Белогвардейщина
Шрифт:
Да ее к тому же давили, христианскую. Весной 19-го развернулась мощная антицерковная кампания. Прошла целая серия «разоблачительных» вскрытий святых мощей — на севере, в Тамбове, а 11 апреля были принародно вскрыты мощи св. Сергия Радонежского, дабы показать их «тленность». Этот кощунственный акт снимался на кинопленку. Непосредственное руководство осуществлял секретарь МК РКП (б) Загорский, тот самый, чье имя так долго потом носил Сергиев Посад. Он писал:
"По указанию В. И. Ленина как можно быстрее сделать фильм о вскрытии мощей Сергия Радонежского и показать его по всей Москве".
Что касается репрессивной машины, то зимой в связи с победами красных развернулась дискуссия о правах ВЧК. Даже в большевистской верхушке стали побаиваться этого всемогущего бесконтрольного органа. А тут как раз всплыло несколько дел о взяточничестве
"Крупную буржуазию мы победили. Оставшиеся враги окопались во многих наших советских учреждениях, саботируют и тормозят нашу работу. Борьбу с ними, с этими контрреволюционерами, можно поручить только ЧК, но не революционному трибуналу. Мы не отрицаем гласности, но мы против уничтожения ЧК, т. к. период чрезвычайных обстоятельств еще не прошел".
Ленин поддержал чекистов. В результате появилось компромиссное положение, сохраняющее все права ЧК при военном положении и передающее право расстрелов трибуналам в иных случаях. Практического применения положение не получило. Пока отрабатывались инструкции, обстановка опять изменилась и все пошло по-прежнему.
Наоборот, позиции Дзержинского стали усиливаться. В связи с переводом на Украину наркома внутренних дел Петровского Дзержинский с 30.03.19, кроме ЧК, концентрирует в своих руках власть НКВД — милицию, угрозыск, войска пограничной и железнодорожной охраны, войска ВОХР (внутренней охраны). Об их численности можно судить по тому, что имелись полки ВОХР, бригады, батареи, эскадроны — все для подавления внутренних рабоче-крестьянских выступлений. Территория республики делилась на 11 секторов, в каждом был свой штаб. А центральный штаб ВОХР приравнивался к штабу фронта, и руководил им Военный совет во главе с Дзержинским.
В качестве опоры большевикам настойчиво лезли и подставлялись… многократно битые ими друзья-соратники, эсеры с меньшевиками. Видя, что власть во всех областях, свергших коммунистов, ускользает от них, переходит к более умеренным кругам, они снова стали искать союза с большевиками. Объединяться с ними против общего врага — "белых генералов"! Ряд видных деятелей, Вольский, Святицкий и др., выступили с соответствующими декларациями. Образовали свой "комитет членов Учредительного Собрания" (разогнанного союзниками-большевиками), который выпустил воззвание "Ко всем гражданам Российской республики", призывая "трудовую демократию" к борьбе с "черносотенной реакцией областных правительств", к вооруженному выступлению против "героев контрреволюционных вожделений". Где-то в феврале меньшевики и часть эсеров заключили с коммунистами формальное перемирие. Большевистская сторона, правда, воспринимала перемирие своеобразно, т. е. односторонне, ничем себя не стесняя. Например, 25.03 ЦК РКП(б) поручил ВЧК "взять под наблюдение" правых эсеров, а 28.05 направил "на места" циркуляр об аресте меньшевистских и эсеровских деятелей. Но это же мелочи, правда? Социал-демократические партии продолжали слепо и настойчиво подставлять свои задницы в качестве союзников.
А что для большевиков оказалось особенно благоприятным — так это международное положение. Революции в Берлине, Венгрии, Баварии открывали реальные перспективы общеевропейского революционного пожара. Ленинский план по созданию к весне трехмиллионной армии выполнить, правда, не удалось. Но полуторамиллионная была. И на картах обозначилось новое направление главного удара — с Украины в Венгрию. А главная угроза власти коммунистов, которой они так боялись — угроза активного вмешательства мирового сообщества, — к весне 19-го совершенно рассеялась. Мало того, коммунисты даже стали получать моральную поддержку со стороны культурных европейских социалистов в их культурных европейских парламентах. Нет, они не были извергами, эти культурные социалисты. Они были просто политиками. И привыкли завоевывать популярность, голоса избирателей разоблачениями «буржуазных» происков. Как же они могли иначе в российском вопросе? Лозунги-то у большевиков были вроде правильными, передовыми и социалистическими. А ЧК, разруха, продразверстка, репрессии находились далеко. Слухи о том, что творится в России, разве
могли быть чем-то, кроме буржуазных выдумок? Какой здравомыслящий человек мог поверить, что в передовой европейской стране, в цивилизованном XX веке массами истребляют интеллигенцию, грабят крестьянство, морят голодом собственные города? Сам размах большевистского варварства делал его для стороннего человека неправдоподобным, обрекал правду на роль грубой фальшивки, потому что сознание нормального человека было неспособно переварить эту правду и не посчитать ее ложью.47. Балтийский ландсвер
Прибалтика одним махом получила полный букет «удовольствий» — и разнузданный бандитизм, характерный для первого красного нашествия, которого она избежала под немецкой оккупацией, и систематизированный кошмар, характерный для второго, и весь комплекс социальных экспериментов 1918–1919 гг. Сельское хозяйство здесь было не общинное, как в России, а хуторское и помещичье — тем легче казалось осуществить коллективизацию, перебив помещиков с арендаторами, а батраков объединив в коммуны. Сначала-то батраки встретили новшество с восторгом. Но коммунизированные помещичьи закрома все равно выгребли продразверсткой. И объяснили, что, например, поросенок, родившийся от личной свиньи, — уже не личная собственность, а должен быть поделен поровну на всю коммуну. Почесав в затылках, мужики заговорили о возврате к «нормальной» жизни.
В Риге одновременно соединились элементы разных красных «эпох» — стихийные расстрелы и организованный террор ЧК, отдельные хулиганские грабежи и повальные обыски с реквизициями драгоценностей, «излишков» одежды и продовольствия. Прошло меньше месяца советской власти, и настал голод. Карточки не отоваривались, а купить еду было невозможно. Еще месяц, и на улицах стали подбирать умирающих от истощения, причем тех же рабочих. А в это время властитель Прибалтики комиссар Стучка (правильно — Штучка) устраивал в бывшем Дворянском собрании пышную свадьбу дочери, куда съехались гости со всей России. Рассказывали, что нигде до тех пор не было видано одновременно такого количества драгоценностей, как на участниках этого бала.
Латышские стрелки принесли с востока тиф. Он быстро пошел косить жертвы в многолюдном городе. Тифозными были забиты больницы и лазареты. Заражались и здоровые в жуткой скученности, без тепла и горячей воды. Понадобилось всего пару месяцев, чтобы даже самые низшие слои общества, городская чернь, встретившая «освободителей» ликованием, убивавшая немцев и «буржуев», начала смотреть на большевиков с откровенной ненавистью. И желать скорейшего прихода тех же немцев! Картина усугублялась национальными взаимоотношениями. Немцы выгонялись изо всех учреждений, их заменяли безграмотными латышами. Выгоняли из квартир среди зимы, выселяли в неотапливаемые бараки. Если в России звучали призывы за каждого убитого большевика убивать сто буржуев, то в Латвии — сто немцев. Быть немцем было так же опасно, как столбовым дворянином, многие пытались подделать документы под русских.
И вовсю свирепствовал террор. Волнами катились аресты. Несколько тюрем были забиты до отказа. Расстрелов было столько, что солдаты отказались в них участвовать. Эту "священную обязанность" взяли на себя молодые женщины-латышки. Они составили целый отряд, выглядевший достаточно живописно, поскольку рядились в одежду, снятую перед казнью со своих жертв, — каждая на свой вкус. И щеголяли кто в офицерской шинели, кто в вечерних декольтированных платьях, кто в шубах и шляпах с перьями, кто в сапогах, кто в изящных туфлях и ажурных чулках. Представьте, в таком виде женское палаческое подразделение участвовало во всех коммунистических парадах и шествиях. И прославилось крайним садизмом, истязая раздетых донага приговоренных, перед тем как их расстрелять.
Белые же силы, закрепившиеся на рубеже р. Венты (Виндавы), только-только готовились к настоящей борьбе. После соглашения с правительством Латвии Германия начала оказывать активную помощь балтийскому ландсверу. Немцы взялись серьезно. Подпускать большевиков к рубежам своей страны, бурлящей внутренними волнениями, они не собирались. Общее руководство фронта было сосредоточено в руках ген. фон дер Гольца. Балтийский ландсвер был сформирован наскоро, многие добровольцы из чиновников, студентов, гимназистов никогда не знали службы. Дисциплина и выучка были слабыми, боеспособность держалась на энтузиазме и патриотическом порыве. Германцы из этих полупартизанских отрядов взялись делать профессиональную армию.