Белогвардейщина
Шрифт:
"Части армии, перевозимые в первую голову, будут устроены на различного рода работы. Остальные же (1-й армейский корпус) за отсутствием пока аналогичных предложений сохранят порядок жизни войсковых организаций и будут расположены казарменно. Армия должна существовать в полускрытом виде, но армия должна быть сохранена во что бы то ни стало".
В июле в Галлиполи прошел ряд торжеств. 12.07 — производство юнкеров в офицеры, а затем — открытие памятника над могилами белогвардейцев, умерших здесь, и братскими могилами русских военнопленных прошлых войн. Закладка его состоялась 9.05. По приказу Кутепова каждый воин должен был возложить на место памятника камень весом не менее 10 кг, в результате чего образовался курган из 24 тысяч камней. Он был увенчан мраморным крестом, а спереди на нем помещались российский герб и мраморная доска с надписью на русском, французском, турецком и греческом языках: "Первый корпус Русской армии своим братьям-воинам,
16.07 прошло торжественное открытие памятника — богослужение, парад, возложение венков в виде "тернового венца" из колючей проволоки и жести, передача командующим коменданту Галлиполи акта об охране русской святыни… Эти торжества стали и прощальными. "Галлиполийское сидение" кончалось, несколько зафрахтованных пароходов начали развозить армию в разные стороны.
Союзные оккупационные власти и здесь пытались ставить палки в колеса. Условием посадки на суда поставили разоружение. Назрел новый конфликт. Выкрутился из положения Шатилов. Не желая обострять отношений, приказал сдать неисправное оружие, а исправное переносить на пароходы в ящиках, тайно. Тайна, конечно, была шита белыми нитками, но формальности соблюдались, а французские офицеры, осуществлявшие непосредственный контроль за посадкой, предпочитали закрывать глаза на проносимые винтовки и пулеметы. В отличие от своего начальства, пытающегося крутить какую-то международную политику, они смотрели на вещи проще — черт с ними, с этими русскими, лишь бы убирались поскорее и подальше. Когда в Салоники прибыли первые 2 парохода с 5 тысячами белогвардейцев для следования далее в Югославию по железной дороге, ген. Шарли, придравшись к тому, что, по его сведениям, приехать должны были не более 3 тыс., приказал не пускать на берег «лишних». Врангелевцам пришлось чуть ли не силой выгружаться и пробиваться к станции — благо греки тоже смотрели на вещи трезво и транзиту русских не противились.
Продолжалась и агитация за переход на положение беженцев. Им обещали проезд в те же балканские страны, но уже в гражданском виде, независимо от армии. Набрав тысячу таких желающих, французы выделили им пароход и отправили в Варну. Но тут уж с возражениями выступила Болгария, напомнив о своих условиях приема русских и заявив, что в страну нежелателен въезд неорганизованных элементов, за которых не может поручиться главное командование. Хотя, в общем выход из армии не запрещался. Хочешь — уходи. Люди, пожелавшие сделать это, лишь обязаны были в 3-дневный срок перебраться в отдельный лагерь и до отъезда соблюдать требования воинской дисциплины. Но разлагающая агитация в войсках таким лицам запрещалась под угрозой военно-полевого суда. А командирам отъезжающих частей предписывалось не принимать с собой таких беженцев.
Осенью в Галлиполи еще оставались более 10 тыс. чел. Но им было уже полегче, чем прежде. Место стало «своим», хоть как-то обжитым. Ко второй зиме можно было подготовиться более капитально — рыли землянки, копили редкое здесь топливо, использовали для благоустройства вещи уехавших. А главное — больше не было гнетущей неопределенности и безысходности. Появилась надежда на скорое улучшение, и оставалось только ждать своей очереди отъезда.
Белогвардейцев не оставляли без внимания и советские спецслужбы. От захваченного Францией флота у Врангеля оставалось еще одно судно — яхта «Лукулл» водоизмещением 1600 т. По международным законам — последний кусочек русской территории. На яхте разместилась резиденция главнокомандующего. Здесь он жил, работал, проводил совещания в узком кругу, несколько раз посещал на ней лагеря. Кроме 33 чел. команды, на «Лукулле» располагались адъютанты, дежурные офицеры, 18 конвойцев охраны. 15 октября в 16.30 большой пароход «Адрия», шедший из Батума через Босфор под итальянским флагом, при хорошей видимости и спокойном море внезапно повернул на полном ходу в сторону «Лукулла», стоявшего на рейде. Тревожных гудков пароход почему-то не давал. «Адрия» застопорила машины и стала отдавать якоря лишь в 200 метрах от яхты, когда столкновение было уже неизбежным. Вахтенный офицер мичман Сапунов приказал бросать кранцы и побежал поднимать команду. Удар пришелся на левый борт, прямо в помещения, занимаемые Врангелем. Форштевень «Адрии» проломил борт «Лукулла» и застрял в нем. Потом пароход стал отваливать задним ходом. В широкую пробоину хлынула вода, и яхта затонула почти мгновенно. Не спустив шлюпок, не бросив спасательных кругов, «Адрия» отошла от места происшествия. Сам Врангель с женой и адъютантом по счастливой случайности незадолго до катастрофы съехал на берег в одно из посольств. Погибли повар и Сапунов, до последней секунды старавшийся принять какие-то меры. Утонули все имущество, документы и архив Врангеля. С помощью водолазов часть документации удалось потом поднять со дна в подпорченном
виде. Остальное пропало. В ходе следствия капитан «Адрии» Симич и лоцман Самурский ссылались на сильное течение «форс-мажор», лишившее пароход возможности маневрировать. Выяснилось также, что Симич принимал меры, чтобы задержаться в карантине и пройти мимо «Лукулла» ночью. В общем, настоящие виновники угадывались достаточно прозрачно. Но прямых улик не было, и дело списали на "несчастный случай".Нащупывая слабые звенья в цепи Белой гвардии, советские спецслужбы начали операцию по обработке Слащева. Учитывая его конфликты с Врангелем, неуравновешенность, беспорядочный образ жизни, большевистская агентура стала склонять его к возвращению в Россию, гарантируя неприкосновенность. В декабре Слащев на своей паровой яхте «Жанна» тайно покинул Турцию и взял курс на Крым. Вместе с ним отправился ряд его ближайших соратников — ген. Мильковский, полковники Гильбих и Мизерницкий, а также жена и ее брат. Накануне отъезда, по свидетельству очевидцев, Слащев кутил в ресторане, громогласно распространяясь, что вынужден уехать "с целью борьбы с политикой Запада, который распродает Россию". По прибытию в Совдепию его действительно не тронули, и он выступил с рядом заявлений, приглашая "всех русских офицеров и солдат, находящихся еще за границей, подчиниться советской власти и вернуться на родину". В одном из них говорилось:
"Я вернулся в Россию и убедился, что прошлое предано забвению. И теперь, в качестве одного из бывших начальников Добровольческой армии, командую вам: "Последуйте моему примеру!"
В беседах с Фрунзе и другими коммунистами Слащев сообщил ряд сведений о врангелевских частях и их планах. Союз Георгиевских кавалеров исключил генерала из числа своих членов "ввиду позорного перехода к большевикам", а Врангель отметил "Несомненно, большевики еще не раз используют Слащева как рекламную фигуру. Своим возвращением он нанес ощутимый удар Русской армии и всему Белому Движению".
Операция со Слащевым явилась частью более широкой акции. 3.11.21 "в честь четырехлетней годовщины Великой Октябрьской революции" Президиум ВЦИК принял постановление:
"1. Объявить полную амнистию лицам, участвовавшим в военных организациях Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Балаховича, Перемыкина и Юденича в качестве рядовых солдат, путем обмана или насильственно втянутым в борьбу против Советской России.
2. Предоставить им возможность вернуться в Россию на общих основаниях с возвращающимися на Родину военнопленными…"
И за рубежом красная агентура раздула очередную кампанию агитации за возвращение. (Постановление, разумеется, было чисто пропагандистским трюком. Вернувшихся из-за границы белогвардейцев сажали — если не сразу, то с небольшой отсрочкой. Если не за амнистированную «белогвардейщину», то по обвинениям в шпионаже или антисоветской агитации.)
И все же, несмотря на все удары и трудности, очередной этап борьбы за армию Врангель выиграл. Ее переброска на Балканы постепенно завершалась. Новогодний приказ главнокомандующего гласил:
"Еще один год отошел в вечность. Русская армия отбила новые удары судьбы. Она осталась на посту. Она на страже государственности. Ее пароль — Отечество. Одни клевещут на нее, другие зовут за собой. Она выполнит свой долг. Его укажет народ. Мы ждем призыва Родины. Да принесет его грядущий год!"
Сам Врангель выехал в Сербию 26 февраля, с последним эшелоном. Несмотря на запрет союзнических властей, он остановился в Галлиполи и выступил перед войсками. Он говорил "Родные славянские страны широко открыли двери своих государств и приютили у себя нашу армию до тех пор, пока она не сможет возобновить борьбу с врагом отчизны… Спасибо вам за вашу службу, преданность, твердость, непоколебимость. Спасибо вам и низкий поклон".
Был учрежден знак "В память пребывания Русской армии в военных лагерях на чужбине" — черные самодельные кресты с надписями: «Галлиполи», "Лемнос", «Кабакджа», "Чаталджи", «Бизерта». Из-за нехватки транспортных средств в Галлиполи оставалось около тысячи человек под командованием ген. Мартынова. Из лагеря они переселились в город и в течение 1922 г. небольшими партиями перевозились в Венгрию. Их арьергард прибыл в Сербию в мае 1923 г.
112. На Балканах
После переезда из турецких лагерей Донской корпус расположился на юге Болгарии, штаб ген. Абрамова разместился в Старой Загоре. Цвет Белой гвардии, 1-й корпус, был расквартирован на севере страны, штаб в Велико-Тырново, части заняли пустые казармы распущенной по мирному договору болгарской армии — в Свиштове,
Севлиеве, Никополе, Белоградчике. Врангель депонировал в Болгарском банке сумму, достаточную для пропитания корпуса в течение года. По приказу Кутепова с 20.01.22 войска приступили к регулярным занятиям по программам мирного времени. В Софии находились представитель главнокомандующего, управление снабжения.