Белое солнце пустыни

Петруха спустился во двор с большим медным кувшином и набрал в него из колодца воды. Затем он поднялся к дверям «женского общежития», где был у него ночью пост, постоял, послушал… Женщины, к его огорчению, еще не проснулись. Он снова спустился вниз во двор и вышел за ворота, нарушив тем самым запрет Сухова. Не успев сделать и двух десятков шагов, он увидел отряд всадников, мчавшихся в атаку на дворец…

Почувствовав внезапный холодок в животе, Петруха заметался, выбирая позицию, плюхнулся в полузасыпанную траншею и торопливо начал пристраивать винтовку на отвале. Кони, идущие во весь мах, уже выносили всадников на площадь перед воротами. Они летели прямо на него. С трудом пересилив желание зажмуриться, Петруха поймал в прицел первого всадника и спустил курок. Сухо клацнуло железо о железо. Осечка. Петруха уронил голову на землю, ожидая удара сверху. Но только песок и камешки от пронесшихся над ним копыт хлестнули по рукам, закрывшим голову. Всадники пронеслись мимо, то ли не заметив Петруху, то ли решив не тратить драгоценные секунды на столь ничтожного противника.

Абдулла осадил коня у ворот, спрыгнул с него и, размашисто шагая, подошел к дверям дворца-музея.

На нем были штаны из замши, мощный торс облегал новенький английский френч, на голове — красиво уложенная чалма.

Стремительно поднявшись по лестнице, он задержался у вывески «Общежитие первых свободных женщин Востока», прочитал ее и ногой распахнул дверь в помещение. Сопровождавшим его нукерам приказал остаться за дверью, закрыл ее за собой.

…Жены его, сбившись в кучу, с мольбой смотрели на своего мужа и господина.

Абдулла глянул на кровати, к которым были прикреплены таблички с именами каждой его жены — на русском и персидском языках (эти надписи делал Лебедев, за что Сухов обещал ему в будущем дополнительный паек) — и потемнел от гнева.

— Станьте каждая у своей кровати, — приказал он.

Женщины подчинились.

— Джамиля, разве тебе плохо жилось у меня?.. Почему ты опозорила мое имя? — спросил Абдулла; в мрачном голосе его проскользнули грустные нотки. — Разве я не любил тебя?.. А ты, Лейла?.. Обидел ли я тебя хоть раз?.. Почему ты не умерла, когда тебе предложили стать бесчестной?.. Разве ты не клялась мне в том, что всегда будешь мне верной женой?.. А ты, Гюльчатай?.. Помнишь тот день, когда мы впервые встретились с тобой?.. Почему вы встали на путь бесчестья? Почему обесславили мое имя и покрыли его позором?

— Мы были верны тебе, господин, — тихо сказала Джамиля.

— А кто поверит этому?! Ведь вы побывали в руках неверных!.. Да простит меня Аллах, но нет вам прощения. Пришел ваш час!

Произнося слова осуждения, Абдулла не испытывал к своим женам ничего, кроме равнодушия. Горькая тоска по единственной любимой им женщине не оставляла его.

Он спустил предохранитель своего маузера…

Сзади донесся легкий шорох — обернувшись, Абдулла увидел в узком окне Сухова; тот сидел на подоконнике, позади него на веревке висел пулемет, в руке он держал револьвер.

— Руки вверх. И лицом к стене, — негромко приказал Сухов.

Абдулла медленно поднял руки.

— Брось оружие. Если что — стреляю, — ласково добавил Сухов.

Абдулла нехотя раскрыл пальцы, сжимавшие рукоятку тяжелого пистолета, и маузер с глухим стуком упал к его ногам.

— И кинжал…

Сняв с пояса кинжал, Абдулла бросил и его на пол.

— И пять шагов вперед, — с улыбкой закончил Сухов.

Абдулла сделал пять шагов, не отрывая косого взгляда от Сухова, готовый в любую минуту перехватить инициативу, но красноармеец был опытен в каждом своем движении — это Абдулла определил сразу. Вместе с тем он, как и Сухов при его пленении на берегу, с некоторым облегчением подумал о том, что если его не застрелили сразу — значит, он зачем-то нужен, и теперь у него есть время, а следовательно, и возможность изменить ситуацию в свою пользу. С этой минуты Абдулла стал напряженно ждать подходящего момента.

Сухов спрыгнул с подоконника, таща за собой пулемет, ногой отбросил подальше кинжал, маузер взял себе.

— А теперь вели своим нукерам убираться отсюда.

Абдулла покосился на него, сверкнув глазами.

— Чуть что — я не промахнусь… — Сухов спрятался за высоченную спинку музейной кровати, которую приволок и собрал для Гюльчатай Петруха. Оттуда удобно было держать Абдуллу на мушке. — Абдулла, руки-то опусти, — посоветовал он ласково.

Абдулла опустил руки, гневно закричал:

— Махмуд!

В комнату, склонившись, вошел нукер.

— Идите грузить баркас, — приказал Абдулла, не оборачиваясь. — Я пока тут останусь… Если к полудню не появлюсь — придете рассчитаться за меня.

Нукер непонимающе взглянул на женщин, помедлил, топчась в дверях.

— Пошел вон! — крикнул Абдулла.

Нукер с поклоном удалился.

Сухов, отцепив веревку от пулемета, отпустил ее — противовес с камнем полетел вниз, угодив стоящему как раз под окном подпоручику по голове — тот свалился, но, полежав немного, вскочил на ноги и побежал за торопливо покидающими территорию дворца нукерами.

Подталкивая стволом револьвера в спину, Сухов провел Абдуллу на первый этаж музея, к зиндану — полуподвальной тюрьме. Это была комната с зарешеченными окнами и дверью, запирающейся снаружи на засов.

По дороге Абдулла спросил:

— Ты кто?

— Сухов я… может, слыхал? — Абдулла слегка наклонил голову. — Давно хотел с тобой встретиться, но не довелось…

— Теперь встретились, — мрачно усмехнулся Абдулла.

Да, он слыхал про Сухова. Ему рассказывали про этого ловкого и удачливого иноверца, который умудрился с воды взорвать плотину Аслан-бая, взял в плен самого Черного Имама в той самой крепости, где Абдулла два дня назад оставил своих жен.

Посадив Абдуллу в зиндан, Сухов задвинул засов, вбив его для верности ладонью, и тут к нему подбежал Петруха. Парень был жив и невредим, благодаря своей осекающейся винтовке.

— Ты где пропадал? — строго спросил Сухов.

— В разведку ходил, товарищ Сухов. Они там грузятся! — доложил Петруха.

— Останешься здесь… И не спускай с него глаз, приказал Сухов, ткнув пальцем в решетку зиндана, за которой виднелось угрюмое лицо пленника. — А я схожу на берег. Поглядим, как они грузятся.

Люди Абдуллы готовились к отплытию. Они, быстро спустив на воду баркас, грузили на него тюки с награбленным барахлом, запасались в дорогу провизией — катили бочонки с пресной водой, на огне костра жарилась баранья туша.

Сообщение о пленении Абдуллы вызвало всеобщее замешательство; все засуетились, забегали, покрикивая друг на друга.

Саид сидел у костра, когда примчавшийся нукер выкрикнул, задыхаясь:

— Абдуллу взяли!

— Как?! Кто?! — донеслось со всех сторон.

— Рыжий урус!

Четверо нукеров, охраняющих Саида, сразу потеряли к нему интерес и двинулись к баркасу. Саид тут же воспользовался суматохой. Стараясь не делать резких движений, он медленно поднялся, подошел к ближайшему джигиту, катящему бочку, быстрым движением вытащил у него из-за пояса револьвер и, приставив дуло к заросшему подбородку растерявшегося от неожиданности головореза, снял с его плеча и карабин.

— Не говори никому, не надо, — доброжелательно по советовал он бородатому и, продолжая держать его на прицеле, отступил на несколько шагов, чтобы приблизиться к своему коню, стоящему у коновязи среди других.