход — это красиво. Все послы стран, которые удосужились прислать своих представителей, в орденах — крестах, звездах, фигурках — затянутые в черные фраки, с высокими лакированными цилиндрами. Впереди — глава Посольской палаты, который выбирается по жребию и в этот раз им является посол Беренда, немного таинственной страны за горами, про которую простому человеку известно только то, что там живут обычные люди, а не людоеды-песиголовцы. В руках высокого, прямого как копье берендца — посольский жезл, длинной в то же самое копье, разве что вместо острого наконечника поблескивает при свете свечей стальной шар. Послы движутся по ковровой дорожке вдоль выстроившихся у стен придворных, гвардейцев, министров, их шаги неслышны и кажется, что к королевскому трону, под звуки труб, ползет огромный змей с угольно-блестящей чешуей.
Посольский выход — это красиво. Но ВНЕОЧЕРЕДНОЙ выход — это страшно.
Послы могут потребовать у короля права принять их, но по пустякам этим правом не пользуются. В девяти случаях их десяти такой выход заканчивается
объявлением войны.Торжественность и мрачность церемонии портил только шут Фасбиндер. В этот раз он нарядился в точно такой же черный фрак, как и послы, и все бы было ничего, если бы при этом он не добавил кое-что в одежду. В обычном костюме шут, с его неприметным лицом, практически сливался с толпой, чего допустить он никак не мог. Поэтому на лице шута находилась карнавальная маска кота. Иногда он ее снимал, но тут же надевал маску бегемота. Облики так и мелькали. Кот… бегемот… кот… бегемот…
Посольский змей дополз до трона. Трубы смолкли. Берендец — фамилии у них совершенно непроизносимы — взмахнул жезлом:
— Ваше величество, король Шнееланда, правитель Верхней марки и Убервальда, властитель Никозии, Леопольд Седьмой! — провозгласил он, — Посольская палата в лице посла короля Беренда, правителя Полана и Рута, Чуда и Пранцеванцеля…
Перечисление полного титула короля Беренда заняло минут пять. Иногда казалось, что в его титул входят названия всех городов, а также некоторых деревень покрупнее. Если бы не жребий, его только поэтому не сделали бы главой Палаты…
Послы спокойно стояли, ожидая окончания представления. Никто не переминался с ноги на ногу, не вздыхал, не говоря уж о зевках. Человек, который неуважительно относится к положенным ритуалам, никогда бы не стал послом. Такой человек даже близко не смог бы приблизиться к этой должности.
— …Гримогоста Гранцевщиде Рангцепольцентенга графа Цергелльлярского…
Если бы не жребий, этот посол НИКОГДА не стал бы главой Палаты.
— …приветствует тебя.
В переводе с посольского на человеческий вся эта речь означала «Здравствуйте».
Леопольд встал:
— Я, король Шнееланда, правитель Верхней марки и Убервальда…
Опять началось перечисление титулов сначала самого Леопольда, а затем его величества короля Горменца, короля Беренда.
— Приветствую тебя.
То есть, «И тебе здравствовать».
— Что привело тебя, глава, к моему трону?
— Ваше величество. Посол короля Фюнмарка…
Слава Богу, полные титулы тут уже не требовались.
— …Генрих ан Гульденброт, привел нас к твоему трону, чтобы здесь потребовать справедливости.
Секретарь тайного совета, Курт айн Бремен, стоявший в дальних рядах придворных и внимательно слушавший — потому что за спинами ему было ничего не видно — при этих словах почувствовал маленькие ножки мурашек, побежавших по спине. Требование справедливости означало, что совершено преступление. Преступление в отношении либо подданных Фюнмарка — дворян, понятное дело, кого будет заботить судьба простолюдинов — либо кого-то из посольского корпуса.
Кража? Но в таком случае нет необходимости собирать всю палату. Убийство? Неужели убийство?
Глава Палаты отстранился, вперед вышел невысокий, чуть толстый, как все фюнмаркцы, посол. Граф ан Гульденброт.
— Ваше величество, — начал он, — Сегодня ночью произошло ужасное преступление! Все обитатели нашего особняка на улице Горлицы убиты!
Тронный зал дружно ахнул.
— Айн Грауфогель, — обратился король к мэру столицы, — Что вам об этом известно?
Мэр вышел к трону:
— Ничего, ваше величество, — тихо произнес он.
Звучало как будто он признает свою вину, но уж Курт айн Бремен точно знал, что мэр так говорит всегда. По слухам, когда-то его пытались отравить. Мэр выжил, но отрава сожгла ему горло и громче говорить он просто не может.